рной  Каролине  и  социальное
обеспечение в Чикаго. Решение  Конгресса  установить  квоты  на  иностранные
автомобили могло обеспечить дополнительные рабочие места в Нагое или Турине.
Таким образом, если раньше политики могли принимать  решения,  не  влияя  на
положение дел вне своей собственной, четко определенной сферы полномочий,  с
течением времени это становилось все менее возможным.
   К середине XX столетия десятки тысяч, казалось бы,  суверенных  и  вполне
независимых органов  политической  власти,  разбросанных  по  всей  планете,
оказались  в  одной  связке  благодаря   координации   экономики,   небывало
возросшему объему перевозок, миграции и  развитию  средств  коммуникации,  а
потому они усилили свою деятельность, побуждая друг друга к активности.
   Тысячи политических машин, собранных  из  компонентов  представительского
набора,  постепенно  образовывали  одну  невидимую   супермашину:   всеобщий
законоделательный  механизм.  Нам  осталось  теперь  лишь  рассмотреть,  как
действуют рычаги и контрольные приборы  этой  всемирной  системы  и  кто  ею
управляет.



   Ритуал внушения

   Представительная  форма  правления,  возникшая  из  мечтаний  о  свободе,
завладевших революционерами Второй волны, была невероятно  прогрессивной  по
сравнению  с  предшествующими  системами  власти,   этот   блестящий   успех
технологии стал более выдающимся триумфом, чем  изобретение  паровой  машины
или аэроплана.
   Представительная  форма  правления  дала  возможность   спокойно   ввести
преемственность власти без наследных династий. Она обеспечила обратную связь
между верхами и низами общества. Она предоставила способ устранения различий
между многими группами мирным путем.
   Введение принципа подчинения  меньшинства  большинству  и  правила  "один
человек - один голос" помогает  бедным  и  слабым  добиваться  желаемого  от
технократов, управляющих интеграционной машиной общества.  По  этой  причине
распространение представительной  формы  правления  было  в  целом  гуманным
нововведением в истории человечества.
   Тем не менее с самого начала тут существовало значительное расхождение по
сравнению с обещанным. Лишь с большой натяжкой можно было говорить о приходе
народа  к  управлению  государством.  Ни  в  одной  из  промышленных   стран
фактически не произошло изменений глубинной  структуры  власти  -  структуры
субэлит, элит и суперэлит. По существу это не привело  к  ослаблению  власти
менеджерских элит, официальный механизм  представительства  стал  одним  из,
основных способов интеграции, который они  использовали  для  сохранения  за
собой права и возможности распоряжаться.
   Таким образом, выборы, независмо от того, кто на  них  одерживал  победу,
выполняли в интересах элит важную культурную функцию. Положение о  том,  что
всякий человек имеет право голоса, создавало иллюзию равенства.  Голосование
представляло собой массовый  ритуал  внушения,  когда  народ  убеждали,  что
выборы проводятся регулярно,  с  четкостью  механизма,  а  следовательно,  с
надлежащей  правильностью.  Выборы  символически  убеждали  граждан   в   их
причастности ко всему происходящему, ведь они могли или отдать  свой  голос,
или проголосовать против. Как в капиталистических, так и в  социалистических
странах подобный ритуал внушения часто оказывался  более  важным,  чем  сами
результаты многих выборных кампаний.
   Интеграционные элиты программировали политические машины в  каждом  месте
по-разному, контролируя число партий или манипулируя избирательным правом. И
все же ритуал выборов - некоторые могли называть  его  фарсом  -  применялся
всюду. Тот  факт,  что  в  Советском  Союзе  или  странах  Восточной  Европы
результаты выборов, как правило, выражались магической цифрой от 99 до 100%,
говорил о том, что потребность внушения была столь же  сильна  в  странах  с
централизованным  планированием,  как   и   в   "свободном   мире".   Выборы
обеспечивали низам "выпуск пара".
   Более того, несмотря на усилия демократических реформаторов и  радикалов,
интеграционные элиты в сущности сохраняли постоянный контроль  над  системой
представительной формы правления. Существовало множество теорий, объясняющих
причину этого.  Однако  большинство  из  них  не  учитывали  механистическую
природу системы.
   Если мы посмотрим на политические системы Второй  волны  с  точки  зрения
инженера,  а  не  политолога,  то  нам   внезапно   откроется   существенное
обстоятельство, которое обычно остается незамеченным.
   Промышленные инженеры обычно различают два  основных  класса  машин:  те,
которые работают с перерывами, называемые машинами  "прерывистого  действия"
(batch-processing), и те, которые работают беспрестанно, называемые машинами
"непрерывного деиствия" (continuous-flow). В качестве  примера  для  первого
класса  приведем  обычный  пресс  (punch  press).  Рабочий  приносит  партию
металлических пластин и вставляет их в машину по одной или  сразу  несколько
штук, а потом штампует, придавая определенную форму. Когда партия  заготовок
кончается, машина  останавливается  до  тех  пор,  пока  не  принесут  новые
пластины. Примером машин второго  класса  может  служить  очиститель  нефти,
который, однажды пущенный в ход, работает не останавливаясь. Двадцать четыре
часа в сутки нефть течет по трубопроводам, трубкам и камерам.
   Если взять всеобщую законоделательную машину с ее периодическим процессом
голосования, то мы обнаружим  классическую  машину  "прерывистого  типа".  В
установленное  время  народу  предоставляется  возможность   выбрать   между
кандидатами, после чего официальная "демократическая машина" выключается.
   Сопоставим это с непрерывным нажимом, исходящим  от  разных  организаций,
которые имеют общие интересы, влиятельных групп, оказывающих свое  давление,
и людей, снующих  в  коридорах  власти.  Толпы  лоббистов  от  корпораций  и
правительственных  органов  одолевают  комитеты,   подсовывают   списки   на
получение высоких наград,  присутствуют  на  приемах  и  банкетах  по  этому
поводу, произносят тосты, поднимая бокалы  с  коктейлями  в  Вашингтоне  или
рюмки водки в  Москве,  служат  передатчиками  информации  и  таким  образом
круглосуточно воздействуют на процесс принятия решений.
   Одним  словом,  элиты  образуют  мощную  машину  непрерывного   действия,
работающую бок о бок (и часто несогласованно) с демократическим  механизмом,
который включается периодически. Только видя эти  две  машины  рядом,  можно
понять, как  государственная  власть  реально  проявляет  себя  во  всеобщей
законоделательной машине.
   Элиты играют в представительство,  а  народ  в  лучшем  случае  время  от
времени имеет возможность выразить путем голосования  свое  мнение,  одобряя
правительство и его действия или же выражая свое  недовольство.  Технократы,
напротив, непрерывно влияют на деятельность правительства.
   И наконец,  еще  более  мощное  средство  для  осуществления  социального
контроля было запроектировано в принципе представительства. Ведь  сам  отбор
людей, которые становились выразителями  воли  большинства,  порождал  новых
членов элиты.
   Когда, например, рабочие на начальном этапе боролись за  право  создавать
профсоюзы, они подвергались гонениям, их обвиняли в участии в заговоре,  они
находились под надзором соглядатаев компании, попадали в руки полицейских  и
наемных  головорезов.  Они  не  вписывались  в  систему,  не  были   в   ней
представлены вовсе или же недостаточно представлены.
   Когда же профсоюзы упрочили свое положение, это способствовало  появлению
новой  группы  интеграторов  -  трудовой  элиты,  члены  которой  не  просто
представляли рабочих, но и стали промежуточным звеном между ними и элитами в
деловом мире и правительстве. Такие деятели, как Джордж Мини  и  Жорж  Сеги,
несмотря  на  произносимые  ими  речи,   сами   стали   ключевыми   фигурами
интеграционной элиты. Фальшивые профсоюзные лидеры в СССР и Восточной Европе
всегда были не чем иным, как технократами.
   Рассуждая теоретически, необходимость пройти через процедуру переизбрания
давала гарантию,  что  представители  -  люди  добросовестные  и  продолжают
выражать интересы тех, кто  их  выбрал.  И  тем  не  менее  это  никогда  не
препятствовало тому, что  государственная  машина  поглощала  представителей
народа. Всюду углублялись расхождения между представителями и теми, кого они
представляли.
   Представительная  форма   правления,   которую   нас   научили   называть
демократией, была индустриальной технологией  для  поддержания  неравенства.
Представительная форма правления по сути своей - псевдопредставительная.
   Если подвести итог вышесказанному, то мы теперь знаем, что цивилизация  в
большой степени зависит от топливных ресурсов,  промышленного  производства,
нуклеарной семьи,  корпорации,  массового  образования  и  средств  массовой
информации, и  в  основе  всего  лежало  увеличивающееся  расхождение  между
производством и потреблением, а руководство всем  принадлежало  менеджерским
элитам, задача которых состояла в интегрировании общественной системы.
   В этой системе представительная форма правления - политический эквивалент
машины.  Действительно,  это  была   машина   для   выработки   коллективных
интеграционных решений. Подобно большинству машин, она была управляема теми,
кто стоял у ее рычагов. И как большинство машин, она теперь  в  значительной
степени устарела и должна быть смыта надвигающейся Третьей волной.
   Если политическая структура Второй  волны  не  соответствует  сегодняшним
требованиям, неспособна справляться с возникающими трудностями, то это,  как
мы увидим далее, лишь одна сторона переломного момента, другой круг  проблем
связан с еще одним порождением Второй волны: появлением нации-государства.




   Глава 7

   БУЙСТВО НАЦИЙ

   Абако - это  остров.  Его  население  составляет  шестьдесят  пять  сотен
человек, и  он  является  частью  Багамских  островов,  расположенных  около
побережья Флориды. Несколько  лет  назад  группа  американских  бизнесменов,
торговцев оружием, идеологов частного предпринимательства, чернокожий  агент
разведки и член английской палаты лордов решили,  что  для  Абако  наступило
время провозгласить свою независимость.
   Их план состоял в том, чтобы вступить во владение островом  и  отделиться
от  Содружества  Багамских  островов,  обещав  каждому  жителю  Абако  после
революции  передать  в  частное  пользование  по  одному  акру  земли  (4047
квадратных  метров).  (Согласно   проекту,   застройщикам   недвижимости   и
инвесторам оставалось для освоения около четверти миллионов акров.  )  Самой
заветной  мечтой  было  создание  на  Абако  зоны  свободной  торговли,  где
состоятельные бизнесмены, страшащиеся социалистического апокалипсиса,  могли
избежать налогов(1).
   Однако взлету частного предпринимательства не суждено было осуществиться,
местные жители нисколько не были расположены сбросить свои оковы,  и  проект
создания новой страны оказался нежизнеспособным.
   Тем не менее в мире, в котором национальные движения борются за приход  к
власти, в котором 152 страны заявили о своем членстве в сообществе  наций  -
ООН,  подобные  пародийные  события  приносят  пользу.  Они  заставляют  нас
подвергнуть сомнению само понятие государственности.
   Могли ли шестьдесят пять сотен человек, населявших Абако, вне зависимости
от  того,  финансировали  их  сумасбродные  бизнесмены  или  нет,   учредить
государство? Если Сингапур с его 2, 3 млн населения - государство, то почему
бы не стать таковым Нью-Йорку с его 8 млн?  Если  Бруклин  имеет  реактивные
бомбардировщики,  отчего  бы  и  ему  не  стать   государством?   Хотя   это
представляется абсурдом, но подобные вопросы могут обретать новый смысл в то
время, когда Третья волна крушит фундаментальные основы  цивилизации  Второй
волны. Одной из таких основ была и остается нация-государство.
   До тех пор пока мы не прорвемся  сквозь  туманную  риторику,  окутывающую
проблему национализма, мы не сможем понять смысл заголовка главы и  вникнуть
в суть конфликта между цивилизациями Первой и Второй волны, в то  время  как
Третья волна смывает их.



   Смена лошадей

   До того как Вторая волна начала свой путь по Европе, большинство регионов
мира еще не было консолидировано в нации, на этих  территориях  существовала
мешанина из племен, кланов, герцогств, княжеств, королевств и других крупных
и мелких образований. "Короли и князья, - писал политолог С.  Э.  Файнер,  -
держали власть по кускам и крохам"(2). Границы не  были  установлены,  права
правления не  были  определены.  Государственная  власть  еще  не  пришла  к
стандарту. В одном селении,  пояснял  профессор  Файнер,  проявление  власти
подразумевало только взимание платы за помол зерна на ветряной  мельнице,  в
другом  -  власти  облагали  налогом  крестьян,  а  в  третьем  распоряжался
настоятель монастыря. Человек, обладавший  собственностью,  в  самых  разных
районах мог находиться в вассальной зависимости  по  отношению  к  отдельным
феодалам-сеньорам. Даже величайшие из императоров,  как  правило,  управляли
совокупностью разнородных очень мелких общин, имевших местное управление(3).
Политическая власть  еще  не  была  устроена  по  единому  образцу.  Вольтер
высказывал свое недовольство по этому поводу  следующим  образом:  во  время
путешествия по Европе законы менялись столь же часто, как и лошади(4).
   Конечно же,  данное  саркастическое  замечание  констатировало  еще  одно
обстоятельство:  необходимость  часто  менять  лошадей  свидетельствовала  о
примитивном уровне развития транспорта и связи, что в свой  черед  сокращало
площадь,  которую  мог  надлежащим   образом   контролировать   даже   самый
могущественный  монарх.   Чем   дальше   от   столицы,   тем   слабее   была
государственная власть.
   Без политической интеграции  экономическая  интеграция  была  невозможна.
Дорогостоящие новые  технологии  Второй  волны  могли  быть  амортизированы,
только если они производили товары для рынка более крупного, чем местный. Но
каким образом коммерсанты могли  покупать  и  продавать  товары  на  большой
территории, если за пределами своей  общины  они  сталкивались  с  путаницей
различных пошлин, налогов, предписаний и денежных единиц?  Для  того,  чтобы
новые технологии смогли окупаться, местная хозяйственная деятельность должна
была консолидироваться в единую национальную  экономику.  Это  подразумевало
национальное разделение труда и национальный рынок для товаров  и  капитала.
Все  это,  в  свою  очередь,  требовало  также   национальной   политической
консолидации.
   Иначе   говоря,   политическая   единица   Второй   волны   должна   была
соответствовать развитию экономических единиц Второй волны.
   Неудивительно,  что  когда   общества   Второй   волны   начали   строить
национальные  экономики,  стал  очевиден  решающий  сдвиг   в   общественном
сознании. Мелкомасштабное местное  производство  в  обществах  Первой  волны
вывело породу очень провинциальных людей, большинство из них соотносили себя
только с местом, где они родились, или с селением.  Интересы,  выходящие  за
пределы данной местности, были лишь у очень небольшой  группы  (титулованные
особы и церковники, отдельные торговцы, да  еще  актеры,  ученые  и  наемные
работники имели такие интересы).
   Вторая волна довольно быстро увеличила число людей, готовых в надежде  на
выгоду рисковать в большом  мире.  С  введением  в  производство  паровой  и
базирующейся на угле технологии,  а  позже  -  с  появлением  электричества,
суконное производство во Франкфурте, часовое  в  Женеве  или  текстильное  в
Манчестере стали производить значительно больше продукции, чем мог поглотить
местный рынок. А он также нуждался в сырье издалека. К тому же на  положении
фабричных рабочих отражались события в  финансовом  мире,  происходившие  за
тысячи миль от них: работа зависела от отдаленных рынков.
   Поэтому постепенно психологические горизонты расширялись. Новые  средства
массовой  информации  увеличили  объем  поступающих   сведений,   передавали
изображение и звук на  дальние  расстояния.  Под  воздействием  происходящих
изменений исчезал  узкоместный  взгляд  на  мир.  Пробуждалось  национальное
сознание.
   Начиная с американской и французской революций и на протяжении всего  XIX
в.  буйство  национализма  охватило  идустриализирующиеся  районы  мира.   В
Германии 350 небольших, очень разных, соперничающих мини-государств пришли к
созданию  единого  национального   рынка   -   das   Vaterland(5).   Италия,
раздробленная  на  части  и  управляемая  Савойской  династией,   Ватиканом,
австрийскими Габсбургами  и  испанскими  Бурбонами,  пришла  к  объединению.
Венгры,  сербы,  хорваты,  французы  и  другие   нации   внезапно   испытали
необъяснимое влечение к своим собратьям. Поэты воспевали  национальный  дух.
Историки  открывали   давно   потерянных   героев,   литературу,   фольклор.
Композиторы   сочиняли    гимны    по    случаю    обретения    национальной
государственности.   И   все   это   происходило   именно    тогда,    когда
индустриализация подвела их к такому шагу.
   Если мы осознали потребность промышленности в интеграции, то должен  быть
ясен и смысл национальных государств. Нация - это  не  "духовное  единство",
как называл  ее  Шпенглер*,  и  не  "ментальная  общность"  или  "социальная
душа"(6). Нация - это не "богатое наследие памяти", как писал Ренан**, и  не
"разделенный образ будущего", как утверждал Ортега***(7).
   То, что мы сегодня называем нацией, - это феномен  Второй  волны:  единая
интегрированная    политическая     ---------------------------------------*
Шпенглер Освальд (1880-1936) - немецкий философ и культуролог.
   **  Ренан  Жозеф  Эрнест  (1823-1892)  -   писатель,   историк   религии,
основоположник культурологического изучения семитских народов.
   ***  Ортега-и-Гассет  (1883-1965)  -  испанский  философ  и  общественный
деятель. Мировую известность ему принесла  книга  "Восстание  масс"  (1930).
власть, тесно связанная, сплавленная с  единой  интегрированной  экономикой.
Простое объединение местных самостоятельных хозяйств, существующих  порознь,
не может привести и не  приводит  к  развитию  нации.  Равно  как  и  крепко
объединенная политическая система, но базирующаяся на  конгломерате  местных
хозяйств, - это еще не нация в современном  понимании.  Нация  подразумевает
сплав двух компонентов: объединенной  политической  системы  и  объединенной
экономики.
   Национальные восстания, вызванные промышленным переворотом в  Соединенных
Штатах, Франции, Германии и других странах Европы, можно  рассматривать  как
приложение усилий, чтобы поднять уровень политической интеграции на отметку,
которой достигла экономическая интеграция,  сопутствующая  Второй  волне.  И
именно приложение сил, а не поэтические или мистические влияния,  привело  к
тому, что мир оказался разделенным на особые национальные образования.



   Золотой костыль

   Когда правительство  стремится  расширить  свой  рынок  и  укрепить  свою
политическую власть, ничто  не  препятствует  -  ни  языковые  различия,  ни
культурные, социальные, географические и стратегические барьеры.  Транспорт,
средства связи и  энергетические  запасы  -  все  это  ограничивает  размеры
территории,  которой  может   эффективно   управлять   единая   политическая
структура.  Разработанность  систем  учета,  бюджетный  контроль  и  способы
управления   также   определяют,   насколько   далеко   может   продвинуться
политическая интеграция.
   В  пределах  этих  границ  интеграционные  элиты,  точно  так   же,   как
корпоративные и  правительственные,  боролись  за  экспансию.  Чем  обширнее
становилась  территория,  находившаяся  под   их   контролем,   чем   больше
разрастался экономический рынок, тем больше укреплялись их благос