остояние  и
власть. Каждая нация расширяла свои экономические и политические границы  до
самых  отдаленных  районов  земного  шара,  поэтому  происходило  не  только
столкновение интересов, но и соперничество наций.
   Желая  проломить  уже   установленные   границы,   интеграционные   элиты
использовали передовую технологию. К примеру,  в  XIX  в.  они  бросились  в
"погоню за пространством" и принялись строить железные дороги.
   В сентябре 1825 г. в Англии была проложена первая железнодорожная  колея,
соединившая Стоктон и Дарлингтон. В мае 1835 г., уже на континенте, Брюссель
был соединен с Малинес. В том же году в сентябре в Баварии был проложен путь
Нюрнберг - Фурт. Следующим был Париж  -  Сен-Жермен.  Далеко  на  востоке  в
апреле 1838 г. Царское Село было  связано  с  Санкт-Петербургом.  В  течение
следующих трех десятилетий  или  несколько  больше  железнодорожные  рабочие
осваивали один регион за другим(8).
   Французский историк Шарль Моразе пояснял: "Страны, которые были уже почти
объединены, в 1830 г. еще более ускорили процесс  консолидации  в  связи  со
строительством железных дорог... поскольку они оказались неподготовленными к
появлению необычного  стального  обруча...  сжимавшего  их...  Каждая  нация
словно спешила провозгласить свое право на существование, прежде  чем  будет
проложена железная дорога, с тем чтобы  ее  могли  признать  как  нацию  при
включении в транспортную систему, которая на протяжении столетия  определяла
политические границы Европы"(9).
   В  Соединенных  Штатах  правительство  выделяло  частным  железнодорожным
компаниям значительные земельные участки и, как писал историк  Брюс  Мазлиш,
воодушевляло их "уверением, что трансконтинентальная дорога  станет  крепить
узы  объединения  между  Атлантическим  и  Тихоокеанским   побережьями"(10).
Золотой   костыль,    вбитый    при    завершении    строительства    первой
трансконтинентальной  железнодорожной  линии,   открыл   путь   к   поистине
национальному рынку, интегрированному  в  континентальном  масштабе.  И  это
обеспечивало подлинную,  в  отличие  от  номинальной,  власть  национального
правительства. Вашингтон мог теперь быстро  перебросить  свои  войска  через
континент, что укрепляло его влияние.
   Таким  образом,  в  одной  стране  за  другой  возникало   новое   мощное
образование - нация. Из-за этого карта мира поделена на четко  обозначенные,
разной формы пятна красного,  розового,  оранжевого,  желтого  или  зеленого
цвета,  а  национально-государственная  система  стала  одной  из   основных
структур цивилизации Второй волны.
   И  в  возникновении  наций  прослеживается  хорошо  знакомое  воздействие
индустриализма: побуждение к интеграции.
   Но  побуждение  к  интеграции  не  замыкает  каждую  нацию-государство  в
пределах  своих   границ.   Для   своего   жизнеобеспечения   индустриальная
цивилизация должна подпитываться  извне.  Она  не  сможет  выжить,  если  не
интегрирует остальной мир в денежную систему  и  не  станет  управлять  этой
системой в своих интересах.
   Весьма существенно, как она это делает, поскольку  данное  обстоятельство
чрезвычайно важно для понимания мира, который создает Третья волна.



   Глава 8

   ИМПЕРСКАЯ НАПОРИСТОСТЬ

   Нет  цивилизации,  которая  бы  расширяла  круг   своего   действия   без
конфликтов. Цивилизация Второй волны быстро начала массированное наступление
на мир Первой волны, одержала победу и навязала свою  волю  миллионам,  а  в
конечном счете - миллиардам людей.
   Задолго до Второй волны, начиная с XVI  в.  европейские  правители  стали
создавать большие колониальные империи. Испанские священники и конкистадоры,
французские трапперы, английские, голландские, португальские  и  итальянские
авантюристы  выдвинулись  боевым  порядком  по   планете,   порабощали   или
уничтожали целые народы, захватывали обширные территории и посылали дань  на
родину, своим монархам.
   Однако в сравнении с тем, что последовало далее, все это было пустяком.
   Сокровища, которые первые авантюристы и  конкистадоры  отправляли  домой,
представляли собой в действительности  частное  награбленное  добро.  Добыча
финансировала войны и обеспечивала личное богатство - зимние  дворцы,  яркое
великолепие, неторопливый праздный образ жизни  придворных.  Но  этого  было
недостаточно для малоразвитого хозяйства страны-захватчицы.
   Находясь вне денежной системы и рыночной  экономики,  крестьяне,  которые
едва зарабатывали себе на жизнь на иссушенных  солнцем  землях  Испании  или
туманных вересковых пустошах Англии, производили  мало  или  совсем  ничего,
чтобы экспортировать за границу. Выращиваемого  едва  хватало  для  местного
потребления. Они ни в коей  мере  не  зависели  от  сырья,  украденного  или
купленного в других странах. Для них жизнь так или иначе продолжалась. Плоды
заморских завоеваний обогащали правящие классы и города, а вовсе не  простой
народ,  который  в  основном  составляли  сельские  жители.  В  этом  смысле
империализм Первой волны был не столь суров, он еще не  был  интегрирован  в
экономику.
   Вторая волна преобразовала это относительно мелкое  воровство  в  крупный
бизнес. Она сделала из начинающего империализма большого хищника.
   Оперившийся империализм не стремился к вывозу слитков золота и изумрудов,
пряностей и шелков. Он принялся отправлять корабль за кораблем с  нитратами,
хлопком, пальмовым маслом, оловом, каучуком, бокситами  и  вольфрамом.  Этот
империализм создавал медные рудники в Конго и устанавливал нефтяные вышки на
Аравийском полуострове. Это был империализм, который  высасывал  из  колоний
сырье, обрабатывал его и очень часто  отрыгивал  готовые  изделии  назад,  в
колонии,  с  колоссальной  выгодой  для  себя.  Словом,  это  был   уже   не
периферийный империализм, а прочно интегрированный в  базовую  экономическую
структуру промышленной нации, и  от  него  стала  зависеть  жизнь  миллионов
простых рабочих.
   Но не только рынок труда испытывал его воздействие. Помимо нового  сырья,
Европа нуждалась также во все возрастающих объемах продовольствия. Поскольку
государства  Второй  волны  сосредоточились  на  промышленном  производстве,
перемещая сельскую рабочую силу на фабрики и заводы, им приходилось  ввозить
из-за  границы  значительное  количество  продуктов  питания   -   говядину,
баранину, зерно, кофе, чай и сахар из Индии,  Китая,  Африки,  Вест-Индии  и
Центральной Америки(1).
   В свою  очередь,  поскольку  возрастало  производство  товаров  массового
потребления, новым индустриальным элитам необходимы были более широкие рынки
сбыта и новые сферы приложения капитала.  В  1880-1890-х  годах  европейские
государственные деятели, не смущаясь, заявляли о своих целях. "Империя - это
торговля",   -   провозгласил   английский   политик   Джозеф    Чемберлен*.
Премьер-министр Франции Жюль Ферри** высказался  более  определенно.  В  чем
нуждалась  Франция,  заявил  он,  так  это  "в  рынках  сбыта   для   нашего
промышленного  производства,  экспорта  товаров   и   вывоза   капитала"(2).
Сотрясаемые циклами всплеска деловой активности и оглушительных  банкротств,
столкнувшиеся с  хронической  безработицей,  поколения  европейских  лидеров
испытывали страх, что, если колониальная экспансия  закончится,  безработица
приведет к революционным вооруженным выступлениям в их стране.
   Однако  не  только   экономические   причины   способствовали   появлению
империализма нового типа. Стратегические  соображения,  религиозное  рвение,
идеализм,  жажда  риска  -  все  сыграло   в   этом   свою   роль,   в   том
---------------------------------------*  Чемберлен  Джозеф  (1836-1914)   -
министр колонии Великобритании в 1895-1903 гг. Один из идеологов  английской
колониальной экспансии.
   **  Ферри  Жюль  (1832-1893)  -  премьер-министр  Франции  в   1880-1881,
1883-1885 гг. числе и расизм с его безоговорочным утверждением превосходства
белой   расы   или   европейского   превосходства.   Многие    рассматривали
империалистические  завоевания  как   возложенный   на   них   свыше   долг.
Высказывание Киплинга*  о  "ноше  белого  человека"  отразило  миссионерское
намерение  европейцев  распространять  христианство  и  "цивилизацию",  что,
конечно же, подразумевало цивилизацию Второй волны. Ибо колонизаторы считали
цивилизации Первой волны, в том числе с  развитой  материальной  и  духовной
культурой, отсталыми и примитивными. Сельские жители, особенно если они были
темнокожими, считались наивными, как дети. Они были "хитры и нечестны".  Они
были "ленивы", "не ценили жизнь".
   Такая  позиция  позволяла  захватчикам  Второй   волны   легче   находить
оправдание истребления тех, кто стоял у них на  пути.  В  книге  "Социальная
история пулемета" Джон Эллис показал, как это  новое  мощное  скорострельное
оружие, изобретенное в XIX в., вначале постоянно применяли против "туземных"
народов, а не против белых  европейцев,  потому  что  считалось  недостойным
делом убивать равного себе. А вот стрельба по жителям колоний более походила
на охоту, чем на войну, поскольку  тут  применялся  иной  подход.  "Убийство
матабельцев, дервишей или  тибетцев,  -  писал  Эллис,  -  считалось  скорее
своеобразным видом "охоты", содержащим в себе риск, нежели настоящей военной
операцией".  От  Омдурмана  вдоль  Нила  до  Хартума  эта  высшего  качества
технология была внушительно продемонстрирована в 1898 г.,  когда  английские
войска,        вооруженные        шестью        пулеметами         "Максим",
раз---------------------------------------*    Киплинг    Джозеф     Редьярд
(1865-1936) - андийский  писатель.  громили  армию  дервишей,  возглавляемую
Махди. Очевидец утверждал: "Это был последний день махдизма и самый  великий
день... Это было не сражение, а истребление". Потери  англичан  в  этом  бою
составили 28 человек, а у дервишей было почти одиннадцать тысяч  убитых,  т.
е. где-то по 392 бунтаря на каждого англичанина. "Это стало примером триумфа
британского духа, демонстрацией превосходства  белого  человека",  -  считал
Эллис(3).
   Когда англичане, французы, немцы, голландцы и другие распространились  по
миру, для всех них открылась суровая реальность. Цивилизация Второй волны не
могла существовать изолированно. Она отчаянно нуждалась в скрытых  субсидиях
в форме поступающих извне дешевых ресурсов. А главное  -  ей  был  необходим
единый интегрированный мировой рынок, через который вливаются эти субсидии.



   Газовые насосы в огороде

   Побуждение создать такой интегрированный мировой  рынок  основывалось  на
убеждении,  которое  лучше  всех  выразил  Давид  Рикардо*:  для  государств
следовало применить тот же принцип разделения труда, как и для  промышленных
рабочих. В своем известном высказывании он утверждал, что если Англия станет
специализироваться на производстве текстиля, а Португалия - на  изготовлении
вина, это будет выгодно им обеим, поскольку "международное разделение труда,
определяющее            специализацию            производства            для
каж---------------------------------------*  Рикардо  Давид  (1772-1823)   -
английский  экономист,  один  из  крупнейших   представителей   классической
буржуазной экономики. дои  страны,  приведет  к  экономическим  выгодам  для
всех"(4).
   Данное  утверждение  превратилось  в  догму  для  последующих  поколений,
которая  продолжает  превалировать  и  сегодня,  хотя  ее  проявления  часто
остаются  незамеченными.  Так  как  разделение  труда  во  всякой  экономике
вызывает  насущную  необходимость  в  интеграции,   что   в   свою   очередь
способствует росту интегрирующей элиты, то и международное разделение  труда
требует интеграции в мировом масштабе и способствует росту мировой  элиты  -
небольшой группы стран, которые для осуществления своих  практических  целей
распространяют свое влияние на большие регионы остального мира.
   Успешное осуществление намерения создать единый  интегрированный  мировой
рынок можно видеть в небывалом приросте мировой  торговли,  произошедшем  во
время  прохода  по  Европе  Второй  волны.  Между  1750  и  1914  гг.  объем
международной торговли возрос более чем в 50 раз, от 700 млн долл. до  почти
40 млрд долл. (5) Если Рикардо был  прав,  преимущества  этой  международной
торговли должны были ощущаться в  более  или  менее  равной  степени  всеми.
Однако же чрезмерная уверенность,  что  специализация  будет  выгодна  всем,
основывалась на фантазии о честной конкуренции.
   Это  предполагало  полную  эффективность  использования  рабочей  силы  и
ресурсов, а также следование курсом, предусматривающим отказ  от  применения
политической или военной силы. Надо было заключать сделки на более или менее
равноправной   основе,   устраивающей    обе    стороны.    Одним    словом,
предусматривалось многое, но очень уж расходилось с реальностью.
   В действительности переговоры между коммерсантами Второй волны  и  людьми
Первой волны относительно сахара, меди, какао и других ресурсов часто велись
на неравноправной  основе.  По  одну  сторону  стола  восседали  оборотистые
европейские   или   американские   торговцы,   поддерживаемые    крупнейшими
компаниями,  разветвленными  банковскими  сетями,  мощными  технологиями   и
сильными национальными правительствами. По  другую  же  сторону  можно  было
встретить местного правителя или племенного  вождя,  чей  народ  только  что
вошел в денежную систему  и  чья  экономика  базировалась  на  мелкотоварном
земледелии или местных ремеслах. По одну  сторону  находились  представители
активно теснящей, чуждой, технически  передовой  цивилизации,  убежденные  в
своем  превосходстве  и  готовые  использовать  штыки  или  пулеметы,  чтобы
доказать это. По другую - представители  малых  преднациональных  общностей,
вооруженных стрелами и копьями.
   Часто местных правителей или предпринимателей просто подкупали, всунув им
взятку или предложив подумать  о  собственной  выгоде,  а  в  обмен  вводили
потогонную систему труда, подавляли  сопротивление  и  переделывали  в  свою
пользу местные законы.  Завоевав  колонию,  имперская  власть  устанавливала
льготные цены на сырье для своих бизнесменов и воздвигала  плотные  барьеры,
препятствуя торговцам стран-конкурентов повысить цены.
   При таких условиях не было ничего удивительного, что  индустриальный  мир
мог приобретать сырьевые или энергетические ресурсы по ценам ниже рыночных.
   Помимо того, нередко цены еще более занижались  в  интересах  покупателей
при помощи махинации, которую можно  было  назвать  "законом  первой  цены".
Множество сырьевых материалов,  необходимых  для  государств  Второй  волны,
фактически не имело никакой цены для  народов  Первой  волны,  располагавших
такими ресурсами. Африканским крестьянам не нужен был хром.  Арабские  шейхи
не использовали черное золото, которое находилось под песками их пустынь.
   Поскольку  прежде  торговля  подобным  товаром  не  производилась  и  его
стоимость не была ранее определена, цена, установленная при  первой  сделке,
становилась исходной. И определяющим фактором для стоимости товара  были  не
такие экономические параметры, как цена, прибыль или  конкурентоспособность,
а соответствующая военная  и  политическая  мощь.  Поскольку  обычно  всякая
конкуренция отсутствовала, для местного властителя или  вождя  племени  была
приемлемой любая цена: они считали свои местные ресурсы ничего не  стоящими,
а от воинской части, на вооружении которой были пулеметы, хорошего ждать  не
приходилось. И эта  первоначальная  цена,  некогда  установленная  на  самом
низком уровне, работала на понижение всех последующих цен.
   Как только это сырье  было  доставлено  в  индустриальные  государства  и
включено в конечный продукт, закон первоначальной цены  во  всех  отношениях
продолжал      действовать*.       В       конечном       счете,       когда
посте---------------------------------------*  Пример:  некая   компания   А
приобрела у колонии сырье по доллару за  фунт,  а  затем,  использовав  его,
произвела товар, продавая  его  по  2  долл.  за  штуку.  Какая-либо  другая
компания, стремясь проникнуть на рынок  этого  товара,  будет  стремиться  к
тому, чтобы необходимое ей сырье стоило столько же или ниже, чем у  компании
А. Пока у нее нет такого же технологического или иного преимущества, она  не
может позволить  себе  платить  значительно  больше  за  сырье,  рассчитывая
продавать товар по конкурентоспособной цене. Таким  образом,  первоначальная
цена, установленная на сырье, даже если  успех  был  достигнут  под  угрозой
применения силы, становилась основой для  всех  последующих  сделок.  (Прим.
автора.  )  пенно  были  установлены  мировые  цены  для  каждого   предмета
потребления, все индустриальные страны извлекли пользу из  того  факта,  что
первоначальная цена была установлена на  наиболее  выгодном  низком  уровне.
Поэтому  вследствие  многих  разных   причин,   несмотря   на   многоречивое
восхваление    достоинств     беспошлинной     торговли     и     свободного
предпринимательства,  государства  Второй  волны  в   значительной   степени
получали прибыли за счет того, что  эвфемистически  было  названо  "неполной
конкуренцией".
   Несмотря на официальные заявления и слова Рикардо, выгоды  от  возросшего
объема торговли ощутили далеко не все. Главным образом происходил  их  отток
из мира Первой волны в мир Второй.



   Маргариновая плантация

   Чтобы расширить и интегрировать  мировой  рынок,  индустриальные  державы
действовали жестко.  Так  как  для  торговли  не  существовало  национальных
границ, каждый национальный рынок стал частью более  крупного  регионального
или континентального рынков и,  в  конечном  счете,  оказался  включенным  в
единую, объединенную валютную систему,  созданную  интеграционными  элитами,
которые развивали  цивилизацию  Второй  волны.  Единая  денежная  сеть  была
соткана вокруг мира.
   Рассматривая  остальной  мир  как  источник  доходов,  проистекающих   от
газового насоса, сада, рудника, карьера и дешевой рабочей силы,  мир  Второй
волны  вызвал  глубокие  изменения  в  общественной  жизни  неиндустриальных
народов. Культуры, которые существовали самостоятельно тысячи лет, производя
свои  продукты  питания,  волей-неволей  оказались  вовлеченными  в  систему
международной торговли  и  вынуждены  были  или  торговать,  или  погибнуть.
Внезапно жизненный уклад боливийцев  или  малайцев  оказался  сопряженным  с
требованиями индустриальных экономик далеких стран, так  как  на  их  землях
возникли оловянные рудники и плантации  каучуконосов,  которые  должны  были
питать прожорливые промышленные утробы.
   Подходящим примером может послужить такой невинный домашний продукт,  как
маргарин. Впервые маргарин был произведен в Европе из местного сырья. Однако
он сделался настолько популярен, что сырья оказалось недостаточно. В 1907 г.
исследователи открыли, что маргарин можно производить из кокосовых орехов  и
пальмового масла. Это европейское открытие  изменило  уклад  жизни  западных
африканцев.
   "В  главных  областях  Западной  Африки,  -  писал  Магнус  Пайк,  бывший
президент  Британского  института  пищевой  науки  и   технологии   (British
Institute of Food Science and Technology), - где  традиционно  производилось
пальмовое  масло,  землей  владела  община,  как  коллектив".  Использование
пальмовых деревьев регулировали сложные местные  обычаи  и  правила.  Иногда
человеку, посадившему  дерево,  предоставлялось  пожизненное  право  на  его
продукты. В некоторых местах особые права были  у  женщин.  Согласно  Пайку,
западные  бизнесмены,  которые   наладили   "широкомасштабное   производство
пальмового масла для  изготовления  маргарина,  как  "подходящего"  продукта
питания для индустриального населения Европы и Америки, разрушили хрупкую  и
сложную общественную систему неиндустриальных африканцев"(6).