г.)  в   советскую   перепечатку
"Минувшего". А вот как вспоминает сам  Феликс Перченок о подготовке к печати
тома "Памяти" (позже ставшей "Минувшим") с воспоминаниями Анны Васильевны:
     "Вспомнить,  как и почему  задерживался  выход шестой "Памяти"? Да я  и
тогда  не  знал  (и   не  стремился   узнать!)  всех  парижских   причин   и
обстоятельств. Это же  был  принцип того времени: не брать  по возможности в
голову тех  сведений, которые интересны карательному  ведомству.  Кто знает,
какие средства они применят!  Потом и сам не будешь помнить, что,  когда,  в
каком  состоянии  и  кому  говорил.  Переговоры-переписку  вел  Саша  Добкин
(кстати, очень въедливый и строгий редактор наших примечаний к воспоминаниям
Анны  Васильевны; некоторые находки  -  целиком  его  заслуга).  Что-то  он,
конечно, мне рассказывал.  Но  установка  сознания  (это не  запоминать!!!),
видимо, сработала:  имен, например, не помню напрочь. Помню, что No  6 из-за
своего  удвоенного объема  был зашифрован  в  переписке  под кличкой "Слон".
"Когда выведешь слона на прогулку?" значило: "Когда No 6 выйдет в свет?" Про
то, что тираж  печатается,  Володя  должен  был сообщить (кажется, в  звонке
третьим  лицам) упоминанием города  Клермон-Феррана, чтобы у  нас  были  дни
хорошо почистить свои квартиры. Долго же мы ждали этого Клермон-Феррана!.."
     Действительно,  для того чтобы материал вышел в свет,  потребовалось ни
мало  ни  много  четыре  года:  19821986-й. За  это время  воспоминания Анны
Васильевны появились  в Нью-Йорке в "Новом  журнале"  (1985) - публикация, с
которой  мне  удалось познакомиться только  в 1989 г.,  когда Юрий Кашкаров,
сменивший покойного Романа Гуля  на посту главного редактора  этого журнала,
вручил  мне  ее ксерокопию. Избалованный бережным  и  скрупулезным  подходом
Феликса  к  работе  над  записками   Анны  Васильевны,  я,  признаться,  был
разочарован торопливостью,  с которой была подготовлена эта публикация из-за
явных  ошибок  (В.К. Книпер, например, превратился там в композитора, автора
песни "Полюшко-поле"; песня-то хорошая,  но  музыку сочинил все-таки  другой
Книпер)  и отсутствия хотя бы элементарных пояснений того, кто же такие сама
Анна  Васильевна  или  упоминаемые  ею  люди.  Говоря так,  я  понимаю,  что
виновником этого была главным образом не редакция "Нового журнала", а власть
Советов, преуспевшая в обеспечении непроходимости границ для слова и мысли -
первая половина 80-х была в этом плане образцовой.

     На характерном для периода Гласности  и Перестройки всплеске интереса к
событиям и людям при- и сразу послереволюционных событий фигура А.В. Колчака
оказалась -  и  это неудивительно - далеко не  последней;  то же касается  и
такой  незаурядной личности, как  Анна  Васильевна. В  конце 80-х привычными
стали  телефонные звонки людей, представлявших действующие или проектируемые
издательства,  киностудии,  объединения  и  ассоциации.  Звонившие  говорили
обычно,  что   они  задумали   некоторую  работу,  например  книгу,   фильм,
исследование,  в которой намерены раскрыть  историю колчаковского периода  в
Белом движении,  и в  связи с этим  просили познакомить их с  материалами об
Анне Васильевне. Из этих заявок не многие оказались результативными - говорю
это без следа сетования, поскольку намерения человеческие чаще всего либо не
реализуются - и это  еще не так плохо, - либо приносят  не тот результат, на
который рассчитывал  автор, и это  может  оказаться  куда  хуже -  такова уж
судьба намерений вообще. Итогом одного  из плодотворных начинаний стал фильм
"Дорогой  мой  Верховный правитель", сделанный на  ЦСДФ  режиссером Валерией
Ловковой по сценарию А.К. Уварова.  Фильм этот мне удалось посмотреть дважды
- оба раза на просмотрах; в коммерческом прокате он, по-моему, не появлялся.
Позволю себе поделиться впечатлениями от этих просмотров.
     Некто позвонил мне  и  вежливо  пригласил прийти  12 февраля 1991  г. в
кинотеатр "Москва" на демонстрацию фильма "Дорогой мой Верховный правитель".
Я знал, что работа над фильмом  давно закончена, студийный  его просмотр уже
состоялся,  и  данное  приглашение расценил как свидетельство  долгожданного
выхода его на экран. Придя в кинотеатр, я обнаружил,  во-первых, что  и я, и
приглашенные  мною  во  множестве  друзья  станут не просто зрителями нового
кинофильма,  а  участниками  тематического  вечера  под названием  (кажется)
"Россия   -  крах   или  спасение"  и,  во-вторых,  что   программой  вечера
предусмотрен не один, а целых два фильма: упомянутый "Верховный" и - до него
- еще один (не помню точного названия, что-то вроде "Русского зарубежья"). А
началось все с выступления  довольно милого непрофессионального фольклорного
коллектива  из  научных  работников,  которые  были  и  сами  по  себе очень
симпатичны, и репертуар их не вызывал возражений, но время,  время!  Затем в
первом  из  двух  обещанных   фильмов  поглядели  на   русских   эмигрантов,
убежденных, что лучше России ничего на свете нет, а если в ней  что-нибудь и
неладно  сейчас,  оно  вскоре  как-то  перемелется.  Все  это  выяснилось из
достаточно  тягучих  и  зачастую  не  вполне  предметных  бесед  с  русскими
эмигрантами, перемежавшихся  продолжительными храмовыми сценами и церковными
песнопениями  (все  время  вспоминалось:  "Не поминай  имени Господа  твоего
всуе!").  Под  конец  показали  почему-то кадры с  рыбой, рвущейся к  родным
нерестилищам  в  верховьях  дальневосточных  рек,  и у зрителя -  у  меня по
крайней  мере - сложилось впечатление, что, если эту рыбу ловить хорошенько,
вот тогда и удастся спасти  Россию.  Допускаю,  что авторы предполагали иной
смысл.
     По  окончании  фильма  состоялся  утомительный сеанс токования на  тему
национальной гордости и проч., всего того, что тысячу раз уже было говорено,
давно набило оскомину и  ничего, кроме  скуки, у нормального  человека  уже,
по-моему, не вызывает. Все это заняло часа,  наверное,  три с половиной, и у
многих  присутствующих  вместе  с  раздражением  от  необходимости  все  это
выслушивать  росло  также  беспокойство  относительно  дальнейшего  развития
событий.  Помнится,  в  подобных  случаях  Андрей  Волконский  предупреждал:
"Achtung, beriozki!"
     Вот уже  третий час  с  начала  вечера, а  до "Дорогого  Верховного..."
неизвестно, дойдет ли дело и когда. Крепнет не только  досада на льющиеся со
сцены патриотические  рулады,  но появляется  намерение  поискать сортирчик,
начинаем  интересоваться  съестным,  словом,  мысли  и  внутренние  процессы
уклоняются  от  тематики вечера,  и  остается  только  один вопрос,  который
хочется произнести по  возможности более желчно:  "Господа, когда же все это
кончится?"
     Наконец появляются желанные титры  - и поехали! Но чертики, разбуженные
всем предшествовавшим, - беспокойство, душевный  дискомфорт  и раздражение -
делают свое дело: что ни кадр, то  новые к нему  претензии - тут невнятица и
ничего нельзя  понять из  произносимого с экрана,  здесь неясно,  какую цель
преследовали авторы долгим  панорамированием тюремных засовов, шершавых стен
и  других атрибутов  несвободы. А вот  и М.Р.  Капнист зачитывает  самой  ей
доселе неизвестные сведения  о Колчаке, причем звучит все это так, будто она
сама присутствовала при различных поворотах биографии Колчака. Далее она  же
читает  интимнейшие строки  из  писем Анны  Васильевны,  которые  если  уж и
решаться  читать прилюдно,  то,  по-моему, это  следовало  бы  делать только
хорошо поставленным голосом с правильным московским произношением - спокойно
и безо всякой  акцентуации, т.е.  так, как говорила  сама Анна Васильевна. К
тому  же  на момент  съемок  фильма Мария  Ростиславовна  была, по-видимому,
сильно простужена, что  сказалось на качестве чтения (Мария  Ростиславовна -
чудо  из чудес, но - сама по себе! Она  была прекрасна,  когда говорила свои
собственные слова и  совершала  никем не предписанные  ей действия, например
ставила  свечу в церкви и молилась. Или когда говорила по телефону: "Хорошо,
хорошо, деточка, я жду" - в ответ  на  призыв автомата ждать ответа.  А  вот
Анну Васильевну  ей ни за что было не изобразить,  как бы она ни старалась).
Ну и так далее.
     Наконец  истек  и  этот  фильм,  а  времени-то   уже  двенадцатый  час.
Организаторы выискивают меня и приглашают высказаться, очевидно рассчитывая,
что, тронутый фильмом до глубины души, я пролью белогвардейскую слезу вполне
в духе  фарса,  развернутого ими  незадолго перед этим,  например  воскликну
что-нибудь,  как  это делал  на собрании "Союза  меча и  орала" тов. Бендер:
"Ваше политическое кредо?"  И можно будет рявкнуть мне  в  ответ:  "Всегда!"
Или, глядя в пространство, исполню "Боже,  Царя храни...".  Я  же  скрипучим
голосом   пробрюзжал   что-то   насчет   дурного   планирования  вечера   и,
соответственно,  чересчур позднего  времени для  дискуссий, сделал замечание
"Литературной России", представитель которой здесь тоже имелся, относительно
неправомочности перепечатки ими  воспоминаний Анны Васильевны из "Минувшего"
(действительно,  "Литературная  Россия"  произвела  на  свет  спецвыпуск,  в
котором  без  особых церемоний перепечатала записки Анны Васильевны из этого
сборника, не оговорившись ни словом о  том,  каким образом этот текст возник
на ее  страницах).  Наконец  все  как-то само  собой  свернулось,  и зрители
потянулись к выходу. Мое и без того малосимпатичное лицо выражало  (наверное
- я-то себя не видел) неприязнь к происходящему и к самому себе за участие в
нем.  На выходе ко мне подскочил кто-то  из организаторов вечера и, указывая
на дверцу, за которой мелькнул накрытый стол, спросил что-то вроде "Не будет
ли угодно закусить?"  "Никак нет, не могу-с!" - следовало бы проскрипеть мне
в ответ, и, возможно, примерно так я и сделал.
     Приготовленное  выступление  -  я-то  рассчитывал  на   добропорядочный
просмотр и обсуждение  фильма и, соответственно, заготовил  какие-то слова -
осталось непроизнесенным; вот его набросок:
     "Появление на  экране  фильма, который мы только что видели, - событие,
само по  себе знаменательное. Для тех  же,  кто знал  участников  событий, о
которых идет  речь  в  фильме,  оно  знаменательно вдвойне. В  зале  сегодня
множество  людей,  близко и давно  знавших Анну Васильевну, и,  к сожалению,
никого, кто  хотя бы видел другого  героя - Александра Васильевича  Колчака.
Совсем  недавно были две годовщины:  одна - смерти Анны Васильевны, это было
31 января, и другая -  годовщина расстрела Колчака 7 февраля. Давайте просто
помолчим  несколько  секунд в память об  этих замечательных  людях,  и пусть
каждый подумает о них как угодно, но без подсказок!
     Действительно, дело историков - разбирать, кто был прав, а кто виноват,
и  дело  истории -  расставить все  по  местам.  Мы  же,  те, кто  знал Анну
Васильевну, можем только  порадоваться, что сегодня о ней  говорят  широко и
вслух. Не всегда содержание появляющихся публикаций исторически, да и просто
этически, точно  взвешенно, примером чего является большая  статья в журнале
"Ветеран". Автор ее, писатель Чистохвалов, задним числом вовлекает Колчака в
заговор против Распутина, затем венчает его с Анной Васильевной, а под конец
объявляет,  что г-жа Тимирева и по  сей день  живет  в  Москве.  В  качестве
главного инструмента для  придания оттенка исторического правдоподобия своим
фантазиям писатель Чистохвалов использует  такую формулировку: "А пусть  мне
кто-нибудь докажет, что это не так!"
     Но все это говорится здесь только в связи с тем, что публикаций на тему
Колчак - Тимирева стало очень много, настолько много, что я просто не все их
знаю.  Главной  из них - и ей я радуюсь  без  оговорок -  стали воспоминания
самой Анны  Васильевны в  сборнике  "Минувшее", воспроизведенном репринтно в
издательстве "Прогресс" в конце 1990 г.
     Я  далек  от  мысли излагать  здесь свое  мнение  об Анне  Васильевне -
слишком для меня велика и дорога эта тема и, кроме того, я боюсь заблудиться
и все испортить".
     Другой просмотр того же фильма прошел двумя месяцами позже - 24 марта -
в очень удобном зале бывшего ДК строителей Дворца Советов, теперь Дома науки
и техники, и был организован несравненно лучше  первого: перед демонстрацией
фильма  выступили  моряки,  географы  и  исследователи Арктики,  существенно
пополнившие  представления присутствовавших о роли  Колчака  в отечественной
географической науке,  военно-морской теории  и  практике,  а  также  о  его
участии в  Белом движении. Несколько слов  об Анне Васильевне сказал  я.  На
этот  раз я с удовольствием убедился в том, что  фильм лучше, чем показалось
мне во время первого просмотра, хотя многие  из отмеченных тогда недостатков
таковыми и остались.
     Как и планировалось, в журнале  "Знамя" (No 5 за 1991 г.) действительно
удалось опубликовать  несколько стихотворений  Анны Васильевны,  а  в газете
"Известия" за 18  октября  1991 г. появилась статья Л.И.  Шинкарева  о  днях
заключения  в Иркутской  тюрьме,  которые выпали на долю А.В. Колчака и Анны
Васильевны   и   стали   последними  днями  жизни   Александра  Васильевича.
Пересказывать или цитировать  эту статью не буду, скажу только, что  ее ядро
составляет написанная в тюрьме  записка Колчака  Анне Васильевне.  Шинкареву
удалось в довольно давние  времена заполучить эту записку  в архиве  КГБ. Он
переписал ее  содержание и  прочел его  Анне Васильевне, когда однажды - это
было в конце 60-х  годов  -  пришел к ней. В статье явственно заметно, какое
сильное впечатление произвело на Шинкарева прикосновение к истории отношений
двух  любящих людей, оказавшихся на грани  между жизнью и смертью. Маленькие
неточности вроде того,  что  "на  Плющихе Анну  Васильевну приютили  дальние
родственники" (можно ли считать  родную сестру и родного племянника дальними
родственниками, а  возвращение в свою квартиру, которая  как раз  и приютила
этих  довольно близких  родственников,  рассматривать как снимание угла?), -
так  вот,  эти  неточности  нисколько  не  задели  меня  при  чтении  статьи
Шинкарева,  поскольку ее задача состояла вовсе  не  в  раскрытии родственных
отношений  Анны  Васильевны с  Е.В. Сафоновой  и  И.К.  Сафоновым;  то,  что
побудило   автора   к   написанию  статьи,  сказано  там  весьма  внятно   и
выразительно.
     Роман Владимира  Максимова "Заглянуть  в  бездну"  прямо посвящен  А.В.
Колчаку   и   А.В.   Тимиревой   и   их   отношениям,  своей   высотой   так
контрастировавшим с той  кровавой  и  жестокой  эпохой, на фоне которой  они
развивались.
     Позже  появилась толстенная,  вышедшая двумя  томами книга Юрия Власова
"Огненный Крест".  Здесь автор пытается  разобраться в путанице исторических
причин  и следствий, в  перекрестье которых оказались  А.В.  Колчак  и  А.В.
Тимирева.  Анне Васильевне  были  также  посвящены еще  несколько более  или
менее, на мой взгляд, удачных небольших публикаций в московских изданиях - с
похвалой  отмечу,  например, журнал  "Семья"  и др.; не  обошли  эту тему  и
нецентральные издания, например "Листок Магнитки" и "Кавказская здравница".
     Сергей   Дроков,  работающий  над  историей   колчаковского   движения,
опубликовал  ряд  материалов,  где  также  идет  речь  об  Анне  Васильевне.
Интонация  его  публикаций  -  по  крайней  мере в  том,  что  касается Анны
Васильевны, - пришлась мне полностью по душе.
     Итак, если не считать множества упоминаний об Анне Васильевне  в  самых
разных  исследованиях и статьях о  деятельности А.В. Колчака, выше  отмечены
наиболее   заметные   публикации,  имевшие  целью  специально   или  попутно
познакомить желающих с обстоятельствами жизни и творчества Анны Васильевны.

     Когда  умерла  Анна  Васильевна,  поэт А.  Величанский  произнес слова,
несколько  резанувшие вначале мой слух; он сказал:  "Анна Васильевна прожила
счастливую жизнь". Вглядываясь в события, составлявшие  эту жизнь,  поневоле
спросишь: как же можно считать ее счастливой? И тем  не  менее я соглашусь с
Величанским.  Да,  жизнь  Анны  Васильевны  всегда  была  наполнена  глубоко
человеческим и потому, быть может,  драматическим содержанием. Однако все, о
чем  мы говорили  выше в связи со счастливым детством, давало ей возможность
видеть людей и среди лагерных  зеков, а красоту и величие мира находить и за
тюремной оградой. Ощущение причастности к людям не оставляло ее  в  условиях
даже совершенно нечеловеческих, в  которые  ее  столько раз  помещали  тоже,
казалось бы, люди.
     Везде и  во всем находила Анна  Васильевна материал для творчества. Его
негасимая искра, Бог знает когда в ней зажженная - не в детстве ли, - всегда
держала ее на плаву. Что бы она ни делала  - малярила  ли в Енисейске,  была
оформителем  спектакля  в  лагерной  КВЧ,   делала   бутафорию  в  Рыбинском
драмтеатре  или  изобретательно  сочиняла  удивительные  яства  из  скудного
продовольственного  сырья,  -  за что ни  бралась,  все  становилось для нее
делом, в котором ей было интересно себя проверить и показать.
     Никогда,  даже  в самых  тяжких  обстоятельствах  не  производила  Анна
Васильевна впечатления человека несчастного, загнанной жертвы обстоятельств;
наперекор  всему  она оставалась  хозяйкой  своего положения. Уверенность  в
себе,   в  своей  правоте  и  непобедимости  и  вместе  с  тем   мягкость  и
приветливость,  доброта,  ум,  интерес к собеседнику, готовность  поделиться
своим душевным богатством -  все это,  возможно, и дает право считать  жизнь
Анны Васильевны счастливой.
     Это  - мой комментарий,  а  вот и  само стихотворение  А. Величанского,
которое названо "Посвящается всем им":

     Тюрьмы, лагерей и ссылки
     был баснословен срок.
     Всех потеряла - сына,
     мужа, отца. Жесток
     век наш. Не хватит влаги
     горькой на всех людей.
     Но ссылка, тюрьма и лагерь
     стали опорой ей.
     Гордость судьбою, либо
     силы людской предел -
     но казался счастливым
     страшный ее удел.
     Не дал ей Бог недуга -
     женственна и мила -
     как старую подругу,
     смерть она приняла
     В комнате той, где тени
     смотрят с портретов на
     встречу их. Но на деле -
     смерть, как всегда, одна.

     А вот что сказал об Анне Васильевне Никита Игоревич Кривошеин:

     С Анной Васильевной я виделся довольно  часто, но  в  довольно короткий
отрезок времени - после моего возвращения в Москву из лагерей в 1961 г. и до
отъезда из страны в 1971-м.
     Я очень рад, что  можно о  ней вспомнить прилюдно, и  тем более, что мы
это  делаем в таком месте, которое для русско-парижского антуража  уже более
чем "обаналено", - на кладбище. [Все приводимые здесь слова Кривошеина  были
им  сказаны  в  телеинтервью,  которое  взял у  него  В.Меньшов на  кладбище
Сент-Женевьев-де-Буа под Парижем в 1992  г.  - И.C.]. Если говорить об  Анне
Васильевне,  то  может получиться,  что  кладбище  это  -  далеко  не  самое
банальное,  первое приходящее в голову место, потому что  по всему  ходу  ее
жизни  сама судьба  должна была  распорядиться  так,  чтобы Анна  Васильевна
оказалась именно здесь - это было бы, а также  и казалось  для  нее наиболее
естественным окончанием жизни.
     Очень  интересно,  что  в отношении  нее  судьба  распорядилась  иначе:
во-первых, она не оказалась вне России и, во-вторых, раз  уж так получилось,
то все должно было привести к ее скорой гибели и никто из  нас с ней никогда
бы не встретился.
     Я  уверен,  что она  не погибла только по милости судьбы, не  благодаря
самой  себе или  своему желанию выжить, а потому, что явно - и  это было  во
всем  ее  облике  -  у  нее  были ценности  намного  более отвлеченные,  чем
собственное  существование. Именно поэтому  она и  выжила и в  казахстанской
степи  в  сорокаградусные морозы,  и, наверное, ей было еще  труднее выжить,
когда второй  самый близкий  ее человек  был  убит большевиками.  [B  данном
случае имеется в ви