близкий  Цзолэн.  Внезапно  дорога  неприятно
изменилась  --  та  же  щебнистая  равнина  покрылась   мелкими
твердыми  кочками  из  кустиков  баглура  с  надутыми около них
кучками плотно слежавшегося песка.  Началась  страшная  тряска.
Полуторки  шли еще довольно сносно, хотя нам было видно (машины
рассыпались  по  равнине  и  шли  почти  в  ряд),  как   сильно
подскакивали и вибрировали их передние колеса.
     Для  трехоски  с  ее  семисоткилограммовым передним мостом
никакая амортизация не могла  быть  достаточной.  Машину  стало
бить  так сильно, что пришлось снизить ход до десяти километров
в час. Тут мы с Андросовым  впервые  пожалели,  что  у  нас  не
двухосная  машина.  Полуторки  с  их легкими передками оставили
"Дракона" далеко позади.
     Утерянный было автомобильный след вынырнул откуда-то вновь
и сделался настоящей дорогой, хотя и старой, отчасти  заросшей.
Дорога   в  каменистой  Гоби  получается  очень  просто:  когда
несколько  десятков  машин  пройдут  по  следу,  растительность
выбивается,  кочки  исчезают и дорога готова. Сохраняется такая
дорога, за исключением мест, проходящих  по  сухим  руслам  или
глинистым  котловинам,  очень  долго. Подобно старым караванным
тропам, старая  автодорога  мо/кет  быть  замечена  па  равнине
издалека:  колеса машин, так же как и ноги верблюдов, уничтожая
местную растительность, разносят но дороге  семена  принесенных
издали  растений.  По  сероватой, стальной поверхности полынной
степи дорога стелется светло-желтой полосой ковылька или дериса
(дерис чаще  всего  --  для  верблюжьих  троп)  или  выделяется
блеклой зеленью карликовой караганы. Если степь ковыльковая, то
соотношение  цветов  дороги  и  местности  может быть обратным.
Дорога заросла уже засохшей  редкой  солянкой.  Оказалось,  что
сомон  ранее  находился  значительно восточнее и ближе к хребту
Цзолэн, куда и вела дорога.
     Большое сухое русло постепенно мелело и наконец растеклось
многочисленными промоинами по обширному саксаульнику, занявшему
середину межгорной впадины.  В  саксаульнике  мы  остановились,
чтобы  набрать  возможно  больше  дров  и привезти их на базу в
аймак. Это был последний саксаульник. Больше до  самого  аймака
по дороге нам ничего бы не встретилось.
     Через полчаса мы вышли на автомобильную дорогу из аймака в
Ноян сомон,   замкнув  тысячекилометровое  кольцо  маршрута.  С
легким сердцем ехали мы домой -- удаленный аймак казался теперь
домом. Открыто было огромное местонахождение,  да  что  там  --
целая система их, с ранее неизвестной в Центральной Азии фауной
гигантских  динозавров. Конечно, еще очень много нужно сделать,
прежде чем Нэмэгэту войдет в золотой фонд  пауки,  но  находкой
его была уже оправдана первая, разведочная экспедиция.
     Перед    автостанцией    опять    поразил    нас   мрачный
мелкосопочник. Между черными холмами  заросли  дериса  казались
поясами слоновой кости, иной раз бока холмов украшались яркими,
апельсинового цвета пятнами -- остатками коры выветривания.
     И  опять,  как две недели назад, три машины выстроились во
дворе, обнесенном глинобитными  стенами.  На  этот  раз  мы  не
рискнули  спать  во  дворе,  а  с наслаждением прислушивались к
сердитому реву ветра  за  стенами  юрты,  улегшись  полукругом,
ногами к мерцавшей теплым огоньком печке...
     Восьмое  октября  запомнилось мне очень холодным утром. Мы
задержались с выездом,  разогревая  машины.  Вдобавок  Андросов
сильно  обжег  себе  руку.  Но  на  более  легкой  дороге я мог
заменить его. Пески перед Хонгор-Обо  сомоном  теперь  были  на
спуске,  а  не  на  подъеме,  мы  преодолели их без труда. Зато
подъем на Гурбан-Сай-хан начинался от самого Баин-Далай  сомона
(Хонгор-Обо  сомона)  и  казался бесконечным. Хорошая дорога не
требовала усилий от  водителя,  и  я  меланхолически  сидел  за
рулем,  час  за  часом  созерцая все ту же светло-желтую ровную
поверхность, плавно поднимавшуюся к зубцам Дундусайхана.
     Машина лезла все выше по крутым косогорам, сухим и  желтым
в  холодном  солнце.  Порывы  ветра  врывались  в кабину, низко
стелили стебли каемчатых порослей дериса по  бережкам  промоин.
Вот и перевал со знакомыми двумя обо.
     Едва  мы  спустились  на равнину, впереди показался аймак.
Линия дрожащего воздуха,  похожего  на  воду,  приподнимала  от
земли  группу  белых  домов в центре Далан-Дзадагада. Отчетливо
виднелась  мачта   радиостанции.   отдельно   стоявшее   здание
больницы... будто бы аймак стоял на высоком холме. Но мы твердо
знали, что аймак стоит во впадине и отсюда виден быть не может.
Странный  мираж,  оптический  фокус  поднял  над горизонтом его
отражение, и мы с удивлением наблюдали "чудо"  довольно  долгое
время.  Затем,  по  мере приближения к Далан-Дзадагаду, видение
исчезло и появилась вновь лишь в четырех километрах от  аймака.
Теперь  дома  прочно  стояли  на  земле,  приближаясь  с каждой
минутой. Машина обогнула два крайних домика, повернула  направо
и замерла у входного проема в наш дворик.
     Лукьянова  выбежала  вместе  с  ребятами  и  заскакала  от
радости,  как  девочка,  высоко  подпрыгивая.  Черные   косички
разметались   по   ее  плечам,  смуглое  лицо  стало  пунцовым.
Оказывается, в аймаке распространили слухи, что наша экспедиция
заблудилась в песках и пропала без вести. Произошло  это  якобы
по  вине  проводника  Цедендамбы, который взялся вести, не зная
дороги, и потому еще, что экспедиция вступила в  запретные  для
всех  места.  Неделю спустя в айкоме нам рассказали и о причине
возникновения слухов. Один бывший  лама.  случайно  попавший  в
аймак,  бродя  от  юрты  к  юрте  за даровой пищей, не преминул
воспользоваться   случаем   и   стал   распространять   выдумку
собственного  сочинения,  чуть  ли не как очевидец гибели нашей
экспедиции.
     Лица наши долго горели  в  теплом  и  неподвижном  воздухе
дома.  Сладко  спалось  под крышей, в четырех стенах, на той же
верной  походной  койке.  Здесь   не   нужно   было   тщательно
закупориваться, зажимая все щелки, натягивать на плечи и голову
полушубок,  стараться  лежать  неподвижно, чтобы не раскрыться.
Нет сомнения, звездное небо над головой выглядит дивным шатром,
уютно в метке, когда койку окружает ширь безлюдной Гоби,  целый
океан  ночи и воздушного простора... Но, конечно, куда уютнее в
простом, защищенном от ветра доме, где ветер не достигает вас и
вы избавлены от его постоянной и назойливой близости. В этом  и
заключается   неисчерпаемое   разнообразие  оттенков  жизненных
радостей, что они часто исходят  из  совершенно,  казалось  бы,
противоположных воздействий.
     Машины  надо было отремонтировать и подготовить к большому
восточному маршруту. Позднее время заставило нас отказаться  от
полного  перебазирования  на восток. Мы решили перебраться туда
налегке, на двух полуторках, а  "Дракона"  оставить  здесь  для
вывозки  даланской базы, как ни печально было расстаться с этой
могучей машиной, чей верный буксир был  готов  в  любой  момент
выручить  слабых  товарищей.  "Смерч"  решено  было отправить в
Улан-Батор за запасными частями и лишь  после  его  возвращения
приступить   к  восточному  маршруту.  Решили  также  во  время
отсутствия "Смерча" совершить поездку  за  гору  Арца-Богдо,  к
впадине Оши, открытой американцами в 1922 году.
     Три дня экспедиция стояла в аймаке. Мы с Громовым усиленно
занимались      дневниками,     попутно     помогая     Данзану
систематизировать  свою  петрографическую  коллекцию.  Эглон  с
Лукьяновой,   перепаковав  все  коллекции  и  подготовив  их  к
отправке в Москву, проводили все  время  на  складе,  отвешивая
продовольствие  для  восточного  маршрута и подсчитывая остатки
для возвращения в Улан-Батор.  Устав  сидеть  над  записями,  я
забирался  под  машину,  где  лежали  перемазанные  Андросов  и
Пронин. Там, мирно покуривая, мы вели расчеты горючего и грузов
и прикидывали максимально возможное количество бензина, которое
мы сможем взять на восток.
     Все противоречиво сталкивалось в этих расчетах, как оно  и
бывает    в    действительности:   небольшая   грузоподъемность
полуторок, необходимость взять огромное количество  бензина  на
висячий  маршрут,  без базы, но вместе с ним и запас продуктов,
воды и снаряжения, которое теперь вследствие холодного  времени
было  особенно  громоздким,--  полушубки, кошмы, печки занимали
много места. Нельзя было обойтись  без  ящиков,  досок,  гипса,
бумаги для упаковки коллекций. Уменьшение числа людей не решало
вопроса:   хотя   количество   народа   и  должно  быть  строго
лимитированным, но малое количество исследователей означало или
удлинение поисков, или резкое сокращение  района  обследования.
Точно  так  же  малое  число  рабочих  вело  к  удлинению срока
раскопок или же к уменьшению их объема.  Приходилось  сокращать
резервы  в  горючем  и  продуктах  и  рассчитывать на наилучшее
стечение обстоятельств, другими словами -- рисковать...
     А ночи делались все холоднее. Каждое утро  повар  пробивал
толстую  корку  льда  в  бочке  с водой. Огромные стаи копыток,
летевшие на юг, задерживались на родниках близ аймака, и Эглон,
отправлявшийся туда на рассвете, обязательно приносил несколько
штук домой. Зажаренные копытки получили бы одобрение  у  самого
тонкого гастронома. Что же было говорить о нас!
     Днем  солнце  светило  по-прежнему ярко, и в защищенном от
ветра месте казалось, что в Гоби тепло. Во дворе до пояса голый
Ян готовил ящики для похода, профессора Громов и Орлов, засучив
рукава, соревновались в стирке с Лукьяновой.
     Я и Данзан  изредка  совершали  прогулки  в  аймак,  чтобы
поговорить о делах с начальством. Приводили в порядок оружие. В
местах,  куда мы направлялись, должны были быть дзерены. До сих
пор они встречались нам лишь изредка, в одиночку --  в  далеких
западных  впадинах  Южной Гоби была осенняя бескормица. Поэтому
там почти не встречались люди и  даже  дикие  животные  --  все
откочевало на север.
     Вечером  одиннадцатого октября пришел человек с наганом на
боку -- районный милиционер, назначенный нам в проводники. Юрта
его матери стояла за Арца-Богдо, близ Оши, и  наш  маршрут  его
вполне устраивал.
     Двенадцатого  октября  мы понеслись по превосходной дороге
на северо-запад, оставив заведующим базой "батарейца"  Иванова.
В  тридцати километрах от аймака, в котловинке, поросшей густым
дерисом, находился родник. Здесь можно было уже ждать дзеренов.
Поэтому я  поменялся  местами  с  Андросовым,  который  пересел
наверх  с  винтовкой.  В  кабину  уселся  Громов  с  неизменной
трубкой.
     -- Немыслимо,--  бурчал  Андросов,  карабкаясь   наверх,--
вонища,  я  уже все стекла открыл. А ему хоть бы что! Улыбается
через очки!..
     -- Ну, я курящий, мне не страшно! -- подбодрил я  упавшего
духом шофера.
     Мы  быстро  миновали  родник  и  увидели  слева нескольких
дзеренов  --  легкими  серо-желтыми  тенями   они   неторопливо
скользили  по  залитой  солнцем равнине. Хлестнули выстрелы, но
безуспешно... У всех нас была  общая  беда  --  неумение  точно
определять  расстояние  до цели в прозрачном гобийском воздухе.
Особенно когда взволнованный охотник  торопился  со  стрельбой.
Больше дичи не оказалось, и мы проехали вперед около семидесяти
километров.
     От накатанной дороги отходил старый автомобильный след. Мы
направились по нему, но он незаметно окончился, превратившись в
узкую  верблюжью тропу, потом и тропа отошла куда-то в сторону.
Жесткие  кустики   темной   полыни   появились   на   щебнистой
поверхности,  стали  чаще и выше... Началась знакомая трясучка,
по которой машина идет  в  общем  легко,  без  тяжкой  нагрузки
мотора. Но зато ходовую часть бьет так, что сердца водителей (и
начальника экспедиции) буквально надрываются от беспокойства за
машину.  Невидимые  миру слезы -- потому что остальные спутники
нисколько не отдавали себе отчета в происходящем:  машины  идут
упорно  и  верно,  все ближе поднимается остроконечная северная
вершина Арца-Богдо, все отчетливее становится ее  черный  бэль,
выдвинутый  длинным  языком  необычайно  далеко  на равнину, на
север. Где-то  немного  правее,  за  оконечностью  этого  бэля,
должен   быть  Оши-нуру  ("Разрушенный  хребет"  )  --  большая
котловина и уступ сплошь из песчаников нижнего мела.
     Несколько километров осталось до колодца Эргени худук,  на
котором  стояла юрта матери проводника. Шедший впереди "Дзерен"
круто остановился,  двинулся  снова,  проехал  сотню  метров  и
замер. Люди со всех сторон стали выпрыгивать на землю -- дурной
знак. Что-то случилось... может быть, баллон?
     Увы.  достаточно мне было взглянуть на лицо Пронина, чтобы
понять, что на этот раз мы не отделались так дешево.
     -- Мотор застучал! -- трагическим тоном  объявил  водитель
"Дзерена".
     -- Тот самый шатунный подшипник, что ты шабрил? -- спросил
Андросов.
     -- Не знаю еще...
     Мы  столпились  над  мотором,  завели  его.  Громкий  стук
сотрясал двигатель; казалось, что машина немедленно развалится.
Мы  определили  стук  во  втором  цилиндре.  Как  и  всегда   в
ответственные минуты, я почувствовал на себе выжидающие взгляды
товарищей   и   отдал   самое   горькое   для   путешественника
распоряжение -- "назад"!
     Дойти по тяжелому бездорожью до Оши машина не могла. Ждать
окончания ее ремонта на месте, когда так дорог  был  каждый  из
немногих оставшихся дней быстро уходившей осени,-- безрассудно.
Оставалось  повернуть назад, дойти до Баип-Дзака и провести там
исследования  палеоценовой   толщи   с   остатками   древнейших
млекопитающих,  открытой  американцами  близ  ключа  Гашато или
Хашиату ("Печальный"). Еще в самом начале маршрута я колебался,
куда важнее поехать: на Оши или в Хашиату. Теперь  решила  сама
судьба...
     Проводника  довезли  домой  с  места  крушения  -- слишком
обидно было бы ему вернуться, находясь  в  трех  километрах  от
матери.  Нашего  запаса воды было достаточно еще на два дня. По
указанию проводника мы  направились  через  пыльную  равнину  с
глинистым  песком  и  какой-то  обветшавшей  растительностью на
буксире с больным "Дзереном". День выдался  необычайно  теплый.
На  ночлеге  неподалеку  от  группы юрт был найден проводник --
совсем маленький мальчик согласился сопровождать нас с седлом и
уздечкой, чтобы взять в ближайшей юрте коня на обратный путь.
     Местность была  неуютной.  Пыль  густым  слоем  лежала  на
равнине,  запах  пыли  был  повсюду  --  в чае, хлебе. спальном
мешке. Тускло горела свеча в холодной палатке, из  близких  юрт
доносились  выкрики аратов, пивших кумыс по причине, оставшейся
непонятной даже Данзану. Неудача похода на Оши грызла меня, и я
заснул с досадой.
     К  следующему  полудню  мы  прибыли  на  колодец   Гашато.
Исследования  могли  вестись  только наугад. Американцы не дали
никаких точных данных  о  месте  нахождения  костей  древнейших
млекопитающих.  Мы  разбили  лагерь  в  длинном  логе, покрытом
высокой  дерисовой  кочкой,  а  повыше,  по  склонам,--  свежей
зеленой полынью.
     Легкий  ветерок  разносил  по  всему  логу  крепкий  запах
полыни, радостный и живой после горестного бесплодья  щебнистых
равнин   и  после  вчерашней  пыли.  Высокий  дерис  приветливо
шелестел под ветром, и весь лог казался светлым пятном слоновой
кости в рамке  склонов  пурпурно-фиолетовых  глин.  Глины  эти,
необычайно теплого и густого тона, были пронизаны кристалликами
гипса,  горевшими  на  солнце  миллионами ярких огоньков. Груды
желваков белого плотного мергеля лежали на поверхности увалов.
     Быстро  расставили  палатки.  Закрыли  "Дзерена"   кусками
фанеры  и  брезентом.  Пронин  приступил  к  разборке мотора. С
колодца вдруг загремели выстрелы -- то Эглон и Андросов  начали
промышлять  копыток,  целыми  стаями  налетевших  из-за холмов.
Двенадцать  штук  убитых  птиц  сулили  вкусный  обед,  и   мы,
восхваляя    охотников,    отправились    в   первый   маршрут.
Приблизительно в девяти  километрах  к  западу  лежала  большая
котловина,  обрамленная  красными утесами,-- Баин-Дзак, главный
пункт  американских  раскопок,  названный  ими  Шабарак-усу  по
малоизвестному  колодцу  Шабарын-Гун-усу  ("Глинистая  Глубокая
вода") в западной части котловины.  Еще  до  моего  приезда  из
Улан-Батора  на  Баин-Дзаке  побывали  Орлов,  Громов  и Эглон.
Результатом поездки явилась  находка  превосходных  экземпляров
яиц  динозавров.  Баин-Дзак  тогда  являлся единственным в мире
местом, где находились  сохранившиеся  в  ископаемом  состоянии
яйца динозавров.
     Американцы собрали все, что было вымыто наружу, вскрыто из
породы   за   тысячелетия   существования  обрывов  Баин-Дзака,
названных ими "Флэминг Клиффс"  --  "Пылающие  утесы".  Поэтому
добыча  была  богатой: целые кладки по десятку и более яиц были
найдены "охотниками за ископаемыми". Нам  пришлось  несравненно
труднее  --  эрозия,  в Гоби идет медленно и главным образом за
счет сильных ливней, наводнений,  случающихся  раз  в  четверть
века.  Тем  не  менее  прекрасные  находки оправдали труд наших
людей.
     Орлов с Эглоном признавались, что их охватил трепет, когда
на склоне   красноватого    песчаника    они    заметили    два
желтовато-белых   маленьких  куполка,  покрытых  орнаментом  из
бугорков  размером  с  маковые  зерна.  Эглон  уверенной  рукой
мастера  стал удалять плотно слежавшийся за миллионы лет песок.
Постепенно   открылись    четыре    целых    яйца    удлиненной
цилиндрической  формы, утолщенные на одном конце, не похожие ни
на какие яйца ныне существующих животных.  Это  не  была  целая
кладка,  подобная  тем,  какие  находили  американцы -- круг из
12--14 аккуратно уложенных по  радиусам  яиц,  но,  несомненно,
часть  кладки,  сохранившаяся  непотревоженной  с того момента,
когда самка вымершего пресмыкающегося зарыла в песок отложенные
ею яйца семьдесят миллионов лет назад.  Это  доказывалось  тем,
что  яйца  лежали  плотно друг к другу, сходясь к центру своими
узкими  концами.  Тупые  и  расширенные  оконечности  яиц  были
обращены наружу, как полагалось ненарушенной кладке.
     Упорные  поиски  показали нам, что целые ископаемые кладки
яиц в песчаной толще Баин-Дзака -- очень редкое  явление.  Зато
мы  открыли  целые прослои битой скорлупы, но об этом поговорим
позже, так как подробно мы исследовали их только в 1948 и  1949
годах.
     До вечера мы безрезультатно бродили по широким, обрывистым
оврагам,   между   шатрообразными   останцами  красных  песков.
Вернулись к логу Гашато уже в темноте. Холмы  стали  совершенно
черными,  низкий  лунный  серн серебрил колышущуюся поверхность
дериса, похожую па ртутное озеро в черной раме. Высота  стеблей
злака  достигала  плеч.  Выло  приятно  идти по узкой тропинке,
утопающей среди дериса, как в хлебном поле. Далекое, по  родное
вспомнилось  мне  в  этом  логу, затерявшемся среди бесплодных,
каменистых пустынь Центральной Азии. С отзвуком  моей  северной
деревенской  родины  в  душе  я  вошел в палатку и долго глядел
через раскрытый вход на светящийся под луной дерис.
     Все  спали  крепко,  только  прихворнувший  Громов  тяжело
кряхтел   в  своем  мешке  да  ежившаяся  от  холода  Лукьянова
ворочалась па своей койке,
     Утром я проснулся от зова неугомонного Эглона. Он  вскочил
пораньше,  чтобы  пострелять  копыток, но их не оказалось. Иней
лег на дерис, каждый сухой стебель  и  жесткий  лист  покрылись
тысячами  блесток.  Груда  сверкающей  алмазной  пыли  отливала
розовым в лучах утреннего солнца.  Чистота  и  яркость  красок,
щедрость,   с   которой   они  были,  так  сказать,  "отпущены"
ландшафту, были поистине изумительны и. пожалуй,  нигде,  кроме
Гоби,   неповторимы.   В  стороне,  за  палатками,  поднимались
столбики черного дыма -- Андросов разогревал  "Дракона".  Мотор
"Дзерена" должен был быть готов к двум часам дня: Орлов, Громов
и  Эглон  ехали  на  машине  для  исследов