уйти.
   Но лучше - пусть войдут. Тогда некому будет меня преследовать.
   Главное зрение устало, и видел я третьим глазом  все  хуже.  Этажи  и
противоположная сторона улицы меня больше  не  интересовали.  Только  те
четверо, что скучились у моей двери.
   Они должны, просто обязаны проверить результаты своей атаки.
   Констатировать мою смерть. Наверное -  обыскать  квартиру  и  забрать
все, что может показаться им интересным.
   Надолго ли хватит у них терпения - ждать?
   Газ этот - из группы наступательных. По теории, после его  применения
должна идти вперед армия. Живая сила. Своя.
   Следовательно - он должен быстро, очень быстро терять свои поражающие
качества.
   Счет - на минуты. Даже на секунды.
   Три минуты пятьдесят...
   На лестнице один, судя по закрытым глазам, говорит по мик-связи.
   Докладывает? Нет, рано еще. Скорее всего - спрашивает у того,  что  в
доме напротив, - не открывал ли я своего окна, стараясь выжить,  пытаясь
дышать.
   Нет. Не открывал.
   Уже начало постукивать в висках.
   Что они там? Ага: зашевелились... Вскрывают дверь.
   Четыре и сорок секунд.
   Салатное облачко светлеет, блекнет... Похоже, газ вырождается. Теряет
убойную силу.
   Они входят: медленно, осторожно. Все еще боятся.  Интересно,  что  им
обо мне наговорили? Или это их обычная манера? Не лучшая, надо сказать.
   Вратарь начинает строго по  программе.  Предлагает  (вежливо!)  сдать
имеющееся оружие.
   В ответ один из вошедших выпускает очередь. Наугад. Так, для поднятия
настроения. Их сериалы - с  глушителями,  и  даже  в  соседней  квартире
наверняка ничего не слышно.
   Но Вратарь действует и вообще беззвучно.
   В моей прихожей - пять бесшумных пневматических иглометов. Маленькие,
раскаленные высокочастотным полем, они пронзают трехмиллиметровую сталь,
а попав в живую плоть, начинают там куролесить. Жестоко. Но надежно.
   Вратарь ровно две секунды ждет команды "Отставить". И, не получив ее,
включает все пять. У каждого в магазине по сто двадцать иголок. Хватит.
   Впрочем, Вратарь прекратит огонь, как  только  шевеление  в  прихожей
прекратится.
   Едва оно возобновится - продолжит.
   Теперь можно уйти спокойно.
   Шесть минут.
   Я начинаю медленно, бесшумно  втягивать  воздух.  Сейчас  умру?  Тело
умрет?
   Жив.
   В прихожей - свист. Легкий и какой-то звонкий. Это Вратарь.
   Одна  камера  все-таки  разбита  той  единственной  очередью.  Но  на
остальных мониторах ясно вижу:  четверо  в  прихожей  падают  беззвучно,
плавно, словно находятся в сосуде с густым маслом.
   Мои иглометы не новы, но работают отменно.  Теперь  -  только  легкий
шорох.
   Прощай, Макар, ноги озябли. Так любил говорить мой Дедушка.
   Надо было быстро уходить. Но я невольно задержался на секунду,  глядя
на монитор,  на  лежавшее  в  трех  шагах  от  нижней  камеры  тело;  от
комбинезона, обуглившегося вокруг дыры в спине, шел едкий дым, и  именно
он, а не сам труп, в последний раз вызвал вдруг у меня ощущение жалости.
   И тут же на смену ему пришло холодное чувство боя.
   Потому что в прихожей возник еще один. Новый. То ли спустился сверху,
то ли наоборот, взошел снизу.
   Он что-то понял; но с реакцией у него тоже все  было  в  порядке.  Он
взял старт еще  на  площадке,  пролетел  по  маленькой  прихожей,  дверь
отскочила, он заметил меня и успел выстрелить так,  как  и  следовало  в
этой обстановке: на разрыв, а не на  пробой.  Чего  он  не  смог  -  это
установить  правильную  фокусировку.  Не   сумел   оценить   расстояние.
Микрореакция аннигиляции произошла в метре передо мною. Меня  отбросило;
но мой-то дистант был сфокусирован точно, потому, кроме  всего  прочего,
что на нем был установлен автофокатор, а  до  противников  эта  новинка,
вероятно, не успела еще дойти. Вряд ли когда-нибудь я смогу привыкнуть к
этому зрелищу: в месте  солнечного  сплетения  возникает  дыра,  и  тело
распадается на две части, разлетающиеся в разные стороны.
   Все. Прощай, дом, в котором мне было неплохо. Надеюсь, что расстаемся
не навсегда. Но ведь человек лишь предполагает...
   Я не собирался пользоваться лестницей: и ниже, и выше меня уже  ждут,
вопль о помощи вряд ли остался без внимания. Окном воспользоваться  было
бы не менее затруднительно, да и высоко слишком. Но, как уже говорилось,
программа отступления была мною проработана давно и основательно.
   В доме, как и в любом другом, были вентиляционные  шахты;  был  также
мусоропровод. Вентиляция удобна  для  отступления,  но  это  всем  давно
известно, и ее стерегут не менее усердно, чем нормальные входы-выходы. С
мусоропроводом  -  другое   дело:   малое   дитя   им   еще   могло   бы
воспользоваться, но взрослый мужик - никогда, если только  он  нормально
развит физически. Так везде - только не у меня. Поселившись в этом доме,
я сразу же учинил основательный ремонт. Делали его мальчики из  системы,
в которой я  тогда  подвизался.  Они,  не  привлекая  ничьего  излишнего
внимания, реконструировали и ту часть мусоропровода, что  начиналась  на
уровне моей кухни, проходила  через  следующий  -  последний  -  этаж  и
заканчивалась хорошо оборудованным выходом на крышу. Причем сосед сверху
ничего не подозревал: для него полезное устройство  выглядело  таким  же
узким, каким было до моего вмешательства, - только то, что  он  принимал
за стенки шахты, на самом деле было лишь декорацией из тонкого пластика,
который  заодно  скрывал  и  вмурованные  в  настоящую   стенку   скобы.
Расширение хода произошло за счет переборок - они тут стали вдвое тоньше
нормального; однако никакой нагрузки они не несли, так что опасности  не
возникло. Вот это и был мой запасной выход.
   Я в последний раз проверил: все ли необходимое взято.  Вроде  бы.  Ну
что же: пошли?
   В дверцу  мусоропровода  мне  было  бы  не  пролезть:  она  и  сейчас
оставалась такой же, какой была задумана проектировщиками. Этого  нельзя
сказать о той части кухонной стены, в которой эта  дверца  существовала.
Надо было только знать, где нажать. Я знал. Часть стены,  примерно  метр
на шестьдесят сантиметров, отошла вместе с висевшим на  ней  кастрюльным
шкафчиком. Я ступил на нижнюю  скобу.  Ухватился  за  одну  из  верхних.
Свободной рукой вернул стенку на место, мягко  щелкнул  замок.  Я  полез
вверх. Снизу дуло, несло  противным  запахом,  пришлось  по  возможности
сдерживать дыхание. Но полного счастья, как известно, не  бывает.  Скобы
тоже были до противного грязными и скользкими. И что такое  мой  верхний
сосед выкидывает в мусоропровод? Сказать  бы  ему  пару  слов  по  этому
поводу! Но вряд ли придется: он уже, надо думать, покойник, мои гости не
очень разборчивы в средствах.
   Кстати: теперь уже совершенно ясно, что они  не  из  казенных  служб.
Иначе воспользоваться этим выходом мне не удалось бы: тут меня уже ждали
бы.
   А  сейчас  все   было   спокойно.   Верхний   этаж.   Меньше   минуты
потребовалось, чтобы снять пластик и, сложив  пополам  каждую  пластину,
засунуть под одну из скоб. Кидать вниз их не  следовало  -  лишний  шум.
Дальше пошло легче: с  крыши  никто  мусора  не  сбрасывал,  скобы  были
сухими. Лючок на крыше подогнан заподлицо с кровлей,  сидел  плотно,  но
был снабжен рычагом, чтобы не возиться  долго  с  открыванием.  Было  бы
неплохо оборудовать  его  и  перископом,  но  на  это  мы  не  решились:
оказалось  бы  слишком  заметным;  на  крыше  любили   проводить   время
ребятишки, а от них мало что скроется.
   Чтобы не рисковать зря, пришлось снова прибегнуть к  помощи  третьего
глаза.
   Нет, на крыше охотников не было, только агралет по-прежнему  виднелся
поодаль.
   Пустой.
   Я отогнал подальше искушение воспользоваться им: не  успею  скрыться,
как они спохватятся и собьют меня - точно  так  же,  как  Веригу  с  его
компанией.
   Исчезать нужно, не оставляя следов.
   Тут  же,  на  крыше,  укрывшись  за  ближайшей  лифтовой  будкой,   я
воспользовался кое-чем из прихваченного из дому. Прогулялся по  крыше  -
так, чтобы лифтовые будки - одна за другой - укрывали меня от возможного
взгляда из кабины агралета или от чердачного выхода из моего подъезда  -
хотя теперь уже вряд ли моего.
   У вентиляционного выхода дежурил  человек.  Его  пришлось  обойти  по
большой дуге. Он не повернулся, ему не было суждено умереть сегодня.
   Я миновал три чердачных входа  и  вошел  в  четвертый.  Вряд  ли  они
страхуют все подъезды; кроме того, они сейчас не узнали  бы  меня,  даже
если бы среди них оказались близкие знакомые. Об искусстве  преображения
многие говорят пренебрежительно,  но  только  потому,  что  сами  им  не
владеют: это именно искусство, а не ремесло.
   В  лифте,  спускаясь,  я  успел  окончательно  решить,  куда   сейчас
податься.
   Укрываться нужно там, где тебя меньше  всего  ждут  и  будут  искать.
Чтобы избежать дождя, лучше всего влезть в воду.
   Альфред. Не исключено, что мои непрошеные визитеры связаны  именно  с
ним.
   Возможно, они защищают его от приезжих с Синеры, а  заодно  от  всех,
кто оказывается связанным с синерианами. Я, видимо, оказался в их числе.
   Как попасть к нему? Это, как я уже говорил, дело техники. С одним  из
его  телохранителей  может  что-то  приключиться.  Совершенно  случайно,
разумеется.
   Понадобится замена. Будет запрос в  одно  из  агентств,  поставляющих
такие кадры.
   Придет человек с наилучшими рекомендациями.
   Плохо то, что все это нужно сделать за несколько часов.
   Сейчас где-нибудь в тихом скверике я разберусь с его досье -  с  тем,
что у меня в мике, в голове. Там наверняка найдется  что-то  полезное  -
например, имена людей, с которыми он считается, которым он верит.
   А у этих людей, в свою очередь, найдутся другие люди...
   И, во всяком случае, Лючана уже выполняет то, о чем  я  ее  попросил.
Как и я исполнил бы любое ее пожелание.
   Мир велик, но  настолько  тесен,  что  везде  встречается  кто-нибудь
знакомый.
   Правда, чаще - когда он не нужен. Но ведь из правил есть исключения.
   Поищем исключения из правил.
   Только не забудем: пока мы будем их искать, другие люди будут  искать
меня самого. И вовсе не затем, чтобы получить протекцию.
   Ладно. Попугай был прав: ехать, так ехать. Поэтому пойдем пешком - до
ближайшей станции метро.
   На улице по-прежнему  царит  ленивая  благодать.  Но  сейчас  у  меня
почему-то не возникло приятного настроения. Было уже не до него.

Глава 2

Семь бед (день событий четырнадцатый)

   Семь бед - один обед. Такой была  любимая  поговорка  Аргона  Серова,
моего нынешнего - на новом месте работы - напарника.
   В последний день  нашей  совместной  службы  свои  беды  мы  получили
сполна.  Всю  семерку,  которая  есть,  как  известно,  число  мудрости,
совершенства и завершенности;
   А что касается обеда, то он в тот  день  так  и  остался  всего  лишь
словом.
   Добрым пожеланием самому себе.
   Оговорюсь: полное число бед  пришлось  только  на  мою  долю.  Аргону
хватило четырех, а еще кое-кому досталось и того меньше.
   Но по порядку.
   Четырнадцать дней моей службы телохранителем  у  крупного  ученого  и
делового человека  по  фамилии  Альфред  прошли  нормально,  и  я  успел
полностью восстановить дыхание после гонки, которую пришлось  выдержать,
чтобы все-таки заполучить это место. Сам бы я ни за что не справился, но
неожиданно помогли приятели по давней службе - и, как между нами  всегда
было принято, не потребовали объяснений. Нужно  -  значит  нужно;  такая
мотивация среди нас почиталась вполне достаточной.
   В   результате   телохранитель   Альфреда,    регулярно    посещавший
тренировочный зал, в обычном разминочном бою неожиданно  схлопотал  пару
переломов,  это  вывело  бы  его  из   строя   (при   нынешних   успехах
регенеративной медицины) дня на три - однако Охраняемое Тело решило, что
такой защитник, который и за самого себя постоять как следует не  может,
вряд  ли  достоин  доверия.  Чтобы  не  бросать  тени  на   доброе   имя
пострадавшего, скажу: его вины в этом не было,  и  понесенный  им  ущерб
ребятами  был  компенсирован.  Таким  образом  я  -  после  предъявления
соответствующих рекомендаций - был принят на постоянную службу.  Правда,
с испытательным сроком в один месяц.
   Конечно, я должен был немало поработать над собой,  чтобы  не  только
внешне, но и  внутренне  соответствовать  рекомендациям  и  своей  новой
работе. То есть не только выглядеть, но и стать  нормальным  охранителем
высшего класса, с его умениями, пластикой и психологией. Это необходимо,
чтобы даже если меня начнет тестировать и вскрывать, как банку с  пивом,
какой-нибудь сене посильнее (а такие,  безусловно,  существуют),  он  не
нашел бы ничего, не совпадающего с маской. Такая настройка самого себя -
дело не очень простое, оно требует  определенных  навыков;  у  меня  они
были, и потому, похоже, все получалось. Пока, во  всяком  случае,  можно
было спокойно ожидать возможности покопаться в сознании самого Альфреда:
если у него действительно есть что-то, связанное с урагарой (именно  так
определил Верига предмет моего розыска), то - содержится  оно  в  файлах
или нет, но уж в его сознании и памяти должно находиться. И, раньше  или
позже, я улучу минутку, чтобы добраться до начинки моего нового хозяина,
или Тела.
   Тело - так мы для простоты называли между собой то, что обязаны  были
охранять. Официально Тело обладало многими учеными и деловыми  титулами,
где-то (в разных институтах, компаниях и  советах)  председательствовало
или директорствовало, куда-то было избрано (а куда-то не было)  -  ну  и
так далее.
   Нам все это было по фигу. Нас наняли его охранять,  мы  принесли  ему
присягу - и честно выполняли ее: я - две недели, а мой напарник Аргон  -
вот уже второй год.
   По его словам, за это время в Тело - и  на  выездах,  и  тут,  в  его
усадьбе, стреляли четыре раза, пытались взорвать - два и отравить - тоже
два. Почему? Да хотя бы потому, наверное, что быть уважаемой  личностью,
большим начальником и богатым  человеком  -  болезнь,  нередко  чреватая
летальным исходом. Итого - восемь попыток. Восемь - число возрождения  и
равновесия  противоположных  сил,  следовательно,  в  ближайшем  будущем
следовало ожидать некоего спокойного времени - пока одна  из  сторон  не
подумает, что равновесие нарушено в ее пользу, и  не  попытается  решить
проблему в девятый раз.
   Так полагал Аргон. Я же с ним не  соглашался,  помня,  что  восьмерка
выступает  и  как  знак  смерти  и  разрушения  и  потому   надо   ждать
неприятностей, пока не будет совершена  десятая  попытка,  лишь  на  ней
закончится этот цикл и настанет  время  большой  передышки,  за  которой
начнется следующий период бури и натиска.
   Так  или  иначе,  похоже  было,  что  судьба  относилась  к  Альфреду
милостиво. И он, в общем, этого заслуживал. Потому что, несмотря на  все
его титулы и (что еще важнее)  деньги,  оставался  человеком  более  или
менее нормальным, не капризным, не  психопатом  или  кем-нибудь  в  этом
роде, со своей левой ногой вроде бы не советовался, а когда снисходил до
разговоров с маленькими людьми вроде нас, - общался на равных, что  нам,
безусловно, очень нравилось. Правда, назвать его душой общества язык  не
повернулся бы, даже если бы за это полагалась особая плата: в общем,  он
был весьма замкнутым человеком, почти всегда погруженным в  размышления.
Аргон полагал, что такое поведение и должно быть свойственно ученым, а я
подозревал, что дело тут в его одиночестве: в  доме  не  было  ни  одной
женщины, законной или незаконной, которая делала  бы  его  жизнь  полнее
(те, что  принадлежали  к  прислуге,  в  спальне  его  не  обслуживали).
Возможно, у него были сложности в том, что касалось сексуальной  стороны
жизни, но, может быть, ему просто хватало общения с самим собой; пока  я
еще не мог об этом судить, но собирался разобраться и  в  этом  вопросе,
как только мне удастся добраться до его подсознания.
   Но даже  не  имея  столь  важной  информации,  я  понимал,  сравнивая
Альфреда с Телами, у  которых  мне  приходилось  служить,  когда  я  еще
служил,  -  что  на  этот  раз  мне  повезло:  не  приходилось   излишне
напрягаться, чтобы не послать всю затею  куда  подальше  и  вернуться  к
безмятежной, хотя и не очень обеспеченной жизни  последних  лет.  И  все
остальные в доме, думается, относились к нему так же.
   Говоря, что судьба относилась к нему милостиво, я имел в виду  и  эту
сторону жизни. К нему. Ну а к нам?
   Служба, как я уже отметил, оказалась не из худших - хотя и со  своими
неудобствами.
   К неудобствам относилось то, что (говоря армейским языком) увольнения
в город нам, телохранителям, были раз и навсегда запрещены. Мы дневали и
ночевали в доме Альфреда - за исключением случаев, когда хозяин совершал
выезды. Так что я не удивлялся, слыша, как кто-нибудь из  нас  в  минуты
плохого настроения заявлял, что ему и  прежде  приходилось  вести  такой
образ жизни - но тогда он хоть знал, за что ему навесили.
   На  самом  же   деле   эти   ограничения   с   лихвой   перекрывались
достоинствами. В доме мы не только служили, но и  отдыхали,  питались  и
развлекались (за счет нанимателя). А неплохую, надо  сказать,  плату  за
труд можно было сохранять до поры, когда от наших услуг откажутся.
   Мало того. Мы находились здесь на  правах  (продолжая  военную  линию
сравнений) среднего офицерского состава, так что у нас  были  даже  свои
подчиненные. Правда, немного: всего по два человека. Но нередко качество
бывает важнее количества. Наш случай был именно таким.
   Нет, что касается ординарцев - мы их называли, впрочем, оруженосцами,
- то это были нормальные ребята, кандидаты в телохранители,  старавшиеся
перенять у нас как можно больше умений, без каких в нашем  деле  нельзя.
На них лежала забота  обо  всем,  что  касалось  службы:  поддержание  в
чистоте и порядке экипировки и арсенала; на особо важных выходах они нас
подстраховывали от возможных неожиданностей. Ну и  тому  подобное.  Это,
как я знал из прошлого опыта, было делом привычным  -  с  тех  пор,  как
телохранительство стало ремеслом для избранных.
   Но вот второй подчиненный оказался для меня чем-то новым  в  практике
охранного дела. Вернее - подчиненная.
   Официально  эта  должность  носила  название   горничной.   Люди   же
изначально  называли  этих  женщин  подругами;  на  это  обращение  дамы
откликались охотно.
   Официально они должны были заниматься нашим  гардеробом,  питанием  и
здоровьем. В жизни  же,  как  вы  можете  понять,  этим  чаще  всего  не
ограничивалось.
   Отношения между телохранителем и его подругой быстро  принимали  куда
более  тесный  характер,  чем  просто  служебный.  Если  же   этого   не
происходило - телохранитель имел право просить  о  замене  горничной,  и
если его ценили, то так и делалось. Интимные отношения были возведены  в
ранг обязанности. Мне это объяснили сразу  же,  как  только  объявили  о
зачислении. Альфред сделал это  без  обиняков,  в  упор  глядя  на  меня
острыми, зеленовато-карими глазами:
   - Мне нужно, чтобы вы жили у меня нормальной человеческой жизнью. И я
даю вам все, что нужно для этого.  Можете  заказывать  портных,  меню  и
женщину.
   Костюмы - не более шести в год, но столько вам и не понадобится;  еда
- без ограничений, но ожирение и диабет ведут к немедленному  увольнению
без  пенсии,  поскольку  они  -  следствие  распущенности   и   неумения
поддерживать форму.  Что  касается  женщины,  то  желательно,  чтобы  вы
выбрали один раз - и надолго.
   Возможности выбора будут достаточными.
   Это   меня   обрадовало:   значит,   не   придется   замещать   моего
предшественника у его дамы. Она, кстати, ушла по  своей  воле  сразу  же
после его отставки - чтобы и дальше скрашивать  жизнь  пострадавшему.  В
этом, несомненно, был смысл: отставленный уносил с собою немалую  толику
информации, какая могла понадобиться недоброжелателям нашего нанимателя;
но присутствие