в понимание  без  слов очень рискованна и тем  менее допустима для
тех, кто провел 10 месяцев в совершенно различной обстановке, вдали друг  от
друга. Нет  необходимости сослаться  на то состояние,  в котором я находился
из-за "неудачного понимания". Наша переписка,  являвшаяся  за эти 10 месяцев
единственной  связью,  в  результате  едва  не  привела  меня  к величайшему
несчастью, и я [На этом текст обрывается.]
     д. 2, л. 44 об.

     No 17

     Л[инейный] к[орабль] 30 мая 1917 г.
     "Г[еоргий] П[обедоносец"]1

     Глубокоув[ажаемая] А[нна] В[асильевна]
     Вчера    вечером   совершенно    неожиданно   я    получил   пакет   от
Романова2 с Вашим письмом  от 17-18 мая, написанном в Петрограде.
Это письмо я получил только на 11-й  день. Я мог  бы получить его по крайней
мере неделей раньше и на  неделю раньше получить возможность несколько выйти
из своего невозможного состояния.
     И  вот сегодня после  Вашего последнего  письма  я  чувствую себя точно
после тяжелой болезни - она еще не прошла, мгновенно такие вещи не проходят,
но мне не так больно, и  ощущение страшной усталости сменяет теперь все  то,
что я пережил за последние пять недель.
     Стоит  ли вспоминать их?  Листки бумаги, которые я исписал, по привычке
обращаясь к Вам, не думая, конечно, посылать их по Вашему адресу, могли  бы,
конечно, представить и объяснить все то, что произошло с того времени, когда
я  уехал  из  Петрограда в состоянии, которое  называется  отчаянием. Да,  я
первый раз в жизни испытал,  что это  такое, и почувствовал, что руки у меня
опустились,  что у  меня  нет ни воли, ни желаний или способностей выйти  из
этого состояния, ни средств что-либо делать, ни  целей, к  которым надо идти
[Далее зачеркнуто: К двум формулам свелось все, что для меня имело значение,
содержание  и  смысл  жизни:  война проиграна  позорнейшим образом,  проливы
остаются в руках  немцев, вся подготовка, вся работа сведена к нулю: "ибо во
всей армии нет  полка, в котором я  мог бы быть уверен, и Вы сами не  можете
быть  уверены в  своем  флоте, что он при настоящих  условиях  выполнит Ваши
приказания"3.]. Позорно  проигранная  война, в частности кампания
на Черном море, и в личной  жизни - нет Вас, нет Анны Васильевны,  нет того,
что было для меня светом в самые мрачные дни, что было счастьем и радостью в
самые  тяжелые  минуты  безрадостного  и  лишенного  всякого  удовлетворения
командования в последний год войны с давно уже витающим призраком  поражения
и развала.
     Двое  с  половиной   суток   моего  пребывания   в  вагоне-салоне  были
достаточны, чтобы сойти с ума, но я не мог позволить себе продолжение такого
состояния, вступив на палубу корабля. Не знаю, насколько это справедливо, но
мне  доказывали,  что  только я один  в состоянии  удержать флот от  полного
развала и анархии, и я заставил себя работать.
     Но я  свыкнулся с  воспоминаниями и  мыслями о Вас,  и  то,  что раньше
являлось  для  меня  одним  из  источников  энергии  и  способности  делать,
обратилось в препятствие, с которым мне пришлось бороться.
     Как странно  читать  Ваши слова, где Вы говорите, что  я  забыл  Вас. Я
попробовал это сделать, мне так было тяжело иногда, что я хотел бы не думать
и не  вспоминать Вас, но это было, конечно, невозможно. Разве можно, хотя бы
по желанию,  забыть Вас после 2 лет, в  течение которых я непрерывно думал о
Вас, соединяя с  Вами, может быть, странные и  непонятные [Далее зачеркнуто:
для Вас.] мысли и желания о войне.
     Стоит ли говорить о пустяках, которые являлись "покушениями с негодными
средствами", к которым я прибегал, чтобы  не думать о Вас. Я много работал в
этом месяце - ряд операций - выходов в море, частью  кончавшихся трагически,
с  потерями прекрасных людей, как в  минной операции в  Босфоре4,
гибель   подлодки  "Морж"5,   -   частью  удачных,  как   разгром
Анатолийского       побережья       вспомогательными       крейсерами      и
миноносцами6, -  не действовали на мое  состояние,  и  в  море на
корабле  и   миноносце  я  чувствовал  себя  еще   хуже,   чем  на  "Георгии
Победоносце".
     На "Свободной России" в первые выходы я  временами переживал то же, что
и [в] вагоне на пути в Севастополь.
     Политическая  деятельность, которой я  занялся [Далее зачеркнуто: чтобы
отвлечь себя.],  создала два  крупных эпизода: вернувшись из  Петрограда,  я
решил  заговорить открыто,  и мне  пришлось  первому, ранее чем  высказались
правительство  и  высшее  командование,  громко сказать о  разрушении  нашей
вооруженной   силы   и   грозных    перспективах,   вытекающих    из   этого
положения7.  Мне удалось  поднять  дух во  флоте,  и  результатом
явилась Черноморская делегация, которую правительство и общество оценило как
акт государственного значения8. Против меня повелась кампания - я
не колеблясь принял ее и при  первом же столкновении поставил на карту все -
я  выиграл:   правительство,   высшее   командование,  Совет   Р[абочих]   и
С[олдатских]  Д[епутатов] и почти все политические круги стали немедленно на
мою сторону. Казалось бы, что все это должно было наполнить  жизнь и отвлечь
меня от  того, что было  так больно  и что казалось совершенно  потерянным и
непоправимым. Нет, ничего не помогало [Далее зачеркнуто: Я делал что-то, как
механизм, переживая временами  душевную  боль.].  Я получил  и получаю очень
много  писем и телеграмм отовсюду, почему-то  мне приписывают какие-то вещи,
значение  которых   я  не   разделяю,  политические  деятели,  представители
командования говорят мне  о каких-то заслугах и  выражают мне  благодарность
неизвестно за что, но все это мне было не нужно и не давало ничего.
     Я получил письмо Ваше, где Вы заговорили о прекращении переписки с Вами
и  упомянули,  что  будете  ждать  моего  ответа.  Я сознавал, что переписка
кончена, я  мог признать факт ее  окончания логически,  но я не мог ответить
Вам, что я  хочу  или согласен  с ее прекращением, я не  мог  примириться  с
каким-либо участием с моей  стороны в этом решении. Я готов  был считаться с
прекращением последней связи с Вами ipso facto [В силу самого факта (лат.)],
но для меня невозможно  было участие действием или поступком в этом.  Только
Вы, и только одни Вы, могли мне помочь,  но Вы  ушли от меня,  и я сознавал,
что изменить что-либо в отношении Вас я бессилен.
     Что я мог  писать Вам, Анна Васильевна, когда  я думал о Вас, переживал
ощущение почти  физической боли,  с  которой  я  ничего не  мог  поделать, и
перестал под конец бороться с нею, предоставив все времени  и  обстановке. Я
понял в Петрограде, что Вы мне не верите, не доверяете, что Вы отстраняетесь
от  меня,  что  Вы  тяготились  мною, и я  понял это  без слов,  намеков или
объяснений  [Далее зачеркнуто:  Если  вспомнить,  на каком  фоне  и  в какой
обстановке создалось у меня  это представление, то  Вы  согласитесь, что это
отнюдь  не  имело   характера   "приятной  неожиданности".].  Скажите,  Анна
Васильевна, имел ли я для этого основания или нет. Ведь я пишу  не для того,
чтобы Вы  что-либо опровергали.  Долгий опыт научил меня понимать многое без
слов  и  видеть  в  словах  то, что иногда  они совсем  не  выражают, и опыт
указывает мне, что я ошибался редко. Может быть, я ошибся, но даю слово, что
еще никогда в жизни я так не платился за ошибку. Что я пережил за это время.
Быть  может, никогда я так не думал о  Вас, как в  это  время,  несмотря  на
невероятную сложность событий и всякого рода дел, когда я думал с величайшей
болью  и  отчаянием  чувств,  что  лишился  Вас,  и признавал это  положение
безнадежным и непоправимым.
     Передо мной лежат Ваши последние письма. Я не сомневаюсь в искренности,
но я  задумываюсь над Вашими словами. Вы  пишете, что я забыл  Вас, что Ваши
письма неинтересны  и не нужны мне, что мне  не до Вас,  что  [На этом текст
обрывается.]
     д. 2, лл. 35-42

     ____________

     1 "Георгий  Победоносец" - старый линейный корабль,  стоявший  во время
войны в Севастополе на мертвых якорях. Когда командующий флотом не находился
в море, он жил на "Георгии Победоносце".
     2  О Владимире Вадимовиче Романове см. ФВ и примеч. 49  на с. 120 наст.
изд., а также письмо Анны Васильевны к А.В. Колчаку от 10 марта 1918 г.
     3 Приводятся, по-видимому, слова генерала М.В. Алексеева, сказанные  им
Колчаку (ср. с письмомNo 19).
     4 Майские заградительные операции в Босфоре были проведены 5-го и 13-го
числа.
     5 Подводная лодка "Морж" (постройки 1915  г.)  вышла  к Босфору 11  мая
1917 г. и погибла  предположительно в районе  Эрегли (возможно, в результате
атак немецких гидросамолетов).
     6 Блокада Анатолийского побережья к востоку от  Синопа и  ряд  операций
против  Зунгулдака,  откуда  шел вывоз угля  в Константинополь, были  начаты
командующим  Черноморским  флотом А.А.  Эбергардом и продолжены Колчаком.  В
частности, за два с небольшим месяца, с конца марта  по начало июня 1917 г.,
было совершено 10 походов к берегам Турции (с участием 21 корабля); в восьми
случаях, наряду  с  разведкой,  были нанесены  удары по береговым  объектам.
Наибольший успех выпал на  долю похода, совершенного  группой кораблей 28-30
мая и закончившегося как раз в день написания данного письма.
     7 См. примеч. 2 к письму No 8.
     8  Отношения   Колчака  с   первым  составом  Севастопольского   Совета
складывались благоприятно, матросские  организации не противопоставляли себя
Колчаку и доверяли  ему.  Команды 28 крупнейших кораблей Черноморского флота
выделили черноморскую  делегацию, выросшую  вскоре до 300  с  лишним человек
(впоследствии  дополнена новой  большой  партией),  и  она в  мае  выехала в
Петроград,  на  фронт и Балтфлот для  агитации  за сохранение  дисциплины  и
продолжение  войны.   На   митинге   25   апреля,  который   непосредственно
предшествовал  образованию  делегации,  Колчак информировал  собравшихся  об
идущем развале флота и общем военно-политическом положении, высказал мысль о
том, что Черноморский флот,  если он оставит партийные  споры и не  допустит
разрыва  между  матросами  и  офицерами,  сможет  спасти  родину.  Его  речь
присутствующие  встретили овацией  и вынесли Колчака к автомобилю  на руках.
Черноморскую  делегацию возглавил  матрос  (вольноопределяющийся) Ф. Баткин.
Делегаты Черноморского флота вели агитацию на фронте не только  речами, но и
личным примером в боевой обстановке; многие из них погибли в боях.


     No 18
     [Позднее 2 июня 1917 г.]
     [Датируется по содержанию.]

     Я  отправил 2 июня письмо  Вам  через Генмор, письмо, которое  я просил
уничтожить по прочтении, сознавая [Фраза не дописана.]

     Мне хочется писать и говорить с Вами.
     Как хотел  бы  я  писать  и  говорить  с Вами так, как  в  начале моего
назначения в Черное море, когда письма к Вам были моим лучшим отдыхом, когда
я ждал, считая дни, Ваших писем и, получая их, переживал светлые и радостные
минуты счастья.
     Когда наступили черные дни расплаты с судьбой за это горе, я хотел уйти
от Вас, но  это  желание было великой жертвой  для меня, которую я готов был
принести во имя Вас же, признав себя недостойным отношения и памяти Вашей. Я
не колеблясь сделал бы это во всех случаях, когда я  почувствовал  бы [себя]
не  только  виноватым в чем-либо,  но  и  тогда, когда признал бы,  что меня
постигло какое-либо несчастье или крупная неудача.
     Но Вы пришли ко мне тогда и несколькими словами помогли мне, и я всегда
помнил, чем я обязан был Вам тогда1.
     В  этот приезд в Петроград  я пережил  величайшее моральное  поражение:
состояние вооруженной  силы и  война  делали очевидным полную  невозможность
осуществления задач на Черном море, к которым я готовился к весне настоящего
года,  -  надо  было  спасать  флот  от   разложения,  о   котором  я  писал
Вам2.
     д. 2, лл. 45-45 об.

     ___________

     1 См. письма А.В. Тимиревой No 1 и 2 в следующем разделе.
     2 См. письмо No 6.



     No 19

     5 июня 1917 г.
     Скоро будет два  месяца, как я последний раз видел Вас и уехал с  болью
отчаяния в Черное море.
     д. 2, л. 46

     [6 июня 1917 г.] [Датируется по письму No 21]
     Глубокоуважаемая Анна Васильевна.
     Вчера я по обыкновению сел  писать Вам письмо, как  это делаю последнее
время каждый день в свободные минуты, а  вечером мне принесли Ваше письмо от
30 мая. Анна Васильевна, у меня нет слов ответить Вам так, как я бы хотел. Я
до такой степени  измучился за время после своего возвращения из Петрограда,
что совершенно утратил способность говорить и писать Вам. Я не могу передать
Вам душевную боль,  которую я испытываю, читая  последние письма Ваши. Может
ли быть оправданием  моим, что мое отчаяние, мои страдания за это время были
связаны с  представлением, что Вы, Анна Васильевна,  ушли  от меня. Я  писал
Вам, что  это  для  меня  было  великим несчастьем  и  горем,  с  которым  я
решительно  не  мог справиться.  В  Петрограде,  в день  отъезда  моего,  на
последнем  заседании  Совета  министров   в  присутствии  Главнокомандующего
ген[ерала]  Алексеева1  окончательно  рухнули  все мои планы, вся
подготовка, вся огромная работа, закончить которую я  хотел с мыслью о  Вас,
результаты которой я мечтал положить к ногам Вашим2.
     "У меня нет части,  которую я мог  бы Вам дать для выполнения операции,
которая является самой трудной  в Вашем деле"  -  вот было последнее решение
Главнокомандующего.   Только   Милюков3,   совершенно  измученный
бессонной  неделей и  невероятной  работой, понял, по-видимому, что для меня
этот вопрос  имел  некое  значение,  большее, чем очередная  государственная
задача, и он подошел ко  мне, когда я стоял,  переживая  сознание внутренней
катастрофы, и молча пожал мне руку.
     Накануне я  был  у  Вас,  но я не  имел  возможности  сказать Вам  хоть
несколько слов, что я ожидаю и какое значение имеет для меня следующий день.
Я вернулся от Вас,  с В.В. Романовым  и, придя к себе, не лег  спать, а
просидел  до утра, пересматривая  документы для утреннего  заседания, слушая
бессмысленные "ура" и  шум толпы перед Мариинским дворцом и думая о Вас. И в
это ужасное утро я, не знаю почему, понял или вообразил, что Вы окончательно
отвернулись и ушли из моей жизни. Вот с какими мыслями  и чувствами я пришел
проститься с  Вами. Если  бы Вы могли бы уделить  мне  пять минут,  во время
которых я просто сказал  бы Вам, что я думаю и что  переживаю, и Вы ответили
бы мне -  хоть: "Вы ошибаетесь,  то, что  Вы думаете, - это неверно, я жалею
Вас,  но  я  не  ставлю в  вину Вам крушение  Ваших планов", - я уехал бы  с
прежним обожанием и верой  в Вас, Анна Васильевна. Но случилось так, что это
было невозможно. Ведь только от Вас, и ни от кого больше, мне не надо было в
эти  минуты  отчаяния  и горя  -  помощи,  которую бы  Вы могли мне  оказать
двумя-тремя  словами.  Я  уехал от  Вас,  у  меня не  было слов  сказать Вам
что-либо.
     Вы в первом письме писали мне,  что у Вас  была мысль приехать повидать
меня на  вокзале.  Я  ведь  ждал Вас, не знаю почему, мне  казалось, что  Вы
сжалитесь надо мной, ждал до последнего  звонка [Далее зачеркнуто: и  только
когда  поезд  тронулся, я  снова  сказал себе, что все  кончено... ]. Отчего
этого не случилось? - я не испытывал бы и не переживал бы такого горя. И вот
Вы говорите, что я грубо и жестоко отвернулся от  Вас в этот  день. Да я сам
переживал гораздо худшее, видя, может быть  неправильно, что я  после гибели
своих планов и военных задач Вам более не нужен.  Я бесконечно виноват перед
Вами, но Вы  ведь  знали,  что  я  так  высоко ставил  Вас, Анну Васильевну,
которую я называл и называю своим божеством, которой поклонялся в буквальном
смысле слова,  дороже  которой  у меня не было  и  нет ничего,  что я не мог
допустить мысли,  чтобы я оказался бы в своих глазах ее недостойным. Это  не
метафора  и  не  фраза.  Ваши слова,  сказанные Вами  при  отъезде  моем  на
юг4, те  слова, которые Вы мне повторяете в нежных письмах Ваших,
были  и  есть  для   меня  не  только  величайшим   счастьем,  но  и  тяжким
обязательством оправдать  их действием или поступками. Только тогда я мог бы
сказать их Вам открыто, когда сознавал бы за собой силу действия, а не слова
или  чувства. Не знаю,  можно  ли  понять меня. Я писал Вам  об этом  в  дни
несчастья, обрушившегося на меня в октябре5.  Я не могу допустить
мысли, чтобы  Вы,  мое  божество,  могли  бы  сказать  эти  слова  кому-либо
недостойному Вас,  как я это понимаю. Я не хочу связывать даже представление
о Вас с  тем, что я называю недостойным: слабость, , незнание,
неумение, ошибка, неудача и даже несчастье.
     Не стоит разбираться - это все в моих глазах детали - сущность одна - в
успехе  или   неуспехе.  Не  оправдывать  же  себя  перед  Вами  "неизбежной
случайностью  на  море" или "независящими обстоятельствами".  Вот  почему  я
думал,  что я должен был уйти от Вас в  дни октябрьского несчастья, почему я
решил,  что Вы  отвернетесь от  меня  после разрушения моих задач и планов в
апреле. В октябре Вы не  оставили меня, две-три  фразы Ваши сделали для меня
то, что никто не  делал  для меня [в]  жизни, но теперь  я вообразил, что Вы
отвернулись от меня. Я справился немедленно,  как вступил на палубу корабля,
со своим отчаянием в военном деле. В часы горя и отчаяния я не привык падать
духом - я только делаюсь действительно жестоким и бессердечным, но эти слова
к Вам не могут быть применимы. Я работал очень много за это  время, стараясь
найти в  работе  забвение, и мне удалось многое до  сих пор  выполнить  и  в
оперативном и политическом смысле.  И до сего дня мне удалось  в течение 3-х
месяцев  удержать  флот  от  позорного  развала и  создать  ему  имя  части,
сохранившей известную дисциплину и организацию.  Сегодня на  флоте создалась
анархия, и я вторично обратился к правительству с указанием на необходимость
моей смены6.
     За  11  месяцев  моего  командования  я  выполнил  главную  задачу -  я
осуществил   полное  господство  на  море,  ликвидировав  деятельность  даже
неприятельских подлодок. Но больше я не хочу думать о флоте.
     Только   о  Вас,  Анна  Васильевна,  мое  божество,  мое  счастье,  моя
бесконечно  дорогая и  любимая,  я хочу  думать о Вас, как это делал  каждую
минуту своего командования.
     Я не  знаю, что будет  через час, но я  буду, пока существую,  думать о
моей звезде, о луче света и тепла - о  Вас, Анна Васильевна.  Как хотел бы я
увидеть Вас еще раз, поцеловать ручки Ваши.
     д. 2, лл. 47-50

     ____________


     1 О своем приезде в Петроград во  второй половине апреля 1917 г. Колчак
рассказал  во время допроса (см.: Допрос Колчака, с. 56-61). Прежде всего он
явился с докладом на дом к болевшему в то время военному и морскому министру
А.И.  Гучкову (тот  поднял вопрос о  переводе Колчака на  пост  командующего
Балтфлотом),  затем  посетил  М.В.  Родзянко  и  Г.В.  Плеханова, во  второй
половине  дня  20  апреля  присутствовал   на  заседании  Совета  министров,
собравшегося  дома  у  Гучкова  (обсуждались  военные  вопросы;  на этом  же
заседании  Львовым  и Керенским было  отвергнуто  предложение  генерала Л.Г.
Корнилова  о  подавлении  силой  проходившей  в тот  день демонстрации войск
Петроградского гарнизона).  Вечером того  же  дня  Колчак уехал в  Псков, на
совет командующих  армиями,  ненадолго  вернулся  в  Петроград для совещания
представителей  армии и флота у  Гучкова,  после  чего  окончательно отбыл в
Севастополь.
     2 Речь идет  о  вынужденном отказе от  проведения десантной операции по
захвату Босфора и Константинополя.
     3 Милюков,  Павел  Николаевич  (1859-1943)  - историк,  лидер кадетской
партии, министр  иностранных дел в первом составе Временного  правительства.
За два дня до  упоминаемого Колчаком заседании Совета  министров обратился к
союзным державам с нотой (текст ее был единогласно утвержден правительств