няться  любовью,  то  пришлось  бы  заползать  в   грузовое   отделение,
расположенное под каютами, и совокупляться там,  забившись  в  щель  между
ящиками. Но являются ли они супружеской парой, как утверждал Делагард, или
все-таки нет? Очевидно, нет, и  Вальбен  начинал  понимать  это.  Если  их
что-то и связывает, то сия связь явно не очень-то крепка. Гейб  и  Сандира
почти  не  замечали  друг  друга  с  самого  начала  плавания.   Возможно,
произошедшее между ними на Сорве - если вообще что-то произошло - являлось
коротким эпизодом, мимолетной  связью,  случайным,  поспешным  соединением
тел, способом убить время.
   Лоулер плечом толкнул  дверь  своей  каюты  и  вошел.  Помещение  имело
площадь чуть больше встроенного стенного шкафа. В  нем  находилась  койка,
стояли тазик для умывания  и  маленький  деревянный  сундучок,  в  котором
доктор хранил немногочисленные личные вещи, захваченные с Сорве.  Делагард
не позволил ему взять нечто большее, и Лоулер прихватил  с  собой  одежду,
рыболовные снасти, несколько кастрюль,  сковород  и  тарелок,  зеркало  и,
конечно, земные реликвии. Он хранил их на полке рядом со своим ложем.
   Все остальные вещи: свою скромную  мебель,  лампы,  украшения,  которые
Вальбен собственноручно изготовил из разных морских материалов, - пришлось
оставить джилли.  Его  медицинские  принадлежности,  лекарства,  небольшая
библиотечка рукописных текстов  по  специальности  находились  наверху,  в
передней части судна, в каюте, служившей  изолятором.  Главные  же  запасы
медикаментов хранились внизу, в грузовом отсеке.
   Лоулер зажег свечу и осмотрел при помощи зеркала, представлявшего собой
грубый бесформенный кусок морского стекла, свою щеку; его много лет  назад
изготовил  для  него  Свейнер.  Отражение   в   нем   выглядело   довольно
приблизительно, нечетко и туманно. Стекло высокого качества  считалось  на
Гидросе большой редкостью, где  единственным  источником  кремния  служили
груды особых водорослей, добытых со дна заливов. Но Вальбену нравилось это
зеркало, каким бы неровным и мутным оно ни было.
   Столкновение с  рыбой-ведьмой,  по-видимому,  не  причинило  серьезного
вреда. Над левой щекой у него остался  небольшой  порез,  который  немного
саднил в том месте, где красноватые  колючки  мерзкой  твари  вонзились  в
кожу, - и это все. Лоулер продезинфицировал ранку  бренди.  Его  шестое  -
врачебное - чувство подсказывало, что причин для беспокойства нет.
   Рядом с бутылкой спиртного стояла фляга с настойкой "травки". Несколько
мгновений Вальбен задумчиво рассматривал  ее:  он  уже  принял  свою  дозу
транквилизатора перед завтраком и сейчас не испытывал особой нужды,  чтобы
вкусить забвения и отрешения.
   "Но какого черта?! - мелькнула мысль в  возбужденном  мозге.  -  Какого
черта ты смотришь на наркотик?!"


   Спустя полчаса Лоулер уже шел по направлению к жилому отсеку команды  в
поисках собеседника, хотя еще даже не знал и не представлял точно,  с  кем
бы ему хотелось пообщаться.
   Только что снова произошла смена вахт. На дежурство вышла вторая смена,
и отсек по правому борту, естественно, оказался пуст.  Лоулер  заглянул  в
другую каюту и увидел там  Кинверсона,  спящего  на  своем  месте,  Натима
Гхаркида, сидящего, скрестив ноги и закрыв глаза,  словно  медитируя,  Лео
Мартелло, что-то пишущего при скудном свете  лампы  (листы  бумаги  лежали
перед ним на низеньком деревянном ящике). "Работает над своим  бесконечным
эпосом", - решил Лоулер.
   Поэту исполнилось тридцать лет.  Он  обладал  крепким  телосложением  и
энергией, бьющей через край. Лео летал и  прыгал  по  кораблю,  словно  на
пружинах. Выглядел Мартелло очень оригинально: большие карие глаза,  живое
открытое лицо, вечно полностью обритая голова... Его отец прибыл на Гидрос
по  собственной  воле.  Как  добровольный  изгнанник,  он   спустился   на
поверхность в космической капсуле и появился на Сорве, когда  Вальбен  еще
бегал в коротких штанишках. Прибыв на остров, быстро обжился и женился  на
Джинне Сотелл, старшей сестре Дамиса.  Обоих  уже  не  было  в  живых:  их
поглотила Большая Волна, когда они на маленькой лодочке  вышли  в  море  в
неположенное время.
   С четырнадцати лет Мартелло работал на верфи у  Делагарда,  но  главным
предметом гордости и самым важным делом своей  жизни  он  считал  огромную
поэму, в которой, по его словам, рассказывалось о  великом  переселении  с
обреченной Земли в другие миры Галактики. Лео говорил,  что  трудится  над
ней уже много лет, но никому пока  не  удавалось  услышать  или  прочитать
что-то большее, чем несколько строчек из этой таинственной эпопеи.
   Лоулер остановился в дверях, не желая помешать поэту.
   - О! Доктор! - обрадовался Мартелло. - Вы как раз вовремя. Именно вы-то
мне и нужны. Послушайте, дайте какое-нибудь средство от солнечных  ожогов.
Знаете, перегрелся сегодня.
   - Давайте посмотрим.
   Лео сбросил с себя рубашку. Его тело покрывал отличный загар, но теперь
под ним начали проступать красные пятна. Солнце Гидроса было намного  ярче
того, под которым  происходила  эволюция  человеческого  рода,  и  поэтому
Лоулеру приходилось непрерывно заниматься лечением  рака  кожи,  солнечных
ожогов и других дерматологических заболеваний.
   - Ничего страшного, - произнес  Вальбен,  закончив  осмотр.  -  Зайдите
утром ко мне в каюту, и я что-нибудь придумаю,  хорошо?  Если  боитесь  не
уснуть, могу дать средство от бессонницы. Прямо сейчас...
   - Все будет в порядке. Я обычно сплю на животе.
   Лоулер кивнул.
   - Кстати, как продвигаются дела со знаменитой поэмой?
   - Медленно. Переделываю пятую Песнь.
   - А можно мне посмотреть? -  произнес  Вальбен,  удивляясь  собственной
просьбе.
   Казалось, Мартелло тоже очень удивился, но  подвинул  к  нему  один  из
листков, изготовленных из водорослей. Лоулер расправил его. Лео писал, как
неумелый школьник: неаккуратно, неровно и волнообразно.

   Длинные корабли устремлялись вперед
   В ночь ночей, в бесконечную тьму,
   К призывному свету золотых, сияющих звезд.
   Так уходили наши отцы...

   - И наши матери тоже, - тихо добавил Вальбен.
   - Да, и они тоже, - согласился Мартелло, не скрывая своего  раздражения
замечанием доктора. - О них будет другая Песнь, немного дальше.
   - Ну что ж, хорошо, - прокомментировал Лоулер. -  Это  сильная  поэзия.
Конечно, я не считаю себя большим знатоком в данной области, но вижу,  вам
не очень-то нравится рифма?
   - Она устарела много столетий тому назад, доктор.
   - Неужели? Я и не  знал.  Отец  частенько  читал  мне  наизусть  стихи,
написанные на Земле. В то время еще любили творить в рифму.

   Вот старый мореход. Из тьмы
   Вонзил он в гостя взгляд.
   "Кто ты? Чего тебе, старик?
   Твои глаза горят!"

   - Что это за стихотворение? - поинтересовался Лео.
   - Оно называется "Сказание о старом мореходе" и в нем рассказывается  о
путешествии по морю, об очень трудном плавании.

   И мнится, море стало гнить, -
   О Боже, быть беде!
   Ползли, росли, сплетясь в клубок,
   Слипались в комья слизняки
   На слизистой воде.

   - Очень здорово! Вы его до конца помните?
   - Всего несколько случайных отрывков, - ответил Лоулер.
   - Нам нужно как-нибудь встретиться и поговорить о поэзии, доктор.  Я  и
не предполагал, что вы знаете стихи. - Счастливое выражение лица  Мартелло
на мгновение омрачилось. - Мой отец тоже любил старинную поэзию. Он привез
с собой сборник земных поэтов... Вы в курсе этого?
   - Нет, - ответил Лоулер, явно взволнованный этой новостью. - И  где  же
этот сборник?
   - Его больше нет. Он находился в лодке с моими  родителями,  когда  они
погибли.
   - Как бы мне  хотелось  перелистать  его!  -  разочарованно  воскликнул
Вальбен.
   - Иногда мне кажется, что я жалею об исчезновении этой книги не меньше,
чем о смерти отца и матери, - тихо произнес Лео и искренне добавил:
   - То, что сказано сейчас мною, чудовищно, не правда ли, доктор?
   - Нет, я так не думаю. Мне хорошо понятно твое состояние...
   "Кругом вода, но не испить ни капли, ни глотка",  -  подумал  Лоулер  и
сказал:
   - Послушайте, Лео, зайдите  ко  мне  сразу  же  после  окончания  вашей
утренней смены. Я постараюсь что-нибудь сделать с вашей обожженной спиной.

   Кругом вода, но не испить
   Ни капли, ни глотка.


   Немного позже Вальбен вновь оказался один на палубе, под ночным небом с
пульсирующей темнотой над головой и прохладным  бризом,  упорно  дувшим  с
севера. Полночь уже миновала. Делагард, Хендерс и Сандира  вновь  оседлали
корабельные  реи,  обмениваясь  загадочными  словами.   Созвездие   Креста
располагалось прямо в центре небесного свода.
   Лоулер взглянул на него,  не  переставая  удивляться  тому,  как  точно
воспроизводится в небе геометрически правильный крест. "Боже, -  мелькнула
сумасшедшая мысль в голове Вальбена, - как же велика твоя сила! Только  ты
мог так идеально верно разместить эти  тысячи  немыслимо  громадных  шаров
взорвавшегося водорода!"  Он  все  еще  помнил  неуклюжие  строчки  стихов
Мартелло:

   Длинные корабли устремлялись вперед
   В ночь ночей, в бесконечную тьму...

   "А может быть, одно из солнц в этом  грандиозном  созвездии  -  земное?
Нет, нет... Говорят, эту звезду нельзя  увидеть  с  Гидроса,  -  продолжал
размышлять Лоулер. - Сияющие точки, составляющие Крест,  совсем  иные.  Но
где-то там, далеко, в этой вселенской тьме, сокрытое в ярких  лучах  звезд
этого созвездия, находится маленькое желтое солнце, под живительным светом
которого началась великая человеческая сага...

   К призывному свету золотых, сияющих звезд.
   Так уходили наши отцы.

   И  наши  матери  тоже...  То  солнце,  неожиданная   вспышка   свирепой
жестокости которого уничтожила им же  самим  когда-то  бережно  взращенную
жизнь... Оно, обратившееся в конце концов  против  собственного  творения,
направило  на  Землю  смертоносные  стрелы  жесткой  радиации,   мгновенно
превратив мир, где зародилось человечество, в почерневший огарок".
   Он всю свою сознательную жизнь грезил о Земле. Это началось с тех  пор,
как дед рассказал ему историю о мире их предков.  Но  и  до  сего  времени
Терра оставалась для Вальбена величайшей загадкой.
   Гидрос был слишком изолирован, слишком удален от каких  угодно  научных
центров. Рядом - никого, кто смог бы поведать ему об истинной Земле. Почти
все  земное  недоступно:  музыка,  книги,  искусство,  история...   Только
отрывочные сведения доходили до  него,  разрозненные  сведения.  Например,
Вальбен знал, что существовало нечто, называвшееся оперой, но  он  не  мог
представить себе, что это за зрелище. Люди, поющие какую-то историю? И при
этом одновременно играет сотня  инструментов?  Лоулер  никогда  не  видел,
чтобы в одном месте собиралась сотня мужчин и  женщин.  Соборы?  Симфонии?
Подвесные мосты? Шоссе? Он слышал эти слова, но  вещи,  ими  обозначенные,
казались загадочными. Загадки, загадки,  одни  загадки...  Загадки  Земли,
ответы на которые давно утеряны.
   Этот маленький шарик, - значительно меньше Гидроса,  по  крайней  мере,
так говорили - породивший империи и династии, царей и генералов, героев  и
преступников, сказки и мифы, поэтов, певцов, великих мастеров искусства  и
науки, храмы и башни, статуи и обнесенные  крепостными  стенами  города  -
словом, все то  таинственное  великолепие,  которое  Лоулер  едва  ли  мог
вообразить, проведя всю свою жизнь на жалком и  нищем,  заполненном  водой
Гидросе. Земля,  породившая  людей  и  после  столетий  труда  и  дерзаний
пославшая их в ночь, в бескрайнюю тьму,  к  отдаленным  мирам  равнодушной
Галактики...
   И снова перед внутренним взором Вальбена предстала страшная картина  из
его  сна:  мгновенная  вспышка  радиации,   выжженные   земные   просторы,
опустевшие выгоревшие города... "Да, дверь  нашего  дома  захлопнулась  за
спиной, и мы уже никогда не сможем вернуться и открыть  ее,  -  с  горечью
подумал он. - Человечество осталось в одиночестве, брошенное  на  произвол
судьбы, затерянное среди звезд".
   ...К призывному свету золотых, сияющих звезд...
   И вот мы здесь, на борту крошечной песчинки, влекомой волнами огромного
и бескрайнего моря, на планете, которая сама по себе не более чем такая же
песчинка в огромном темном океане, облекающем нас всех.

   И не плеснет равнина вод,
   Небес не дрогнет лик.
   Иль нарисован океан
   И нарисован бриг?

   Лоулер не помнил следующие строчки, но и прозвучавшего было достаточно.
   Тряхнув  головой,  словно  избавляясь  от  одолевших  его  мыслей,   он
спустился  в  трюм,  в  свою  каюту,  чтобы  хоть  немного  поспать  перед
наступлением следующего дня.


   Вальбену приснился новый сон о Земле, совсем не похожий на те, виденные
им раньше в течение многих лет. На этот раз сновидение принесло с собой не
картины гибнущей прародины человечества, а огромное полотно,  изображающее
исход  с  нее,  полет  к  звездам.  И  вновь   он   парил   над   знакомым
голубовато-зеленым шаром из своих снов.
   Взглянув  вниз,  Лоулер  увидел  тысячи   изящных   сияющих   иголочек,
поднимающихся с Земли, может быть, целый миллион. Словом, так  много,  что
было невозможно подсчитать их. Все они устремлялись  к  нему,  взмывали  с
поверхности голубой планеты, устремляясь  в  космос  непрерывным  потоком.
Мириады крошечных световых точек, пронзающих тьму, окружавшую  Землю.  Это
корабли странников  Вселенной,  тех,  кто  решил  покинуть  родной  шарик,
корабли исследователей, путешественников, переселенцев,  отправляющихся  в
неизведанное, прокладывая путь от своей прародины к  бесчисленным  звездам
Галактики.
   Лоулер следил за ними, отыскивая взором  по  всей  Вселенной,  провожая
взглядом до самого  конца  перелета,  до  множества  тех  миров,  названия
которых  известны  большинству,  но  для  него  они  оставались  столь  же
таинственными, волшебными и недостижимыми, как и сама Земля: Набомба  Зом,
где море алого цвета и солнце -  голубое;  Альта  Ханналанна,  на  которой
огромные неповоротливые черви с самородками драгоценного желтого самоцвета
во лбу роют туннели в пористой почве; Галгала, золотой  мир;  Ксамюр,  где
воздух напоен восхитительными  ароматами,  а  наэлектризованная  атмосфера
мерцает и лучится  красотой;  Ириарте,  Ментирозо;  Мулано,  мир  двойного
солнца; Рагнарок, Олимпус, Малебольге, Энсалада Верде и Санрайз... И  даже
Гидрос, тупиковый мир, из которого нет возврата.
   Космические корабли устремлялись с Земли  во  все  концы  Вселенной.  И
где-то в пути свет Терры навсегда гас для них.
   Лоулер метался в беспокойном сне и вновь - уже в который раз!  -  видел
эту страшную вспышку пламени, за ней опускалась непроглядная тьма и звучал
последний вздох по погибшей планете. Но, казалось, никто  не  замечает  ее
гибели. Все спешили все дальше, дальше, дальше...


   Следующее утро принесло тот самый роковой  день,  когда  Госпо  Струвин
пнул ногой то, что ему показалось сваленными в беспорядке мокрыми канатами
желтого цвета, и выкрикнул свой последний вопрос: "Эй, кто  здесь  оставил
эту сеть?"
   - Я же говорил вам, - повторял  потом  Кинверсон  несчетное  количество
раз, - что не верю спокойному морю.
   А отец Квиллан вновь произнес:
   - "Да, и если я пойду долиною смертной тени,  не  убоюсь  зла"  (псалом
22:4).



2

   Смерть Струвина оказалась  слишком  неожиданной,  -  они  находились  в
плавании так недолго - чтобы смириться с ней или даже просто осознать  ее.
На Сорве уход в мир  иной  был  обыденной  повседневностью:  вы  заплывали
слишком далеко в залив на своей  рыбацкой  лодке,  и  внезапно  начиналась
буря; вы прогуливались по кромке  защитной  дамбы  острова  -  поднимается
Большая Волна и уносит  в  открытое  море;  иногда  находите  каких-нибудь
вполне аппетитных, на первый взгляд,  моллюсков,  которые  оказываются  не
такими уж безобидными и тому подобное. Создавалось,  однако,  впечатление,
что корабль можно считать неуязвимой территорией. Возможно, именно поэтому
все хватались за это ложное утверждение, хотя на  самом  деле  судно  было
весьма беззащитно, подобно пустой деревянной скорлупке,  маленькой  щепке,
плывущей посреди немыслимо огромного пространства.
   Лоулер ожидал, что по пути на Грейвард,  несомненно,  будут  трудности,
нервное напряжение и всякого рода лишения, каких-нибудь два-три несчастных
случая в качестве испытания для его порой весьма ограниченных  познаний  в
медицине, _но смерть_... Здесь, в этих спокойных водах? Смерть _капитана_?
И на  расстоянии  всего  пяти  дней  от  Сорве!  Так  же,  как  жутковатое
спокойствие первых суток путешествия казалось странным  и  подозрительным,
так   и   гибель   Струвина   теперь   воспринималась   словно    зловещее
предупреждение, даже предзнаменование, новых бедствий, которые не замедлят
объявиться.
   Путешествие сплотило всех, они  еще  больше  сблизились,  притягиваемые
друг к другу так, как затягивается новая кожа вокруг заживающей раны. Люди
стали заведомыми оптимистами с нарочито демонстративной надеждой на лучшее
будущее и с  не  менее  показной  внимательностью  к  состоянию  предельно
напряженной психики своих товарищей.
   Делагард объявил, что  примет  командование  кораблем  на  себя.  Чтобы
уравновесить обе вахты, Оньоса  Фелка  перевели  в  первую.  Ему  пришлось
самому возглавить группу Марталло - Кинверсон - Браун, а Нид управлялся  с
составом Гольгхоз - Хендерс - Тейн.
   После того минутного срыва и утраты контроля над собой при  известии  о
гибели Госпо Делагард старался сохранять видимость абсолютной  уверенности
в себе, холодного профессионализма и совершенной неустрашимости. Сильный и
непоколебимый,  он  стоял  на  своем  капитанском  мостике,  наблюдая   за
пересменкой вахт и за порядком в парусном хозяйстве.
   Ветер дул с востока. Путешествие продолжалось.


   Со дня смерти Струвина прошло четверо суток, а ладони Лоулера  все  еще
продолжали саднить, обожженные живой "сетью", пальцы сгибались  с  большим
трудом.  Сложный   узор   из   красноватых   линий   поблек   и   сделался
бледно-коричневым, но, скорее всего, Тила оказалась права, и у него теперь
навсегда останутся шрамы. Это его не слишком беспокоило - и без того  тело
покрывали следы порезов и ссадин как результат неосторожности в  различные
периоды жизни. Вальбена  больше  тревожила  проблема  с  пальцами.  В  его
профессии требовалась особая гибкость  и  чувствительность  всей  пятерни,
причем не столько  для  проведения  хирургических  операций,  сколько  для
осмотра и пальпирования тел пациентов, что являлось  одной  из  главнейших
составляющих процесса  диагностирования.  Он  не  сможет  воспринимать  ту
информацию,  что  дают  врачу  организмы  больных,  с  помощью  негнущихся
одеревеневших пальцев.
   Тилу тоже беспокоило состояние рук Лоулера. Появившись на палубе, чтобы
приступить к работе в своей вахте,  она  сразу  заметила  его,  подошла  и
ласково взяла ладони Вальбена в свои руки, как тогда, в  первые  мгновения
после гибели Струвина.
   - Да-а... Они не очень-то хорошо  выглядят,  -  с  тревогой  призналась
Браун. - Ты пользуешься своей мазью?
   - Естественно. Хотя теперь от нее совсем мало толку.
   - А другое лекарство? Ну, те розовые капли? Болеутоляющие?
   - О, да! Да. Я не могу представить себе существование без них.
   Она слегка помассировала его пальцы.
   - Ты такой хороший человек, такой серьезный  мужчина...  Если  с  тобой
что-то случится, мое сердце разобьется. Я так испугалась  за  тебя,  когда
увидела, как ты борешься с этой тварью, убившей капитана. А когда  узнала,
что тебе обожгло Руки...
   Ее не слишком правильное лицо со вздернутым носом озарилось  выражением
самой искренней преданности. Она выглядела несколько грубовато,  но  глаза
сияли теплом участия. Очень здорово смотрелся  контраст  между  золотистым
цветом волос Тилы и оливковым оттенком ее гладкой кожи. Браун была сильной
пр