для меня  мои
родители, о гибели которых я узнал не сразу  и  как-то  постепенно;  так  же
исчезло из поля моего зрения семейство Лебедевых-Юрьевых, у которых я прожил
на  заводской  окраине  Иванова  почти  весь  42-й  год   и  успел  накрепко
привязаться к  ним,  а мать этого семейства, Нину Дмитриевну Юрьеву, полюбил
всей душой. Потом, уже в Москве, были другие семьи, к которым вынуждена была
подселять  меня Тюля, пока  ей  не удалось  довести  квартиру на Плющихе  до
состояния элементарной  пригодности для  содержания в ней  того  дохловатого
существа, которым, увы, был я.
     И каждый раз потребность в любви пускала в  моей душе очередные ростки:
так  было  и  у  Сулержицких,  у которых  я  прожил  часть  43-го  года, и у
Шлыковых-Перцевых  в  43-44-й  годы  -  всюду  я  находил  себе  предмет для
обожания. И каждый  раз наступал  момент,  когда наметившиеся  было душевные
связи обрывались.
     Я  и  в  настоящее время  ощущаю  ущербность  своего  душевного  строя,
которую, конечно, можно было бы отнести к разрывам скрытых в генеалогической
дали наследственных нитей - мало ли что, действительно,  могло там быть! Или
сам  я таинственными тропами мутаций  был выведен на  не  всегда  самому мне
нравящийся путь - кто знает, как на самом деле все это обстояло, да и так ли
уж необходимо знать это! Время прошло, и мы имеем то, что имеем.
     Вместе с тем вряд ли нужно начисто отвергать  ту,  на мой взгляд, очень
важную  роль, которую в становлении личности играет стабильность окружающего
жизненного  порядка.  Неизменность  внешних  обстоятельств  -  дома,  улицы,
семейного узора, постоянство присутствия в детской жизни родителей (или хотя
бы одного из них) - все это становится тем фундаментом,  на котором строится
здание  будущей  личности,  если они, эти неизменность  и постоянство, имели
место.  Так вот,  именно  стабильности  - этой  составной части миропорядка,
позарез необходимой  для детского  ума, сердца и души, - ее-то как раз  и не
хватило мне в  детстве,  и это,  боюсь, разрушительным образом сказалось  на
качестве душевного материала,  которым я теперь  располагаю.  Говорю это без
тени кокетства, преследуя  исключительно ту цель, чтобы из написанного  мной
стали по возможности ясны обстоятельства и люди, окружавшие Анну Васильевну,
а я составлял существенную часть этого окружения.
     Итак,  в  конце  1949 г. Анну Васильевну арестовали снова. Поскольку об
этом  периоде ее  жизни я  знаю только  по отдельным  рассказам тети  Ани  -
нечастым, так  как  она  не  любила  вспоминать свою  тогдашнюю жизнь, проще
привести  несколько  ее  писем, которых  всего из Енисейска было получено не
меньше  шести  десятков.  Вот одно из  первых,  не  датированное  в  тексте.
Штемпель на конверте - 29.10.50.

     Дорогая Аленушка, я ничего не могу понять: получила ли ты мое письмо из
Ярославской тюрьмы? Я писала тебе и просила приехать ко мне на свидание и не
знала, что  думать  после того,  как  три месяца от тебя ничего  не было. Ты
исчезла после проявленного усиленного интереса к моим родственникам. Не буду
писать, что я передумала  о тебе и  Илюше за все эти месяцы. Не  получив  от
тебя ответа, я писала Нине Влад[имировне], которая и привезла мне мои вещи.
     Через три недели  путешествия  я очутилась в Енисейске.  Возьми карту и
посмотри - комментарии излишни.  Сам Енисейск -  типичный  маленький русский
город: река,  кругом  низкие лесистые берега. Летом  мошка,  зимой мороз, но
пока климат не отличается от средней полосы России. Енисей зеленый, берега у
Красноярска высокие и красивые, но чем ниже, тем хуже.
     Я  не  уехала  на  периферию  в качестве  лесоруба  и  осталась в  этом
культурном  центре  ввиду  своей старости,  т[ак]  ч[то], видишь,  даже  эта
гадость  имеет  свои   достоинства.   На  пароходе  познакомилась   с  двумя
художниками,   один  из   которых  Остап  Бендер,   с  которым   я   пытаюсь
организоваться в художественную мастерскую при Кусткомбинате. Есть кое-какие
шансы на  довольно жалкую работу,  но пока все зыбко. В  комнате нас четверо
(два  мужчины  и  две женщины).  Живем  на  коммунальных  началах,  расходуя
небольшие общие средства, которые грозят иссякнуть. Заработок может  быть не
раньше  чем через 2-3 недели,  и я  обратилась к тебе с просьбой  помочь мне
сейчас. Надеюсь, что потом  это будет не нужно. Не знаю, как меня хватит  на
то,  чтобы  крутиться и что-то  делать,  и зачем  я все это  делаю - сколько
можно! Устала я очень и совсем почти не сплю. Не  вижу даже  снов теперь.  В
Ярославле видела  во сне  А.В.  [Колчака. -  С.И.], который мне сказал: "Вот
теперь Вы должны развестись". Я говорю ему - зачем это  теперь, какой в этом
смысл? И он ответил: "Вы же понимаете, что я иначе не могу". Ну, вот и все.
     Пиши мне о себе и об Илюше - вот уже больше года, как я вас видела. Он,
наверное, вырос; какие у него увлечения теперь?
     Дорогая Леночка, если  сможешь, пришли  мне кистей,  красок масляных  и
бумаги папиросной цветной и гофрированной - здесь  этого нет и очень  нужно.
Целую тебя и Илюшу, всем привет. Я очень за вас обоих беспокоилась.
     Твоя Аня

     Мой адрес: Авио [Так в оригинале.], Красноярский край, г. Енисейск, ул.
Фефелева, 30, А.В. Книпер-Тимиревой. Писать надо всегда по Авио.
     P.S. Посылаю тебе и Илюше свою последнюю карточку, снятую здесь.

     А  вот  письмо,  написанное  чернилами,  но  оно  лишь эпизод в  череде
карандашных опусов:
     От 20.12.50

     Дорогая  Аленушка,  получила  одно за другим  твою  посылку и письмо  с
театральной  рецензией  и  фотографиями. Спасибо тебе за все, дорогая.  Ради
Бога, не  разоряйся.  Я жалею, что напугала тебя морозами. Пока погода стоит
чудесная; тепло, как в московском  декабре. Кроме того, даже если и холодно,
то  моя (твоя)  шуба наконец-то нашла себя и  свое место  -  очень, кажется,
теплая.  Т[ак] ч[то]  ты насчет утепления не  беспокойся. Керосин пока есть;
керосинку (упрощенный не то керогаз, не то отопительная лампа) мы со вздохом
- сорок рубликов, не пито, не едено!  - таки купили. Дрова покупаются  по 50
р.  кубометр. Дорого, трудновато с  доставкой, но достаем  понемногу. Плохо,
что приходится топить  две печки -  плиту и голландку. Квартира - сарай, при
возможности  переменим  (т.е.  я  и Алекс[андра]  Фед[оровна]),  но  свобода
напоминает дачу с протекцией в Завидове, а это, Леночка, очень ценно.
     Вот видишь, какое бытовое я  тебе пишу письмо  в ответ на твое. Сегодня
как   раз  открытие   Володиной   выставки  [Владимир  Дмитриев,   известный
театральный  художник, большой друг Анны Васильевны. - C.И.].  Не удивляюсь,
что  она  происходит  в  Доме  Архитектора  -  потому что  для  архитекторов
напоминание и сравнение с Володей безопасно, кажется, ясно?
     Смотрела в кино "Мусоргского"; лучшее - это шаляпинская запись "Скорбит
душа", которую поет Мусоргский. Голос совсем не voix de compositeur.  Тяжело
все же видеть на экране, как  человек  сочиняет  музыку, особенно  когда так
долго, а музыки-то - кот наплакал!..
     Снег здесь валит каждый день, т[ак] ч[то] хозяева должны его  отгребать
инструментом, который называется "пихло" - чудное слово!
     А в общем, Леночка,  ты не знаешь,  кому на пользу, что я в  Енисейске?
Ломаю голову и не могу догадаться. До свидания, Леночка, будь здорова, целую
тебя. Какие картины продает Мака? Аничка все так же красива?  [Макс Бирштейн
и его прелестная дочь Анечка. - С.И.]
     Твоя А.

     А вот письмо, адресованное мне:
     От 7.03.51

     Дорогой мой Иленька, я виновата, что не сразу отвечаю тебе на 2 письма.
Очень была занята. У нас наступает весна - тепло и даже прилетели грачи. Это
очень рано, они даже в средней полосе прилетают 4-го марта по старому, а тут
вдруг решили жить по новому стилю; как видишь, даже птицы переходят на новый
календарь. Снегу в  этом году столько, что я со страхом думаю, что же будет,
когда  он начнет таять! Хорошо,  что мы живем на  горке и  паводок  до  нас,
вероятно, не доберется. А  на старой моей квартире весной на базар  ездят на
лодке - интересно, но неудобно; к тому же вода мокрая.
     Я очень по тебе соскучилась; жаль,  что приходится жить так далеко, что
до меня и не доберешься. Твое рождение я праздновала очень пышно: у меня был
обед  даже с  шампанским  в твою честь.  Одну  бутылку ставила я,  а  другую
выиграла на пари у одного знакомого. Т[ак] к[ак] обедало нас трое, а бутылок
было две, то  мы развеселились и  все  время  пили твое  и Тюлино здоровье и
здоровье  отсутствующих родственников.  Все  было  хорошо,  только пробка  в
потолок не хотела стрелять и  ее пришлось вынимать по частям. Впрочем, это у
пробок довольно обыкновенно.
     В квартире, где я  живу, трое детей:  старшему  14  лет  - это солидный
парень со  склонностью  к изобразительному искусству; второму 10  лет -  это
темпераментная личность, враль и хвастун, очень смышленый. А младшей девочке
2 года; она мало говорит, но все понимает. Боюсь, что ребенок таки наберется
от нас всякой всячины: уже сейчас она ходит со свернутой из бумаги папиросой
во рту, требует, чтобы в нее (папиросу) сыпали табак, и знает толк в пудре и
губной  помаде. Она  и нам сует папиросы в  рот и приносит спички,  требует,
чтобы  мы пудрились и мазали губы,  а  как-то в наше отсутствие навела  себе
брови красной краской.
     Я  пишу  тебе, сидя в  нашей мастерской. Это сарайчик  вагонного  типа,
построенный для  фотографии,  поэтому  одна стена у  него  стеклянная,  т.е.
теперь  она снежная,  так  как снег ее совсем замел. Но  поскольку от  снега
теплее,  мы  ждем настоящей оттепели,  чтобы  уж сразу его отгрести. Вход  с
главной улицы - с  проспекта Ленина; на  ней  все в Енисейске и помещается -
роскошные магазины, музей, где я тоже работаю. Это трудно, так как я не умею
находиться сразу в двух местах,  а работа  требует  именно этого. Часто  мне
хочется  вообще никуда  не  ходить, а  лежать  с  книжкой  и  есть мороженую
бруснику с сахаром, а они пусть вертятся как  хотят. Увы! - Нельзя. Сейчас я
делаю миллион цветов, фрукты, вазы, абажуры - все из бумаги для "Московского
характера",  и  даже  деревянные  торт  и  колбасу!  Лебедя  сегодня  должны
переселить к корове, и я очень рада, так как он сильно и прегадко пахнет. Ну
вот, видишь, сколько я тебе написала  про енисейские дела. Будь здоров - без
чирьев, лишаев, ангин и гриппов, к чему ты, собака, не в меру склонен.
     Целую твою мордочку.
     Твоя тетя Аня

     Лебедь  упоминается  в  письме  по  одной  простой причине:  хозяйка, у
которой снималась квартира на момент писания этого письма, пока были холода,
держала в доме лебедя, чему Анна Васильевна немало удивлялась. Ну, лебедь-то
лебедем, но ведь от такой большой и немытой птицы и правда припахивает!
     Вместе с вышеприведенным письмом была записка к Тюле, в которой имеются
такие, в частности, замечания:

     Живу я,  прямо сказать, скучновато, как и следовало ожидать. Я с тоской
думаю  о лете, о бесконечных светлых вечерах, когда некуда  деваться, нельзя
уехать и надо толочь воду в ступе  -  зачем и чего ради, спрашивается? Но не
отвечается! Как это Николай Васильевич говорил по поводу Миргорода?
     Наступает  весна,  и надо  будет  как-то  устраиваться с  жильем,  если
удастся.  Мещане  все-таки кошмарные люди, если жить с  ними в  таком тесном
контакте. Очень хочется взять  в аренду  дом  или  полдома,  чтобы  тебе  не
ставили  на вид каждое твое движение.  Как чудно  у меня было в Щербакове  в
смысле квартиры - черта ли в том, что холодновато!
     Я написала Илье такое  длинное письмо (сама  удивляюсь), что  больше  и
писать  нечего.  Меня  поражает  его оптимизм  - все ужасно интересно,  даже
круговой лишай. Все-таки нет лучше мальчишек - дивный народ, несмотря на все
пакости!
     Т[ак] к[ак] всякое письмо (из Енисейска) должно кончаться просьбой, то,
пожалуйста,  пришли мне гофрированной бумаги - к маю понадобятся  в изобилии
цветы, опять же Пасха.

     От 12.08.51

     Давно не писала оттого, что я, собственно, не знала, что писать.  Когда
не  знаешь,  где будешь ночевать завтра и что  будешь  делать вообще,  - это
как-то не содействует эпистолярным упражнениям. В данный момент горизонт как
будто   начинает   проясняться,   т[ак]   ч[то]  могу  тебе  изложить   свои
обстоятельства.  Из  д[ома]  к[ультуры]  я  ушла, т.е. меня  ушли,  так  как
появился  некий   универсальный   сукин  сын,  который  берется   за  все  -
балетмейстер, художник, режиссер - все на  свете,  MДdchen fБr alles. Где уж
тут  конкурировать с  таким сокровищем! Я  вернулась в  Кусткомбинат,  через
который получила  работу в музее по  оборудованию  отдела  природы: панорама
(живописный  фон) с  чучелами зверей.  М[ожет] б[ыть], получу  разрешение на
выезд в Красноярск на неделю. Кроме того - для музея же - раскрашиваю макет,
и,  вероятно, таковые  будут еще.  Т[ак] ч[то]  с этой стороны все более или
менее благополучно.
     Комнаты я так и не нашла и поселяюсь с  мало знакомой женщиной.  Это не
так приятно, но - что делать, сейчас с этим трудно.
     Здесь было совсем наступила осень,  которую встречаю всегда  с тоской и
страхом; сегодня, после ряда дождей, погода немного улыбнулась. К сожалению,
я  - как Врубель, когда он  сошел с ума - "не могу радоваться". Это грустно,
но факт.
     Дорогая Леночка, я совсем не пишу стихов теперь, но мне хочется послать
тебе  то, что  было написано  осенью  49-го  года.  Всю  эту  осень  меня не
оставляло одно представление, как  тень  того, что было потом, вероятно. Вот
оно:

     Какими на склоне дня
     Словами любовь воспеть?
     Тебе вся жизнь отдана,
     И тебе посвящаю смерть.
     По дороге горестных дней
     Твое имя меня вело,
     И незримо души твоей
     Осеняло меня крыло.
     Оттого, что когда-то ты
     Сердцем к сердцу ко мне приник,
     И сейчас, у последней черты,
     Слышишь - бьет горячий родник.
     Только тронь - зазвенит струна,
     И о чем я ни стану петь,
     Но тебе вся жизнь отдана,
     И с тобой я встречаю смерть.

     Так глубоко ты в сердце врезан мне,
     Что даже время потеряло силу,
     Что четверть века из своей могилы
     Живым ты мне являешься во сне.
     Любовь моя, и у подножья склона,
     И в сумерках все не могу забыть,
     Что в этот страшный мир, как Антигона,
     Пришла не ненавидеть, но любить.

     Прости, Леночка за эту литературу. М[ожет] б[ыть], не стоило бы писать,
ну да все равно. Целую тебя и Иленьку и очень вас люблю."

     От 2.11.51

     Дорогая  Алена,   получила  твое  законспирированное  письмо  [что  это
означает - неясно, так как Тюлино письмо, конечно  же, потерялось.  -  С.И.]
как  раз тогда, когда собиралась послать телеграмму с запросом, живы  ли вы.
Не  послала,  так как,  к  счастью, денег не было. Ты, очевидно,  все  же не
соображаешь в полной мере, что значит здесь  не иметь писем. Вспомни портрет
Угрюм-Бурчеева  (мама, это я!) -  "пейзаж изображает  пустыню,  над  которой
повисло небо  цвета  солдатского  сукна"  и  т.д. По-видимому,  этот  пейзаж
действует на людей  очень разлагающе, так как  нигде и  никогда я  не видала
таких  дурацких отношений  между  людьми, которые  размениваются на пятаки и
копейки. Такая старая собака,  как я, и то разводит руками. "Если  долго так
продлится,  скоро крышка  будет мне,  и могу я повредиться в небольшом своем
уме", -  как  говорил один персонаж из некой морской поэмы. Цени, что имеешь
дело с футболистом Ильей и ягуаровой Ольгой - что за дивные существа! [Ольга
в это время влилась в Клуб юных биологов Зоопарка - КЮБЗ, а мои помыслы были
без остатка отданы всяческому футболу: летом натуральному с битьем ногами по
мячу, зимой - пуговичному. - С.И.]
     Живу  я сейчас в комнате, совсем отдельной,  даже с отдельным ходом, не
соприкасаясь с хозяйкой.  Через  сени живут две древние  немки, у  которых я
жила  летом; они размножились, очевидно, почкованьем, и теперь их стало три,
а  вместе им уж 250 лет. Жить одной неплохо  в смысле  работы,  так  как мои
макеты занимают иногда  всю комнату кроме  кухонного стола, что в  общежитии
недопустимо.  Но  надо  топить печку,  таскать  дрова и обо всем  заботиться
самой. Все  бы это ничего, но если,  к примеру  сказать, заболеешь, то можно
испустить дух и никто об этом не догадается.

     А вот из письма ко мне от того же числа:

     Здесь  у нас стал Енисей, и теперь сообщение с миром только самолетами,
машинами и автобусом, который  ходит в Красноярск.  Мальчишки на  санках так
раскатали  всю  горку,  что  ужасно  скользко  ходить.  Зато  у  них   масса
удовольствия. Недалеко от Енисейска (30  км)  недавно убили медведя, который
нападал  на людей, одного  ранил, и его отбили только  собаки; другого вовсе
задрал,  а  потом и  сам нарвался на  человека  с ружьем,  тут ему  и пришла
крышка.
     С нетерпением жду твоих  фото, а  также будь любезен прислать мне  план
квартиры: где столовая, где ты  - мне интересно. [Квартира на Плющихе была к
этому времени отремонтирована и усовершенствована, так  что интерес тети Ани
понятен.  - С.И.] У меня в комнате  русская печка,  и если вы с Тюлей все же
когда-нибудь  приедете,  то Тюлю я  уложу  спать на печку, а тебя в  печку и
утром буду вытаскивать за ноги. А если будет жарко, то в сенях есть ящик для
кур. Тогда  Тюля будет опять  же на ящике, а ты внизу, т[ак] ч[то],  видишь,
все очень удобно.
     Ну, будь здоров и счастлив. Целую тебя и  Ольгу, если ее еще  не  съели
ягуары.

     На нескольких крохотных  желтых  листках, выдранных из блокнота, письмо
без даты - от какого-то ноября:

     Дорогая Леночка, несколько дней собиралась тебе ответить и все не могу.
Не то чтобы некогда, но я напрочь  утратила  эпистолярный стиль. Сейчас ночь
или раннее  утро, сие мне неизвестно  за  отсутствием часов.  Но больше  нет
возможности лежать и смотреть на лиловое окно - то  ли  луна, то ли рассвет.
Итак, я встала, затопила плиту и решила тебе написать.
     По  Енисею еще идет  шуга,  но  водный  коридор с каждым днем  все уже,
льдины  вот-вот  сомкнутся. В сущности,  какая  мне  разница,  ходят или нет
пароходы? Но это как-то действует.  Зима наступает медленно, мягко.  Ходишь,
как журавль, вытаскивая из сугробов ноги.  Кстати, здесь не сугробы, а сувои
- хорошее слово, если для стихов. Жизнь моя, ей-Богу, не стоит описания. Все
то же, все то же с добавлением  какой-нибудь мелкой гадости  - например, нет
керосина. Это, впрочем, не такая уж мелочь, если  нет электричества, а свечи
-  явление  эпизодическое.  Откровенно  говоря, при  мысли  о  темноте  меня
прошибает  холодный пот. Самое глупое, что в  моей комнате торчит хвостик от
былой  проводки - да вот поди же!  "Месяца через  два, когда войдет  в  силу
новая станция, после дождичка  в четверг..."  Принимая  во внимание,  что на
дворе ноябрь, на дождичек рассчитывать не приходится.
     Работа пока  у меня есть, но что-то  со мной сделалось,  и я потеряла к
ней вкус. Потому, Леночка, на черта мне  все это нужно и...  сколько  можно!
Так что не удивляйся, что редко  пишу, да и что за удовольствие такие письма
- это что-то вроде спиритического сеанса с вызыванием духов.
     Теперь  уже, наверное, утро, так  как над головой у меня зашевелились и
окно стало голубым. На  плите  жарится картошка (2 мешка в подполье) и шумит
кофейник  -  наступает день.  Все равно, хоть  я его и не  хочу,  но  сейчас
встану.  Меня  ждет  вывеска  слесарной  мастерской  -   "производит  ремонт
велосипедов,  патефонов  и швейных машин", потом раскраска макета,  потом  я
пойду к Ал[ександре] Фед[оровне], которая мне вливает в  вену глюкозу, потом
еще  что-нибудь... Скучно на этом  свете, господа,  -  как  верно  выразился
Николай Васильевич.
     Смотрю на эти листки (единственная бумага, кот[орую]  можно  достать) -
стоит ли посылать. Ну да ведь лучше все равно не напишу пока что. Целую тебя
и