нужно  доказать
свои результаты с  помощью  самого  дорогого  и  самого  большого  в  мире
рентген-микроскопа. И именно на этой стадии мы его и прикрыли.
     Мак-Дугал  с  самого  начала  оказался  абсолютно  прав.  Лайонс  был
сумасшедшим с правдоподобной цепью  рассуждений,  обладавшим  достаточными
познаниями в микродиссекции, чтобы вызвать уважение. Он обладал  настоящим
похвальным рвением, чтобы  исследовать  свою  идею  до  самого  основания.
Мак-Дугал же был просто стариком  с  подмороженными  мозгами.  Со  слишком
большим уважением к своему учителю. Человеком, готовым сразу  же  заявить,
что уважаемое мнение правильно потому, что оно уважаемое.  И  он  оказался
человеком, который со  своей  студенческой  поры  не  произвел  ни  одного
лабораторного эксперимента. Но все же он оказался прав - хотя и совершенно
интуитивно - предсказав, что инверсия Лайонсом Закона Лэнсинга ни  к  чему
не приведет. Я полагаю, что подобные победы в науке  не  всегда  достаются
самому представительному человеку, ничуть не больше, чем это происходит  и
в других областях. Я рад этому. И я всегда рад обнаружить  какую-то  малую
частицу в  человеческом  стремлении,  которая  противостоит  мошенникам  и
продавцам, расхваливающим свой товар.
     Когда "Пфицнер" обнаружил аскомицин, мы через НСЗ  полностью  закрыли
Пирл Ривер.
     Как мне объяснили,  отрицательные  результаты  подобного  рода  также
важны  для  науки.  Но   каким   образом   можно   произвести   разработку
предполагаемого метода проведения исследований в свете этих двух опытов  -
мне непонятно совершенно. Я могу  лишь  сказать  тебе  одно.  Я,  как  мне
кажется, уверился в том, что  мы  должны  двигаться  гораздо  медленнее  в
будущем, чтобы избежать граничных мнений и поверхностных теоретиков.  Одно
из достоинств этих сумасшедших - если они действительно таковы -  то,  что
они склонны придерживаться идей, которые можно проверить. Это стоит  того,
чтобы ухватиться за них, в мире, где научные идеи  стали  абстракциями,  и
даже те, кто их предложил не могут найти путей для их проверки.
     Кто бы он ни был, этот Локке, я предполагаю, что  он  и  на  тысячную
долю не придал того значения гравитации, которое вложил Блэкетт. И все  же
Блэкетт не смог предложить путь проверки своего уравнения, в то время  как
Производная Локке подлежала проверке (на Юпитере) и оказалась правильной.
     Что же касается Лайонса - его утверждение оказалось ошибочным.  Но  и
оно оказалось таковым, только  потому,  что  не  смогло  пройти  испытание
опытом. То самое испытание, которое предполагалось в его подтверждение. Но
пока мы не провели его, у нас не имелось реальной оценки Закона  Лэнсинга.
Который  все  эти  годы  существовал  лишь  на   одном   престиже,   из-за
"невозможности"  проверки  иной,  противоречащей  ему,  гипотезы.   Лайонс
заставил нас это сделать, и тем самым, расширил наши познания.
     Итак, пойми все, что я  сказал.  Я  попытался  отдать  тебе  столько,
сколько смог получить сам. Я  не  собираюсь  обсуждать  с  тобой  всю  эту
конспиративную возню. Да и не хочу, чтобы это тебя волновало.  Политика  -
суть смерть. И превыше всего, я молю тебя - если тебе  и  понравится  этот
мой доклад - не слишком пугайся той ситуации, в которой я,  скорее  всего,
окажусь к тому времени, когда это письмо  тебя  достигнет.  Я  безжалостно
поступил с твоей репутацией, чтобы достичь своей цели. Еще безжалостнее  я
поступил с судьбами и карьерами многих  людей.  Я  совершенно  безжалостно
послал некоторых из этих людей - несколько сот парней - на смерть, которую
они могли избежать. Если бы не я. Я подверг многих,  включая  и  некоторое
число детей, определенному риску. При всем этом, записанным  против  моего
имени,  я  считаю,  оказалось  бы  чудовищной  несправедливостью  избежать
наказания. Это все, что я могу  сказать.  Через  несколько  минут  у  меня
встреча. Благодарю тебя за дружбу и помощь.
                                                          Блисс Вэгонер



                                9. НЬЮ-ЙОРК

                   Иногда утверждают, что религиозная нетерпимость -  плод
              убежденности. Если кто-то уверен,  что  только  его  вера  -
              правильна,  а  все  остальные  -   ошибочны,   ему   кажется
              преступным позволить своим  соседям  пребывать  в  очевидных
              заблуждениях и вечных муках. Тем не менее, я склонен думать,
              что религиозный  фанатизм,  часто  является  результатом  не
              столько   убежденности,   сколько   сомнения    и    чувства
              неуверенности.
                                                             Джордж Сартон

     Безжалостность, как сказала Анна, вот  чего  это  требует.  Но  позже
Пейдж подумал - а так ли это?
     А не содействует  ли  сама  вера  к  собственному  нарушению?  Все  в
порядке, если у тебя есть нечто, во что ты можешь верить. Но когда вера  в
человечество -  в  целом  -  автоматически  приводила  к  негуманности  по
отношению к отдельным людям, что-то наверняка пошло  неправильно.  Неужели
храмовый колокол должен звучать столь непрерывно, пока  не  расколется?  И
приведет всех, поклоняющихся ему в ужас, до тех пор, пока не умолкнет?
     Молчание. Обычный ответ. Но может быть - вина не в самой  вере,  а  в
тех, кто ей следует? Верующие - обычно  весьма  пугающие,  как  люди.  Как
истинно Правоверные, так и гуманитарии.
     Время спора Пейджа с самим собой уже почти полностью истекло. И с ним
- время защитить себя, если он бы смог. Ничего путного из  его  образчиков
грунта  не   вышло.   Совершенно   очевидно,   что   бактериальная   флора
Юпитерианских лун так никогда и не заимела достаточно времени, чтобы стать
богатой. И состояла сейчас всего-лишь из нескольких выносливых спор, вроде
Bacillus subtilis [бациллы (лат.)], которые  можно  было  найти  на  любом
землеподобном мире и даже в метеоритах. Образчики взросли редко, скудно  и
не показали ничего, что не было бы известно уже многие годы. Что с  самого
начала и предсказывалось статисткой для исследований такого рода.
     Сейчас на фабрике  в  Бронксе  уже  было  известно,  что  надвигалось
какое-то расследование проекта "Пфицнера".  И  оно  надвигалось  двигалось
слишком быстро, чтобы пустить его под откос каким-либо  способом,  который
могли предложить менеджеры  кампании.  Сообщения  из  офиса  "Пфицнера"  в
Вашингтоне - а на самом деле  Вашингтонского  подразделения  Межпланетного
Агентства  -  агентства  по  связям  с  общественностью,   поддерживаемого
"Пфицнером" - ежедневно поступали на предприятие. Но совершенно  очевидно,
что они оказывались не слишком информативными. Пейдж пришел к  мысли,  что
существовала какая-то тайна с расследованием у источника, хотя ни Ганн, ни
Энн не хотели об этом говорить.
     И, наконец, отпуск Пейджа подошел к концу.  Послезавтра  -  последний
день. После этого - станция на Прозерпине. И возможно, последующий приказ,
который последует в результате расследования, который оставит его  там  до
скончания жизни на службе.
     И это того не стоило.
     Понимание происходящего постоянно преследовало его. Быть  может,  для
Энн и Ганна, цена стоила платы, и уловки стоили игры. И ложь, обман и риск
жизнями других являлись необходимыми и справедливыми. Но когда  предстояло
лечь на стол последней карте, Пейдж понял, что не имеет в себе необходимой
самоотверженности. Как и иные пути  к  самоотверженности,  испытанные  им,
этот оказался мощеным чистым свинцом. Он не оставил ему  какого-то  иного,
лучшего образа действий, кроме того жалкого, что поддерживал его  все  это
время: инстинкт самосохранения.
     И тогда, с холодным отвращением к себе, он понял одно. Он постарается
использовать все, что знает, чтобы очистить себя, как только расследование
коснется предприятия. Слухи утверждали, что проводить  его  будет  Сенатор
Вэгонер. Достаточно странно, если учесть что Вэгонер  и  Мак-Хайнери  были
смертельными политическими врагами. Но, наверное, Мак-Хайнери наконец смог
подмять его под себя? И он, сенатор, прибудет завтра. Если Пейдж аккуратно
приготовится к этому времени, он сможет изложить факты и навсегда покинуть
завод. Сможет вновь очутиться  в  космосе.  Без  необходимости  когда-либо
снова встретиться лицом к лицу с Хэлом Ганном или Энн Эббот. А что к  тому
времени произойдет с проектом "Пфицнера" - будет  уже  давними  новостями,
когда он окажется на станции Прозерпина. Более чем трехмесячной давности.
     К этому времени, сказал он  себе,  его  больше  ничто  уже  не  будет
беспокоить.
     Тем не менее, когда наступило утро, он промаршировал  в  офис  Ганна,
который занял Вэгонер, словно приговоренный, идущий на расстрел.
     А мгновение спустя, ему показалось что его застрелили еще  на  пороге
комнаты. Ибо еще до осознания  того,  что  Энн  уже  была  в  комнате,  он
услышал, как Вэгонер сказал:
     - Рад вас видеть,  полковник  Рассел.  Присаживайтесь.  У  меня  есть
допуск по  секретности  на  вас  и  новые  приказы.  Вы  можете  забыть  о
Прозерпине. Вы, мисс Эббот и я - отправляемся на Юпитер. Сегодня вечером.
     Все последующее происходило как во сне. Сидя в кэдди  [уменьшительное
от "кадиллак"], всю дорогу в космопорт Вэгонер  молчал.  Что  же  касается
Энн, то она, похоже, находилась в состоянии легкого шока. Из того немного,
что как казалось Пейджу, он смог  в  ней  понять  -  очень  немного  -  он
заключил, что она ожидала происшедшего столь же мало, как и он  сам.  Лицо
ее,  когда  он  вошел  в  офис  Ганна,  несло  выражение  настороженности,
нетерпения, и легкого самодовольства одновременно. Словно она думала,  что
знает то, что  собирается  сказать  Вэгонер.  Но  когда  Вэгонер  упомянул
Юпитер, она повернулась и  посмотрела  на  него,  словно  из  сенатора  он
превратился в боксирующего кенгуру, прямо  под  взорами  Отцов-Основателей
"Пфицнера". Что-то явно было не так. После долгого списка  столь  очевидно
ошибочных вещей, сказанное не несло в себе смысла.  И  что-то  определенно
пошло не так.
     На небе, в южном направлении, с  правой  стороны,  где  сидел  Пейдж,
когда машина повернула на восток, на аллею, стал виден  фейерверк.  Взрывы
ракет расцветали яркими и красочными вспышками, и, казалось, вырывались из
самого сердца Манхэттена. Пейдж удивился,  пока  не  вспомнил,  как  факт,
вызванный к существованию из абсурдистского  сна,  что  сегодня  последняя
ночь   Воскрешения   Правоверных,   проводившегося    на    стадионе    на
Рэндэллз-Айленде.  Фейерверк  отмечал  второе  Пришествие,  которого,  как
уверены Правоверные, теперь уже недолго осталось ждать.

                    Gewiss, gewiss, es nach noch heut'
                    und kann nicht lang mehr saumen...

     Пейдж мог припомнить, как его отец - страстный почитатель  Вагнера  -
напевал эти строки. Строчки из ТРИСТАНА И  ИЗОЛЬДЫ.  Но  он  вместо  этого
подумал об этих устрашающих средневековых гравюрах Второго Пришествия,  на
которых Христос стоит в углу картины и на него никто не обращает внимания.
А люди столпились в почтении у ног Антихриста, чье лицо, в туманный  дымке
памяти  Пейджа,  представляло  собой  странное  сочетание  черт   Фрэнсиса
Кс.Мак-Хайнери и Блисса Вэгонера.
     В небе, в сердце раскрывающихся звездных раковин, стали проявляться и
расти слова:

           \    |   /          \   |   /         \   |  /
             \  | /     \ | /    \ | /    \  | /   \ |/  \  | /
          - Миллионы - живущих - сейчас - никогда - не - умрут! --
             /  | \     / | \    / | \    /  | \   / |\  /  | \
           /    |   \          /   |   \         /   |  \

     Это-то уж точно, холодно подумал Пейдж.  Правоверные  также  считали,
что Земля - плоская. Но Пейдж сейчас направлялся на Юпитер - планету  быть
может и не совсем круглую. Но все же более круглую, чем Земля Правоверных.
В поисках, если вам нравится, бессмертия, в  которое  он  тоже  верил.  Он
подумал, с привкусом желчи: ЭТО ТРЕБУЕТ РАЗНЫХ ЛЮДЕЙ.
     Последняя звездная раковина,  настолько  яркая,  что  даже  на  таком
расстоянии  слово  внутри  нее  почти  ослепляло,   беззвучно   взорвалась
бело-голубым пламенем над городом. Слово гласило:

                              \   \  |  /   /
                           ---- З А В Т Р А ----
                              /   /  |  \   \

     Пейдж резко повернулся и  посмотрел  на  Энн.  Ее  лицо,  похожее  на
призрачное пятно в гаснущем свете вспышки, было заинтересованно  повернуто
к окну.  Она  тоже  наблюдала  за  фейерверком.  Он  наклонился  вперед  и
осторожно поцеловал ее в слегка раскрытые губы, совсем забыв про Вэгонера.
И спустя какой-то замерзший миг, он почувствовал, как ее рот улыбнулся той
же улыбкой, которая еще в самый первый раз поразила  его.  Но  теперь  уже
мягкой, измененной, дающей. И на некоторое время мир растаял.
     Затем она коснулась его щек своими пальцами и снова откинулась  назад
на сидение. Кэдди резко свернул с шоссе на север. И частица сияния, бывшая
последней на сетчатке  глаза  изображения  вспышки  исчезла  в  дрейфующих
пурпурных пятнах, подобно  бликам  солнца  или  видимого  вблизи  Юпитера.
Конечно же Энн никоим образом не  могла  предположить,  что  он  собирался
удрать от нее на станцию Прозерпина. А вместо этого он очутился  здесь,  в
этом Кэдди. ЭНН, ЭНН, Я ВЕРЮ, ПОМОГИ МНЕ В МОЕМ НЕВЕРИИ.
     Кэдди проехал ворота космопорта  после  короткого  разговора  шепотом
между водителем и охранниками. Вместо  того,  чтобы  направиться  прямо  к
Административному Корпусу,  машина  успешно  повернула  налево  и  въехала
внутрь  изгороди  из  колючей  проволоки.  Затем  она  поехала  назад   по
направлению к городу, к темным пространствам запасных стартовых  площадок.
Тем не менее, и здесь не было полной темноты. Впереди, вдали, на  бетонной
площадке перед ангаром  виднелся  луч  прожектора,  со  сверкающей  иглой,
взметнувшейся вверх прямо в его центре.
     Пейдж  наклонился  вперед  и  стал   всматриваться   сквозь   двойной
стеклянный барьер - одно стекло между ним и водителем  и  второе  -  между
водителем и миром. Светящейся иглой оказался корабль, но он не походил  ни
на один знакомый  ему.  Одноступенчатая  ракета,  похоже,  грузовик-паром,
предназначенный для их доставки на Спутник Один, где  они  должны  сделать
пересадку на соответствующий межпланетный корабль.  Но  этот  был  слишком
мал, даже для парома.
     - Как он вам нравится, полковник?  -  неожиданно  спросил  из  своего
темного угла Вэгонер.
     - Нормально, - ответил Пейдж. - Но он немножко маловат, не так ли?
     Вэгонер рассмеялся. - Чертовски маленький, - подтвердил  он  и  снова
умолк. Встревоженный, Пейдж начал беспокоиться, достаточно ли хорошо  себя
чувствует сенатор. Он повернулся, чтобы посмотреть на Энн,  но  сейчас  не
смог рассмотреть и ее лица. Он наощупь  нашел  ее  руку,  и  она  ответила
судорожным, крепким сжатием.
     Неожиданно "кэдди" вырвался за пределы проволочной ограды и въехал  в
луч прожектора.  Пейдж  смог  разглядеть  нескольких  морских  пехотинцев,
стоявших на бетонной  площадке  у  хвоста  корабля.  Абсурдно,  но  вблизи
корабль выглядел еще меньше.
     - Порядок, - произнес  Вэгонер.  -  Ну  ка,  оба  вы,  выбирайтесь-ка
отсюда. Мы стартуем через десять минут. Члены  команды  покажут  вам  ваши
каюты.
     - Члены команды? - спросил Пейдж. - Сенатор, этот кораблик  не  может
вместить и четырех человек, и один из них - пилот. Значит, что кроме меня,
его некому пилотировать.
     - Ну, не на этот раз, - ответил Вэгонер,  вслед  за  ним  вылезая  из
машины. - Мы только пассажиры - вы, я и мисс Эббот и конечно  же,  морские
пехотинцы. У "Per  Aspera"  своя  команда  из  пяти  человек.  Пожалуйста,
давайте не будем тратить времени зря.
     Это было невозможно. На спиральной лестнице  Пейдж  чувствовал  себя,
словно он пытается взобраться в патрон от дальнобойной  винтовки  двадцать
второго калибра. Чтобы вместить десять человек в эту крошечную  скорлупку,
нужно превратить их в нечто подобное какому-то человеческому концентрату и
посыпать внутри, вроде растворимого кофе.
     Тем не менее, один из пехотинцев встретил его у  воздушного  шлюза  и
через минуту он уже пристегивал себя ремнями внутри каюты без окон,  столь
же большой, какую он мог увидеть на любом стандартном межпланетном  судне.
Но намного больше той, что мог себе позволить паром. Из ящичка интеркома у
изголовья его гамака уже звучали фразы предстартовой подготовки.
     - Все проверить и закрепить. Шлюз закроется через минуту.
     Что случилось с Энн? Она взобралась по лестнице вслед за ним, в  этом
он уверен...
     - Все закреплено. Старт  -  через  минуту.  Пассажирам  -  помнить  о
перегрузке.
     ...но он был препровожден в эту нелепую каюту слишком  быстро,  чтобы
оглянуться назад. Что-то совсем не так. Неужели Вэгонер...
     - Тридцать секунд. Помните о перегрузке.
     ...пытался каким-то образом удрать? Но от чего?  И  почему  он  хотел
взять с собой Энн и Пейджа? Как заложники они...
     - Двадцать секунд.
     ...совершенно   бесполезны,   так   как   ничего   на   значили   для
правительства. У них нет денег, и они ничего компрометирующего о  Вэгонере
не знали...
     - Пятнадцать секунд.
     Но подождите-ка. Энн что-то такое знала о Вэгонере или  считала,  что
знала.
     - Десять секунд. Полная готовность.
     Это предупреждение инстинктивно заставило его расслабиться. Еще будет
время позже подумать об этом. А при старте...
     - Пять секунд.
     ...не стоит..
     - Четыре.
     ...концентрироваться...
     - Три.
     ...на чем-то...
     - Две.
     ...ином, кроме...
     - Одна.
     ...предстоящего...
     - Ноль.


     ...СТАРТ  ударил  его  неожиданным,  ломающим  кости,  выворачивающим
наизнанку воздействием, как и при любом старте парома. Не было ничего, чем
бы ты мог облегчить это, кроме как предоставить тренированным мышцам  рук,
ног и спины выдерживать  перегрузку,  насколько  они  это  могут,  отвечая
автоматическим спазмом  реакции  Сейла  [реакция  адаптации  организма  на
повышенные перегрузки]. Необходимо было следить за поддержанием всего тела
в точной нейтрали к направлению ускорения. Мышцы, которые  при  этом  тебе
приходилось использовать, бывали редко нужны на земле,  даже  тяжеловесам,
но ты учился их использовать или вылетал со  службы.  Тренированные  мышцы
живота космонавта могли отразить удар тяжелого камня и ни один даже  самый
сильный человек не мог повернуть  головы,  если  мышцы  его  шеи  говорили
"НЕТ".
     Кроме того, немного помогал также и крик. Теоретически,  крик  сжимал
легкие - ускорительный пневмоторакс, как это  называлось  в  учебниках.  И
позволял их держать сжатыми на период активной траектории полета. К  этому
времени уровень окиси углерода в крови должен подняться настолько  высоко,
что дыхательный рефлекс должен был подтвердить себя глубоким вдохом,  даже
если бы и жизненно необходимые мышцы груди разорвались  в  такой  попытке.
Крик помогал быть уверенным в том, что когда ты сделаешь следующий вдох  -
это будет ВДОХ.
     Но более важным для Пейджа и любого другого космонавта, было то,  что
крик являлся как бы формой протеста,  против  девяти  убийственных  секунд
ускорения. Он позволял ЧУВСТВОВАТЬ себя лучше. Пейдж орал энергично.
     Он по-прежнему орал, когда корабль  неожиданно  перешел  в  свободное
полет.
     Немедленно, в то время, как крик еще недоверчиво стихал в его  горле,
он уже  пытался  развязать  свои  ремни  безопасности.  Все  его  рефлексы
космонавта  оказались  неожиданно  спутанными.  Активный  участок   полета
показался ему  слишком  коротким.  Даже  короткий  старт  при  максимально
возможном ускорении - длиннее  крика.  Ионные  двигатели,  очевидно,  были
выключены.  Ему  показалось,  что  энергоснабжение  маленького   кораблика
отказал