я   благодарен   господину
Джефферсону, который помог создать систему, служившую нам так хорошо  и  так
долго, а сейчас должна, в свою очередь, умереть и быть заменена.
   Элвин Тоффлер
   Вашингтон, Коннектикут [658]
   Воображаемое письмо... Конечно, во многих странах, вероятно, есть другие,
кто, имея такую возможность, высказал бы подобные  чувства.  Ведь  моральный
износ многих сегодняшних правительств - это  не  какой-то  секрет,  открытый
мною одним. Это болезнь не только Америки.
   Дело в том, что построение новой цивилизации на обломках старой  включает
в себя создание новых,  более  подходящих  политических  структур  сразу  во
многих государствах. Это  болезненный,  но  необходимый  проект,  вызывающий
потрясение умов своими масштабами, на  осуществление  которого,  несомненно,
уйдут десятилетия.
   По  всей  видимости,  потребуется  длительная  борьба,  чтобы  радикально
реконструировать - или даже сдать на слом  -  Конгресс  Соединенных  Штатов,
центральные комитеты и политбюро коммунистических индустриальных государств,
Палату общин и  Палату  лордов,  французскую  Палату  депутатов,  Бундестаг,
японский парламент,  гигантские  министерства  и  укоренившиеся  гражданские
службы многих стран, конституции и судебные системы - короче говоря,  многие
громоздкие и все хуже работающие аппараты предположительно  представительных
правительств.
   Эта волна политической борьбы не остановится на  национальном  уровне.  В
предстоящие месяцы и десятилетия  вся  "глобальная  правовая  машина"  -  от
Организации Объединенных Наций на одном конце до местного городского  совета
на  другом  -  столкнется   с   усиливающимся,   непреодолимым   требованием
перестройки.
   Все эти структуры придется фундаментально изменить  не  потому,  что  они
изначально плохи, и даже не потому, что  они  контролируются  тем  или  иным
клас[659] сом или группой, но потому, что они все более неспособны  работать
- больше не отвечают нуждам радикально изменившегося мира.
   Эта  задача  привлечет  многие  миллионы  людей.  Если  этой  радикальной
реконструкции  будут  жестко  сопротивляться,  это  вполне   может   вызвать
кровопролитие. Следовательно, то, насколько мирным окажется  процесс,  будет
зависеть от многих факторов - от того, насколько гибкими  или  непреклонными
окажутся  существующие  элиты,  от  того,  будет   ли   изменение   ускорено
экономической катастрофой, от того, возникнут ли внешние  угрозы  и  военные
вторжения. Ясно, что риск велик.
   Однако  риск,  если  не  реконструировать  наши  политические  институты,
больше, и чем скорее начнем, тем в большей безопасности будем мы все.
   Чтобы вновь построить работающие правительства и выполнить то, что вполне
может быть важнейшей политической задачей времени, в котором мы живем, - нам
придется разорвать накопленные стереотипы эры Второй волны. И  нам  придется
снова продумать политическую жизнь с точки зрения трех ключевых принципов.
   В  действительности  они  вполне  могут  оказаться  коренными  принципами
завтрашних правительств Третьей волны.



   Власть меньшинств

   Первый еретический принцип правительства Третьей волны -  принцип  власти
меньшинств.   Он   предполагает,   что   правление   большинства,   ключевой
легитимизирующий принцип эры Второй волны, все больше  [660]  устаревает.  В
расчет принимается  не  большинство,  а  меньшинства.  И  наши  политические
системы должны все больше отражать этот факт.
   Выражая верования своего  революционного  поколения,  именно  Джефферсон,
снова он, утверждал, что  правительства  должны  вести  себя  в  "абсолютном
согласии с решениями большинства". Соединенные Штаты и Европа - еще на  заре
эры Второй волны - только начинали долгий процесс, который  в  конце  концов
превратил  их  в  индустриальные  массовые  общества.  Концепция   правления
большинства полностью соответствовала нуждам этих обществ.
   Сегодня, как видим, мы оставляем индустриализм позади и быстро становимся
демассифицированным обществом.  Вследствие  этого  все  труднее  -  а  часто
невозможно - мобилизовать большинство или даже правящую коалицию. Вот почему
Италия в течение шести месяцев, а Нидерланды в течение пяти жили вообще  без
правительств. В Соединенных Штатах, утверждает Уолтер Дин Бернхэм, политолог
из Массачусетского Технологического института, "я не вижу сегодня основы для
какого-либо положительного большинства по какому-либо поводу"(3).
   Поскольку от этого зависит их легитимность,  элиты  Второй  волны  всегда
претендуют  на  то,  что  говорят  от   имени   большинства.   Правительство
Соединенных Штатов было "представляющим народ... созданным народом... и ради
народа". Советская  коммунистическая  партия  говорила  от  имени  "рабочего
класса". Господин Никсон заявлял, что представляет американское  "молчаливое
большинство"(4).  И   сегодня   в   Соединенных   Штатах   неоконсервативные
интеллектуалы нападают на требования  недавно  поднявших  голос  меньшинств,
таких как черные,  феминистки,  чиканос,  и  претендуют  [661]  на  то,  что
выступают в интересах  огромного,  прочного,  умеренного,  придерживающегося
золотой середины большинства.
   Расположившись в  крупных  университетах  северо-востока  и  мыслительных
резервуарах в Вашингтоне, редко ступая в такие места, как  Мариетта,  Огайо,
или  Салина,  Канзас,  ученые-неоконсерваторы,  очевидно,  считают  "Среднюю
Америку" огромной немытой единой "массой" более  или  менее  невежественных,
антиинтеллектуальных  "синих  воротничков"  в  защитных  шлемах   и   "белых
воротничков", живущих в пригородах. Однако эти группы намного менее едины  и
бесцветны, чем кажется  интеллектуалам  и  политикам  на  расстоянии.  Найти
консенсус в Средней Америке так же трудно, как и везде - в лучшем случае это
мерцающий,  перемежающийся  консенсус,  ограниченный  очень   малым   кругом
проблем. Неоконсерваторы вполне могут одевать  свою  политику,  направленную
против меньшинств, в мантию скорее мифического, чем реального большинства.
   В действительности то же самое верно и  для  другого  края  политического
спектра.   Во   многих   западноевропейских   странах   социалистические   и
коммунистические партии заявляют,  что  говорят  от  имени  "рабочих  масс".
Однако чем дальше мы уходим за пределы индустриального  массового  общества,
тем менее разумны предположения марксизма. Ведь и массы, и классы во  многом
теряют свое значение в возникающей цивилизации Третьей волны.
   Вместо высоко стратифицированного общества, в котором  несколько  крупных
блоков   объединяются,   чтобы   сформировать    большинство,    мы    имеем
конфигуративное общество  -  общество,  где  тысячи  меньшинств,  многие  из
которых временны, кружатся в водовороте и  [662]  образуют  абсолютно  новые
преходящие  модели,  редко  объединяющиеся  в  51%  консенсус   по   крупным
проблемам. Продвижение цивилизации Третьей волны, таким  образом,  ослабляет
саму легитимность многих существующих правительств.
   Третья волна также бросает вызов всем нашим условным допущениям по поводу
отношения правления большинства к социальной справедливости. Здесь, как и во
многих других областях, мы наблюдаем  поразительную  историческую  перемену.
Всю эру цивилизации  Второй  волны  борьба  за  правление  большинства  была
гуманистической и освободительной.  В  остающихся  индустриальными  странах,
подобных сегодняшней Южной  Африке,  это  по-прежнему  так(5).  В  обществах
Второй  волны  правление  большинства  почти  всегда   означало   прорыв   к
справедливости для бедных. Ведь бедные были большинством.
   Однако сегодня в странах, сотрясаемых Третьей волной,  часто  все  совсем
наоборот. У настоящих бедных нет, как правило,  численного  преимущества.  В
большинстве стран они - как и все остальные -  стали  меньшинством.  И  если
исключить экономический Холокост, останутся таковым.
   Следовательно, правление большинства  уже  не  адекватно  не  только  как
легитимизирующий гуманизирующий принцип в  обществах,  вступающих  в  Третью
волну.
   Идеологи  Второй  волны  стандартно   оплакивают   разрушение   массового
общества. Не видя в этом обогащенном разнообразии возможности  для  развития
человечества,  они  склонны  нападать  на  него  как  на  "фрагментацию"   и
"балканизацию" и приписывать  его  усилившемуся  "эгоизму"  меньшинств.  Это
тривиальное  объяснение  подменяет  причину  следствием.   Ведь   усили[663]
вающаяся активность меньшинств - не результат внезапно вспыхнувшего эгоизма,
а помимо прочего, отражение нужд новой  системы  производства,  которая  для
самого  своего   существования   требует   намного   более   разнообразного,
разноцветного, открытого общества, отличного от того,  какое  мы  когда-либо
знали.
   Смысл этого факта огромен.  Например,  когда  русские  пытаются  подавить
новое  разнообразие  или  не  допустить  политического  плюрализма,  который
приходит вместе с ним, они  в  действительности  (используя  их  же  жаргон)
"заковывают в кандалы средства производства" - они замедляют экономическую и
технологическую  трансформацию  общества.  Мы,  в  некоммунистическом  мире,
сталкиваемся с тем  же  выбором:  мы  можем  либо  сопротивляться  толчку  к
разнообразию в тщетной последней попытке спасти наши политические  институты
Второй волны, либо  признать  разнообразие  и  соответственно  изменить  эти
институты.
   Первую стратегию можно осуществить только  тоталитарными  мерами,  и  она
должна привести к  экономическому  и  культурному  застою;  вторая  ведет  к
социальной эволюции и основанной на меньшинствах демократии XXI в.
   Чтобы вновь создать  демократию  в  условиях  Третьей  волны,  нам  нужно
выбросить  за  борт  пугающее,  но  ложное  допущение,   что   все   большее
разнообразие автоматически порождает все большее  напряжение  и  конфликт  в
обществе.  В  действительности  верным  может  быть  прямо  противоположное.
Конфликт в обществе  не  только  необходим,  он,  в  определенных  границах,
желателен. Если сотня людей отчаянно хочет медное кольцо, их можно заставить
драться за него, если каждый из ста имеет свою  цель,  то  гораздо  выгоднее
торговать, сотрудничать  и  создавать  символические  [664]  отношения.  При
соответствующих социальных устройствах разнообразие может вести к безопасной
и стабильной цивилизации.
   Именно  отсутствие  соответствующих   политических   институтов   сегодня
обостряет ненужный конфликт между меньшинствами  до  грани  насилия.  Именно
отсутствие таких институтов делает меньшинства непримиримыми.  Именно  из-за
отсутствия таких институтов найти большинство все труднее и труднее.
   Ответ на эти проблемы не в том,  чтобы  душить  несогласие  или  обвинять
меньшинства в  эгоизме  (как  будто  элиты  и  их  эксперты  тоже  не  имеют
собственных интересов). Ответ в новых, наделенных  воображением  устройствах
для примирения и легитимизации  разнообразия  -  новых  институтах,  которые
чувствительны  к  быстро  меняющимся   нуждам   изменчивых   и   умножащихся
меньшинств.
   Подъем демассифицированной цивилизации выносит  на  поверхность  глубокие
неразрешимые вопросы,  касающиеся  будущего  правления  большинства  и  всей
механистической системы голосования для выражения предпочтений. Когда-нибудь
будущие историки, возможно, посмотрят на голосование и поиск большинства как
на  архаичный  ритуал,  в  котором  участвуют  коммуникационно   примитивные
существа. Однако сегодня,  в  опасном  мире,  мы  не  можем  позволить  себе
делегировать кому-либо полную власть, мы не можем  поступиться  даже  слабым
народным влиянием, которое существует при мажоритарных системах, и не  можем
позволить крошечным меньшинствам принимать крупные  решения,  тиранящие  все
остальные меньшинства.
   Поэтому мы должны решительно пересмотреть незрелые методы  Второй  волны,
которыми мы добиваемся ускользающего  большинства.  Нам  нужны  новые  [665]
подходы, созданные для демократии меньшинств, - методы, цель которых  скорее
вскрывать  различия,  чем  прикрывать  их  неестественным   или   поддельным
большинством,   основанным   на   эксклюзивном    голосовании,    запутанной
формулировке проблем  или  мошеннических  избирательных  процедурах.  Короче
говоря, нам нужно таким образом модернизировать всю систему,  чтобы  усилить
роль  разнообразных  меньшинств,  и  при  этом  позволить   им   формировать
большинство. Для этого потребуются радикальные  изменения  во  многих  наших
политических структурах, начиная с самого символа демократии - избирательной
урны.
   В обществах  Второй  волны  голосование  для  определения  народной  воли
обеспечивало правящим элитам важный источник обратной связи. Когда  условия,
по той или иной причине, становились  нестерпимыми  для  большинства  и  51%
избирателей выражал свою боль, элиты могли,  как  минимум,  сменить  партии,
изменить политику или пойти на какой-нибудь другой компромисс.
   Однако даже во вчерашнем массовом обществе принцип 51% был  явно  грубым,
чисто количественным инструментом. Голосование для  определения  большинства
ничего не говорит нам о качестве взглядов людей. Оно  может  сказать  нам  о
том, сколько людей в данный момент хотят X, но не о том, как сильно они  его
хотят. Кроме того, оно ничего не говорит нам о том, чего бы они хотели от  X
взамен - критическая информация в обществе, состоящем из многих меньшинств.
   Оно также не сигнализирует нам,  когда  меньшинство  настолько  чувствует
себя под угрозой  или  приписывает  такое  жизненно  важное  значение  одной
проблеме, что его взглядам, по-видимому, следует придавать больше веса,  чем
обычно. [666]
   В массовом обществе эти известные  слабости  правления  большинства  были
терпимыми,  потому  что,  среди  прочего,  многим  меньшинствам  не  хватало
стратегической силы, чтобы разрушить систему. В сегодняшнем тонко  связанном
обществе, в котором все мы - члены меньшинств, это уже не так.
   Для демассифицированного общества Третьей волны  системы  обратной  связи
индустриального  прошлого  в  целом  слишком  грубы.  Поэтому  нам  придется
применять голосование и опросы  радикально  новым  способом.  Вместо  поиска
безыскусного  ответа  -  да-нет  -  при  голосовании  нам  нужно  определить
потенциальные требования чего-то взамен, задав примерно такие вопросы: "Если
я откажусь от своей позиции по проблеме аборта, откажетесь ли вы от своей по
расходам на оборону или ядерной энергии?" или 4Если я соглашусь на небольшой
дополнительный налог на мои личные доходы в следующем  году,  чтобы  сделать
ассигнования на ваш проект, что вы предложите взамен?"
   В мире, куда мы стремительно мчимся,  с  его  богатыми  коммуникационными
технологиями, у людей есть много способов выразить  свои  взгляды,  даже  не
заходя в избирательную кабину. Также  есть  способы,  как  мы  увидим  через
мгновение, включить их в политический процесс принятия решений.
   Мы также можем хотеть  переоснастить  наши  избирательные  законы,  чтобы
уничтожить смещения, направленные против меньшинств. Есть много способов это
сделать. Один такой  вполне  традиционный  метод  -  принять  некий  вариант
совокупного голосования, который применяется сегодня  многими  корпорациями,
чтобы защитить права меньшинств, владеющих акциями. Такие  методы  позволяют
участникам  голосования  выражать  не  только   свои   пристрастия,   но   и
интенсивность, а также классифицировать своих избранников. [667]
   Нам  почти  наверняка  придется  отбросить  наши   устаревшие   партийные
структуры, созданные для  медленно  меняющегося  мира  массовых  движений  и
массовой  торговли,  и  изобрести  временные   модульные   партии,   которые
обслуживают   меняющуюся   конфигурацию   меньшинств   -   включающиеся    и
выключающиеся партии будущего.
   Возможно, понадобятся "дипломаты"  или  "послы",  чтобы  посредничать  не
между странами, а между меньшинствами внутри каждой страны. Нам, может быть,
придется создать квазиполитические институты, чтобы помогать меньшинствам  -
профессиональным, этническим, сексуальным, региональным,  рекреационным  или
религиозным - быстрее и легче образовывать и разрывать альянсы.
   Нам могут, например,  понадобиться  арены,  где  разные  меньшинства,  на
основе ротации, а может быть, по случайному выбору, собираются вместе, чтобы
обмениваться проблемами, вести переговоры о соглашениях и  разрешать  споры.
Если бы врачи, мотоциклисты, программисты, адвентисты Седьмого дня и  "Серые
пантеры" собрались вместе и получили помощь посредников, обученных прояснять
вопросы, расставлять приоритеты и разрешать  споры,  могли  бы  образоваться
удивительные и конструктивные альянсы.
   Как минимум, были бы продемонстрированы различия и исследована основа для
политического бартера. Такие меры не уничтожат (да и не  должны  уничтожить)
все конфликты. Но они могут поднять  социальную  и  политическую  борьбу  на
более разумный, потенциально конструктивный уровень, особенно если они будут
связаны с определением долгосрочных целей.
   Сегодня  сама  сложность   проблем   изначально   предоставляет   великое
разнообразие пунктов  для  сделок.  Од[668]  нако  политическая  система  не
структурирована, чтобы воспользоваться этим. Потенциальные альянсы и  сделки
проходят незамеченными, без  необходимости  увеличивая  напряженность  между
группами, еще сильнее  деформируя  и  перегружая  существующие  политические
институты.
   Наконец,  нам  вполне   может   понадобиться   уполномочить   меньшинства
регулировать многие свои дела  и  побуждать  их  формулировать  долгосрочные
цели. Например, мы могли бы помочь людям, живущим в специфическом окружении,
в  хорошо  определенной  субкультуре  или  этнической  группе,  организовать
собственные молодежные площадки  под  наблюдением  штата,  дисциплинируя  их
молодых людей, а не полагаясь на то, что это сделает штат.  Такие  институты
строили бы общность и идентичность и содействовали  правопорядку,  при  этом
освободив перегруженные правительственные институты от ненужной работы.
   Однако  мы  можем  счесть   необходимым   пойти   намного   дальше   этих
реформаторских   мер.   Чтобы   усилить   представительство   меньшинств   в
политической системе, созданной для  демассифицированного  общества,  нам  в
конце концов, может быть, придется избирать по крайней мере некоторых  наших
чиновников  самым  старым  способом:  по  жребию.  Так,  некоторые   всерьез
предлагают  выбирать  членов  законодательного  учреждения  или   парламента
будущего способом, каким сегодня  мы  выбираем  членов  жюри  присяжных  или
проводим набор на военную службу.
   Теодор Беккер, профессор права  и  политологии  Гавайского  университета,
спрашивает: "Почему  происходит  так,  что  жизненно  важные  решения  могут
приниматься людьми, служащими... в жюри, а  решения  о  том,  сколько  денег
следует потратить на центры ухода [669] за детьми и оборону, оставлены за их
"представителями"?"
   Обвиняя   существующие   политические   устройства   в   том,   что   они
систематически  обманывают  меньшинства,   Беккер,   авторитет   в   области
конституции,  напоминает  нам,  что,  хотя  цветные  составляют  около   20%
американского населения они имели (в  1976  г.)  только  4%  мест  в  Палате
представителей и только 1% - в Сенате. Женщины, которые составляют более 50%
населения, имели только 4% мест в Палате  и  ни  одного  в  Сенате.  Бедные,
молодежь, умные, но неясно выражающие свои мысли люди и многие другие группы
также не получают помощи. И так не только в Соединенных Штатах. В Бундестаге
только 7% мест занимают женщины, и такой же уклон  виден  во  многих  других
правительствах.  Такое   громадное   искажение   не   может   не   притупить
чувствительность системы к нуждам недостаточно представленных групп.
   Вот что говорит Беккер: "От 50  до  60%  американского  Конгресса  должно
выбираться путем случайной выборки, приме