жников - Го-но-Иосихиро, другой - конца XVII века,
работы Нагасоне  Котейсу  -  одного из 10-ти  учеников гениального Масамуне;
этот клинок испытан согласно традициям школы Масамуне, но я не буду говорить
Вам об этих традициях.
     Вместе  с  Hisahide я посетил  храм Ясукуни, посвященный  душам  павших
воинов17,  и  храм,  где   похоронены   47  ронинов18,
покончивших   с  собой   по   всем   правилам   "сеппуку"19   или
"благополучного выхода" из затруднительного  положения;  последнее создалось
потому,  что  они  принесли  голову  одного  из  феодальных  вельмож  своего
господина даймио  Асано, мстя за его "благополучный выход",  совершенный  по
вине  этого вельможи.  Эти  47 ронинов,  своею жизнью  подтвердивших  высшую
добродетель  военного - лояльность и  верность,  -  сделались  национальными
героями  Японии,   и   их   могилы   служат  предметом  паломничества   всех
военных20.
     Кажется, я довольно ясно описал наши взаимоотношения, и личность Yamono
Hisahide Вам, вероятно, достаточно понятна.
     Совершенно  неожиданно Hisahide появился в Shanghai и, зайдя в Shanghai
Club, узнал о моем пребывании и решил навестить меня.
     Из нескольких слов я понял, что он отправляется в Южный Китай по делам,
связанным  с происходящим  там восстанием против существующего правительства
Небесной Республики21.  Я не расспрашивал о его миссии, зная, что
подобные вопросы не всегда бывают деликатны. Мы перешли в один из кабинетов,
сели  у камина и  начали  разговор,  конечно, о  войне. Hisahide  первый его
поднял, спросив у меня, прочел ли я  только что появившееся в газетах мнение
некоторых  японских  военных  и  политических  деятелей  о  будущем  мире  и
отношении  к нему Японии.  Я  вынул записную  книжку  и  [Далее  зачеркнуто:
молча.]  показал ее Hisahide - я вписал  только что туда цитаты из сообщения
по этому вопросу адмирала Kato22, профессора университета в Токио
Tange  Tatebe23  и  других  японцев, высказавшихся,  очевидно  по
благословению  "генро"  (тайного  государственного  совета)24,  в
прессе под  заглавием "Militarism  or liberalism after war" ["Милитаризм или
либерализм после войны"  (англ.).]. Эта  статья была  похожа  на откровение;
японцы молчали как рыбы и вдруг заговорили ясно, просто и понятно.
     Hisahide был страшно доволен моим вниманием к этой статье.
     "Я хочу поговорить с Вами по этому вопросу, -  сказал Hisahide, - у нас
с Вами общая точка зрения, мы  понимаем друг друга. Вы выразитель того,  что
общие  наши  противники  называют  "милитаризмом".  Мы  с  Вами  знаем,  что
единственная  форма государственного управления, отвечающая самому понятию о
государстве,  есть то, что принято  называть милитаризмом [Далее зачеркнуто:
Мы   знаем,  что  дисциплина  есть  основание  свободы,  скажу  более,   что
дисциплина,   по   существу,  есть   истинное   выражение   свободы.].   Ему
противополагают  понятия  либерализма  и   демократии.  Каково  практическое
значение этих  понятий,  мы  видим на текущей войне.  Весь  западный  мир  с
помощью Востока не может в  течение 3  1/2 лет справиться  с Германией, имея
численное  и  материальное  превосходство  по  крайней  мере  в  5  раз  над
противником. Вы знаете, почему это, - сущность войны неизменна и проста,  ее
цель также совершенно  определенна - чтобы вести успешно войну,  надо прежде
всего ее желать. Разве можно что-либо делать без желания? Конечно, можно, но
как и какие  результаты получатся при наличии соперничества со стороны того,
кто желает. Говорить  о материальном превосходстве и подготовке на четвертый
год войны не приходится.  Но  "демократия" не желает войны,  а милитаризм ее
желает.  Текущая война  есть  борьба демократического начала  с милитаризмом
[Далее зачеркнуто: также аристократическим началом.]. В сущности, теперь уже
для решения вопроса о значении того или другого начала неважно, кто окажется
победителем и будет ли еще таковой даже при указанном отношении противников,
как 1 к 5. Для  нас все ясно, и мы высказались. Вот смысл статьи "Militarism
or liberalism after war".
     Вы  выписали  цитату  Zenjiro  Hоrigoshi о "белой опасности"  для  нас,
восточных  народов. Автор видит  ее  в одичании и  озверении  народов Европы
благодаря  войне,  в  презрении,  высказанном   ими   ко  всем   понятиям  о
человечности, справедливости и праве и [в]  возможности агрессивных действий
в этом смысле... Я не буду защищать Horigoshi; скажу более, я не вижу в этом
одичании  никакой  опасности   для нас  лично, но я
вижу ее в другом - это  [в]  моральном разложении, вызванном демократической
идеологией,  и  связанными  с ними  учениями  пасифизма,  социализма и тесно
связанного  с   ними   интернационализма.   Это,   с  нашей  точки   зрения,
действительно   "белая   опасность"  [Далее  зачеркнуто:   ибо  наш   желтый
монгольский мир.], и мы примем меры для ее локализации и в случае надобности
вступим с  ней в  борьбу и постараемся ее  уничтожить. Вы  удивляетесь  моей
откровенности  - она  просто  проистекает  из  сознания  нашей силы,  нашего
превосходства [Далее зачеркнуто: над вашим бессилием  - я  не  говорю о  Вас
лично, тем  более  о  Вашей  Родине, павшей  жертвой того,  с чем  мы готовы
вступить  в борьбу.] - я говорю с Вами как представителем той  расы, которая
идет к гибели путем т[ак] наз[ываемой] "демократии".
     Вы знакомы  с целями и лозунгами, выставленными  державами  Согласия. О
них  достаточно много говорил  Lloyd  George25,  а  больше  всего
Wilson26;  последний каждую неделю повторяет скучнейшие положения
для утешения демократии: война за демократию, даже  для спасения демократии,
война для  самозащиты,  война за  право, за  самоопределение народов,  война
против  автократии,  наконец,  против  милитаризма  и  война  войне.  Трудно
представить себе  что-либо  более  жалкое, чем  это  глупое  демократическое
ипокритство [От ??????????? (греч.) - лицемерный, притворяющийся.].
     Конечно, Wilson и тем более английские государственные деятели понимают
всю  бессмыслицу  этих  целей  и  положений.  Но они находятся под давлением
"демократии",  и последнюю надо  убедить  воевать  хотя  бы для собственного
спасения,  ей надо  лгать, ибо в  противном  случае она пойдет за  первым же
германским  агентом  (как это  сделала ваша демократия),  который  пообещает
какую угодно ложь,  которая демократии может нравиться. А воевать демократия
решительно  не хочет, и  вот результат  приложения демократического начала к
войне с пятерным превосходством  над  противником, ведущим войну по правилам
милитаризма. Сильнейшие державы, как Великобритания и Франция, задыхаются от
усилий  вести войну с врагом в  лице  среднеевропейского  Германского союза,
который численно и  материально слабее их. Почему это? Англичане  и французы
имеют  отличный,  наилучшего  состава корпус  офицеров,  войсковая  масса  в
известной  части   у  них   настроена  воинственно  и  отлично   дерется,  о
материальной стороне и говорить нечего. Вам понятна  причина... она лежит  в
демократическом  начале.  Войну  ведут  теперь  не  только  армии,  но   все
государства,  а  управляют  ими люди  совершенно  не военные, принципиальные
противники войны - как, напр[имер], социалисты. Вы понимаете, что я вовсе не
имею в виду военный мундир, но государственный деятель во время войны должен
быть  военным  по  духу  и  направлению.  Посмотрите  на  состав   кабинетов
европейских держав,  про Америку я не говорю, 3/4 лиц, в них участвующих, не
только бесполезны, но  прямо вредны  для своей  страны, ибо  они участвуют в
решениях,  расходящихся  со  всей  их  идеологией  и  принципами.  Эти  лица
вынуждены все  время заигрывать с демократией,  и вот в результате создается
атмосфера  величайшей лжи и  ипокритства,  выраженных  в  формуле  "война  -
войне". Что  такое демократия? -  Это  развращенная народная масса, желающая
власти; власть не может  принадлежать  массам, большому числу в  силу закона
глупости  числа:  каждый  практический  политический  деятель,  если  он  не
шарлатан и не мошенник, знает, что решение 2-х людей  всегда  хуже 1-го, 3-х
хуже  2-х  и  т.д., наконец,  уже  20-30 человек  не  могут вынести  никаких
разумных решений, кроме глупостей.
     В  мирное  время  последствия  глупостей  становятся  очевидными  и  их
исправляют, сменяя время от времени  таких борцов и заменяя  их новыми, но в
военное время исправлять глупости очень трудно и они приводят к катастрофам,
зачастую совсем непоправимым. Я говорил со многими французами и  англичанами
- среди  них очень много почтенных воинов, - они все  это  понимают, но  что
делать  - демократическое правительство  боится  больше  всего превосходства
военного   командующего   состава    -    мало-мальски   способный   генерал
представляется  уже опасным для  депутатов демократии,  его надо  убрать,  и
только  страх за неудачи  и проигрыш  кампании  удерживает  "демократию"  от
устранения всего талантливого  командного  состава. Простите,  я  обращусь к
примеру, который  дала ваша  страна, - ваша  демократия высказала откровенно
все то, что западная демократия не высказывает, но в душе она думает так же.
Она  даже  попробовала  вести  войну  под  высшим  командованием  присяжного
поверенного  и  социалиста  и  кончила  безграмотным  прапорщиком,  кажется,
евреем27.  Демократия не  выносит  органически  превосходства, ее
идеал  -  равенство  тупого  идиота  с  образованным развитым  человеком. Но
воевать  идиоты  не  могут,  и в этом вся  их  трагедия, и они  инстинктивно
понимают  свое бессилие в  войне,  ненавидят ее  и  объявляют  ей...  войну.
"Демократическая война"  - войне,  с  идеалом  вечного мира,  разоружения  и
интернационального   трибунала...   Мы    откровенно   говорим   европейской
демократии: попробуйте, разоружитесь, мы только будем благодарны вам за это,
так как это поможет  нам  осуществить свои  задачи  с большей легкостью, но,
если вы  попробуете  привлечь нас к этой  глупости, вы  встретитесь  с нашей
армией и флотом, истинным выразителем всей  нашей нации, которая  не захочет
присоединиться  к  вам,  но  если  вы  попробуете бороться с нами  приемами,
которыми Германия победила Россию и обратила Великую Державу  в  конгломерат
одичавших "демократий", - мы вас уничтожим.
     "Белая опасность" нам  не страшна - она только  ведет к гибели Европу и
Америку,  лишая ее способности  к  войне,  способности к  победе.  Англия  и
Франция   еще  сильны  своей  аристократией,  своим  воинственным   началом,
инстинктивно заложенным  в ее  населении,  которое  никакой  демократический
разврат в виде пасифизма и социализма не  смог уничтожить, -  но работа этих
факторов  ведет их  к  проигрышу  войны и конечной гибели, - если  только не
случится того, что европейские народы поймут, к чему они идут, и справятся с
эпидемией моральной чумы, которой они заразились.
     После  окончания  Европейской  войны, а мы будем терпеливо ждать  этого
конца, правительства под  давлением  демократии  вынуждены  будут  выдвинуть
вопрос о разоружении или ограничении вооружений даже против своего желания и
здравого смысла. Ведь правительства открыто говорят, что они ведут войну для
сокрушения милитаризма, а именно прусского милитаризма.  Допустим,  что этот
милитаризм будет побежден и вожди  демократий, как таковые люди не военные и
ненавидящие  войну,  может быть и социалисты,  заговорят  о разоружении.  Мы
будем присутствовать на этой болтовне и выслушаем ее до конца, и  мы оставим
за собой последнее слово, и это слово будет - "нет", - а если вы не согласны
с нами, тогда  - война. Я посмотрю, как демократии Запада начнут новую войну
против японского милитаризма,  новую мировую войну. Но она будет,  ибо мы ее
хотим, и наш первый удар будет Вы знаете куда направлен.
     Если Европейская война не покончит с демократией, то следующая погребет
демократию  с  социализмом, пасифизмом  и  прочими  моральными  извращениями
навсегда, но это будет стоить белой расе дорого".
     Hisahide замолчал - мне нечего было возразить ему.
     "Европейские демагоги и демократы думают, что и у нас социализм заразит
народную массу,  - это не случится;  мы,  военный класс, мы, потомки  буси и
самураев, этого не допустим. Мы задушим социализм войной  и  истребим при ее
помощи все те  элементы, которые окажутся зараженными. До сих  пор мы просто
рубим головы разносителям  заразы  и  дезинфицируем таким образом очаги этой
моральной чумы.  Народы Востока переживали не  раз  эти эпидемии, у нас  она
была, и довольно серьезна, в период Асикага в XV столетии28, мы с
ней справились - и, как Вы  знаете, весьма радикально. С  другой стороны, мы
никогда  не допустим развития капитализма  в  той  форме,  какую  этот строй
производства  получил  хотя бы в демократических  Соединенных  Штатах. Мы не
допустим плутократии  и капиталу вмешиваться в государственное управление. С
этим  явлением  мы боремся также, ибо понимаем, что банкир или  фабрикант не
может управлять  государством  и, получив власть, приведет  неизбежно его  к
социальной  заразе, упадку  и  даже гибели. Военная  доктрина шире  и глубже
всякой другой системы, скажу более,  она охватывает эти системы, в ней лежит
и истинная свобода, и реальное благо, и счастье народов".
     Hisahide окончил и встал. "Я рано утром завтра уеду, -  сказал он. - Вы
через  несколько дней  отправитесь в Месопотамию -  встретимся ли мы  с Вами
когда-нибудь, не  знаю, но  будете  ли врагом  или  другом,  я буду рад этой
встрече.  Но  если  Вы  останетесь  живы,  вспомните,  что через  три  года,
вероятно, в начале 1921 года, произойдут события, по отношению к которым эта
война явится только прелюдией".
     Мы простились, и Hisahide ушел.
     Я поднялся в свою  комнату;  на  столе, покрытом картой  Месопотамского
театра, стоял Ваш  портрет, и я стал смотреть на него,  чтобы  отвлечься  от
тяжкостной справедливости слов японского фанатика. Милый, бесконечно дорогой
образ  Анны  Васильевны  показался мне  таким далеким,  отделенным  какой-то
стеной от меня [Далее зачеркнуто: мечтой без цели и надежды, что.], я отошел
от стола  с  чувством  последней  безнадежности  и  задумался  над  странным
появлением Yamono Hisahide и его  словами. С каким презрением,  ненавистью и
злорадством говорил этот японец,  но как счастлив он в  душе, сознавая  себя
победителем  и готовясь с верой фанатика к новой победе. Он в Японскую войну
истреблял в  армии генерала  Оку29 в Маньчжурских боях уже  тогда
начавшие разлагаться наши войска,  с бездарным командованием, с  ослабленной
дисциплиной,   развращаемые   антигосударственной   пропагандой,  с  плохими
офицерами.   После   победоносной    войны    он    служил    под   командой
Хасегавы30, подавившего  с  чисто  азиатской  последовательностью
восстание  в  Корее31,  затем взятие Цингтау и  изучение  войны и
военного положения  на английском и  французском  фронте, возвращение  через
разбитую,  побежденную  и  развалившуюся  Россию...  С  каким  удовольствием
смотрел он  на своего  бывшего врага, на  товарищей,  трусов, преступников и
предателей, называвших  себя "революционной демократией".  Когда-то страшный
враг  превратился в посмешище и презрение всего мира.  Быть  русским... быть
соотечественником     Керенского      [Далее     зачеркнуто:     Троцкого.],
Некрасова32, Ленина, Дыбенко33 и Крыленко  [В  тексте:
Дыбенки и Крыленки.]... ведь весь мир смотрит именно так; ведь Иуда Искариот
на  целые  столетия  символизировал  евреев,  а  какую  коллекцию   подобных
индивидуумов дала наша демократия, наш "народ-богоносец"...
     Но ведь это результат  проигранной войны...  Войну можно проиграть, как
во время войны можно проиграть сражение, но тогда есть одна военная формула,
высказанная, кажется, Массена34  Наполеону: "Oui, la fatalitВ est
perdue, mais  nous avons heures pour gagner l'outre" ["Да, судьба проиграна,
но мы имеем время выиграть другую" (фр.).]. Да, война проиграна, но мы имеем
несколько лет, чтобы начать и выиграть новую.
     13 лет  тому  назад мы проиграли войну35. Сказали  ли мы эту
фразу и сделали  ли  что-нибудь  в  ее  духе?  Кто  ответственен  за  это...
правительство? Да, не  оно  только... Ответственность  за  это  несут прежде
всего военные России, главным образом офицерство. После прелюдии  1905, 1906
гг.36 было  ясно, что спасение России лежит в победоносной войне,
но кто  ее хотел -  офицерство? - Нет, войны хотели немногие отдельные лица,
которые  готовились к ней, как к цели и смыслу своей  деятельности  и жизни.
Они точно указали на время начала войны37, и десятилетний  период
мира  был достаточен  для всесторонней  к ней подготовки.  Наши  враги  были
откровенны,   но   что   мы   сделали  для   войны?  Наше   офицерство  было
демократизировано   и  не   имело  подобия   и   тени   военного   сословия,
воинственности, склонности и любви  к  войне, что совершенно необходимо. Оно
было  не дисциплинированно  и совершенно  не воинственно.  У  нас  было 3000
генералов против  800  французских, но  что это  были за  фигуры! Что общего
имели  с высшим  командованием  эти  типичные  мирные  буржуа,  заседавшие в
канцеляриях, гражданских ведомствах и управлениях, носившие военную форму  и
сабли  с тупыми золингеновскими клинками. Или офицерская молодежь последнего
времени из нашей "интеллигенции",  без тени военного воспитания, без знаний,
физически никуда не годная, думавшая только, как бы  устроиться поудобней  и
поспокойней в  20  лет...  У нас  были офицеры преимущественно в гвардейских
полках, в Генеральном штабе, но  их было мало и численно не хватило на такую
войну; два с 1/2 года они спасали Родину, отдавая  ей свою жизнь, а на смену
им пришел новый тип офицера "военного времени" - это уже был сплошной  ужас.
Разве дисциплина могла существовать в такой среде, с такими руководителями -
но без дисциплины нет прежде всего смелости участвовать  в  войне, не говоря
уже о храбрости. Без  дисциплины человек прежде всего  трус и  неспособен  к
войне  -  вот  в  чем сущность  [Сначала  было: Недисциплинированный человек
прежде всего трус, и последний всегда недисциплинарен и неспособен к войне -
вот в чем  секрет.]  нашей проигранной войны. Надо открыто признать,  что мы
войну  проиграли  благодаря  стихийной  трусости  чисто  животного  свойства
[Сначала  было:  малодушия.],  охватившей  массы,  которые  с  первого   дня
революции  освободились  от  дисциплины  и  провозгласили  трусость  истинно
революционной добродетелью.  Будем называть вещи своими именами, как  это ни
тяжело для нашего отечества: ведь  в основе  гуманности, пасифизма, братства
рас  лежит простейшая  животная трусость, страх  боли,  страдания и  смерти.
Почтеннейший Керенский называл братающихся с немцами товарищей идеалистами и
энтузиастами интернационального братства, а я, возражая  ему, просто называл
это  явление проявлением  самой  низкой животной  трусости. "Товарищ" -  это
синоним труса  прежде всего,  и армия, обратившись в  товарищей, разбежалась
или  демократически "демобилизировалась",  не желая воевать  с крестьянами и
рабочими, как сказал Троцкий и Крыленко.
     И вот  наряду с этой гнусной  фигурой товарища, "разделяющего положение
Кинталя  и   Циммервальда"38,  но  не   умеющего  даже   говорить
членораздельно  и  издающего  бессмысленные  звуки  вроде  "интернационала",
вырисовывается другая фигура, так знакомая по Дальнему Востоку.
     Мне особенно запомнилось скульптурное изображение одного из 47 ронинов.
При всей  наивности  техники художник создал произведение, которое оставляет
глубочайшее впечатление. Это фигура самурая XVIII века, вынимающего из ножен
саблю. Художник  передал  с необыкновенной реальностью экспрессию ненависти,
презрения и самоуверенного надменного спокойствия в монгольской физиономии и
всей фигуре  самурая,  как  бы задумавшегося,  стоит ли  вынуть саблю  и  не
нарушит ли этот акт  правило,  з