так   называемого   "зрительского   буфета"
рассаживается вся команда будущего спектакля.
   Любимов собирает труппу, читает пьесу "Мастер и Маргарита",  представляет
нам своего соавтора, учителя литературы В.Дьячина. В воздухе пахнет  грозой.
Наверное, его замучили начальники, они уже десять лет запрещают  работу  над
романом. А может быть, раздражают актеры,  легкомысленные  и  невежественные
спутники его  "крестного  пути".  Лучше  режиссеру  даются  монологи  Понтия
Пилата. Очевидно,  помогает  сходство:  игемон  у  Булгакова  стиснут  между
римской властью, народной массой и  порывами  спасти  Иешуа  Га-Ноцри.  Юрий
Любимов зажат между кремлевской властью  и  порывом  к  вольному  искусству.
Обсуждение пьесы.  Всё  как  всегда.  Глупые  слова  сверхвосторгов,  робкие
замечания с ответным окриком типа: "Надо уровень  свой  повышать,  в  книжки
умные заглядывать, а не советы давать..." На  мои  сомнения,  нужны  ли  два
персонажа "от Автора" - резкое возражение: "Нужны! Спасибо  за  предложение!
Будут два!"

   Из дневника 1975 года.
   6 января. Читка "Мастера и Маргариты". Нелюбезное утро, слякоть и снег. Я
в театре. Звонки туда-сюда. Читка. Яростный  шеф.  Через  губу  с  ничтожным
уважением  к  труппе  -  скопищу  эгоистов,  невежд  и  прочия   недостатки,
обнаруженные его чутьем и его  сыном,  поодаль  с  другом  расположившимися.
Начхать  на  них,  живите  как  знаете,  но  то,  что  вползли  в  атмосферу
мизантропия и дисгармония, неблагодарная нелюбовь к актерам и самовозвеличка
- вот что есть кошмар текущего момента. Не дочитав - а читал  Ю.П.  скверно,
на одной краске Пилата с немногими вдруг рассветами актерства и попадания  -
ушел в 14.45 в управление.
   7 января. Рождество  Христово.  10  утра.  Дочитка  "Мастера".  Запретили
спектакль "Пристегните ремни". Управление предъявило тыщу глупостей. Послано
выше. Эх. Конец инсценировки, переплетение  трезвучия  Булгакова  -  чище  и
лучше.
   Инсценировка и сегодня кажется очень удачной. Собрать в одно целое  такую
книгу, чтобы сыграть ее за три с половиной часа, - да так собрать,  что  все
сложные  линии  романа  сохранились!   Ю.П.   очень   хвалил   В.Дьячина   -
интеллигентного, тихого книжника из Сибири. Когда случился распад  "Таганки"
и  Любимов  оказался  в  эмиграции,  мы  узнали  о  трагической   гибели   в
автокатастрофе сочинителя пьесы "Мастер и Маргарита". А когда в 1988 году мы
с Галей выехали за рубеж,  впервые  после  андропо-черненковских  времен,  в
Германии я увидал книгу: пьеса по  роману  Булгакова,  автор  Ю.Любимов.  Не
думаю, что память подвела Ю.П., скорее всего, были какие-нибудь уважительные
причины.
   ...Юрий  Петрович  рассказывает  и  показывает  -  все  о  замысле  и  об
"эксперименте" работать без бюджета. Затем - читка  по  ролям.  По  правилам
нашего театра, читке уделяется самое короткое время: услышать за столом весь
текст, договориться о стиле спектакля, разобраться  в  логике  характеров  и
речевого действия - и на сцену.
   Я любил этот короткий энергичный период застолья. Нравилось слышать,  как
впервые оживают и меняются сцены, уже  сложившиеся  особым  образом  в  моем
читательском  воображении.  С  ролью  Воланда  сразу  же  попал  в   двоякое
положение. Произносить текст  было  наслаждением,  но  именно  это  вызывало
протест режиссера. Читатель во мне никак не хотел уступить место актеру.
   Покатились репетиции. Дальнейшее строительство спектакля было  счастливым
и безоблачным - в  сравнении  с  грозовыми  раскатами  первого  дня.  Каждый
следующий эпизод ищется в комплексе всех театральных атрибутов:  как  играть
актеру, как работать осветителю, как звучать  музыке,  где  быть  реквизиту,
декорации и т. д. Любви к роли Воланда у меня не  убавилось,  но  расстояние
между мной и успехом катастрофически удлинялось. Сам себе повредил в  начале
работы, когда улетел на съемки в  Свердловск,  а  репетиции  на  сцене  были
объявлены вдруг - и без меня. На Западе такого не бывает, а у нас жаловаться
некому: сидел бы в Москве, узнал бы, что завтра, вместо того-то  и  того-то,
всем участникам сцены "На Патриарших прудах" следует явиться к десяти  утра.
Вернулся домой, пришел в театр - батюшки, уже полсцены разобрали. Стоят  два
кубика "Х" и "В", на них беседуют Берлиоз с  Бездомным,  справа,  как  бы  в
окошке - торговля напитками, слева - "от Автора", из глубины сцены  шествует
элегантный, чернобородый, весь в черной коже Воланд -  Хмельницкий.  Любимов
заменил Соболева на Хмельницкого. В сцене на Патриарших прудах он мне  очень
нравится. Неизвестно, как надо играть сатану. Перенести на сцену точно  так,
как его описал Булгаков, невозможно. И вообще, книга - для чтения,  сцена  -
для обозрения. Но длинный, худющий, в черной коже с ног до головы и с  голой
грудью - этот Воланд казался эффектным.
   Любимов через спину кидает: "Смехов явился? Ему бы сидеть и  смотреть,  а
не по киношкам дешевой славы искать". Думаю, прав учитель,  такой  шанс  два
раза в жизни не выпадает. Упустил я  своего  Воланда  -  эка  хорошо  ребята
играют... Но репетиции - дело долгое, и  мало-помалу  я  вылезал  на  сцену,
по-своему повторял найденный рисунок  роли.  Когда  дело  пошло,  когда  все
элементы театра заработали на Булгакова,  настроение  у  всех  поднялось.  В
московских  сценах  рождались,  как  полагается  в  искусстве,   "гениальные
находки", складывался оригинальный и театральный мир московской  чертовщины.
У меня в дневнике сплошные знаки изумления:  через  двенадцать  лет,  пройдя
столько ступеней  удач  и  переживаний,  став  потихоньку  героем  шаржей  и
капустников в качестве "вождя народов" - Ю.П. превратился в того вахтанговца
60-х годов, кто буквально обворожил и актеров, и зрителей. Он вел  репетиции
без жесткого напора, с радостью принимал предложения, проверял  их,  отменял
или фиксировал, но никого не ругал! Не грубил!  И  мы  плескались  в  нежных
руках, как в теплом молоке... А может быть, причина  в  нас?  Может,  и  мы,
актеры, работали, наконец, в полную  силу,  были  точны  и  хватали  с  лету
замечания режиссера? Словом, над нами витал и  осенял  таганскую  сцену  дух
М.А. и его героев... А может, это были  "штучки  Воланда"?  "Роман  летел  к
концу"...

   Из дневника 1976-1977 годов.
   24 мая. На Таганке: сцена -  Гоголь  ("Ревизская  сказка"),  в  буфете  -
Булгаков, режиссер Вилькин. С 10 утра - Булгаков, дрожу от  сладострастия  к
тексту Воланда.  Великие  слова,  великий  писатель.  Вилькин  -  репетитор,
свысока разминающий, все знающий. "Веня, здесь надо  дать  прокол"  ...Кого?
Гм... Ну-с, радость говорения Воландом налицо. Затем сцена, Любимов, Альфред
Шнитке и мытарства на месте,  топтанье  возле  первых  15  минут  спектакля.
Ладно, профессия - надо же пережить.
   25 мая. 10 утра - Булгаков. Воланд-аюсь через усталого маэстро Вилькина -
с Берлиозами - Сабининым и  Штейнрайхом  и  с  Бездомными  -  Золотухиным  и
Высоцким. - Звонки - лечу с лестницы на сцену. Гоголь... литератор.
   29 мая. 10 утра. Гоголь, Шнитке, Любимов, шинели.  Наверх  в  буфет!  Там
Вилькин, Сабинин, некто Лебедев (за Высоцкого) и Штейнрайх. А я - Воланд.  И
Хмель - присматривает. Меня хвалят, зачем? Цель далека,  размыта.  Я  просто
счастлив приобщаться, таять  в  объятьях  текста.  Не  надо  хвалить,  дайте
надежду - сыграть Воланда - хоть когда, я оч-чень постараюсь.
   31 мая. Последний день весны. И дождь,  и  тепло.  Репете.  Уже  живее  -
Воланд с Берлиозом, Вилькин хвалит  и  брюзжит.  Это  сами  себе  режиссеры,
утомленные властолюбцы, надменцы  с  обязательным  присутствием  таланта,  а
Фоменко - Моцарт, Любимов - Моцарт, всё, что делают, - в сцену,  в  Бога,  в
мать, а себе - потом, а эти - сразу, с первых секунд - себе.
   12 октября. Мы за границей. Кого-то возят на теле,  Володя  с  Мариной  в
Интер Владинентале, кто-то курит, кого-то фотографируют, а я в Россию, домой
хочу - и Воланда сыграть.
   9 декабря. 10 утра - "Тартюф",  репетируем  без  шефа  же.  Балуемся,  но
что-то ничаво себе. Метнулся на  мал.  сцену  -  "Мастер  и  Марго"  с  реж.
Вилькиным. Хмель глубоко  мыслит  в  предлагаемых  Воланду  обстоятельствах.
Я-таки вырвал момент и прошел первую сцену,  вспомнил,  утешился.  Волшебник
Булгаков. Бездна соблазнов. Сабинин удачно ищет  Берлиоза  через  Белинского
Сашу.
   14 декабря. 10 утра. Театр. Я прошлялся, проснимался,  а  тут  новости...
Любимов на два дня дав Гоголю строиться, хотел коснуться Булгакова, вывел на
сцену... и увяз, увлекся, увдохновился.  Почти  час  готов,  неделя  горячих
репетушек, Воланд - Хмель, экстерьерен и самовлюблен. Но серьезен,  молодец.
Гениально и смешно у Дыховичного - Коровьева, у  Сабинина-Берлиоза...  Жаль,
что отстал от Воланда. Хмель  с  тростью  и  бородою  -  копия  черт.  Ю.П.:
"Вениамин,  нельзя  так  театр  держать  в  напряжении..."  Не  удалось  ему
воспарить, я ответил.
   17 декабря. 10 ч. Любимов выводит на сцену "другой"  состав.  Высоцкий  -
Бездомный, Штейнрайх - Берлиоз, Коровьев - Подколзин, Пилат -  Пороховщиков,
а не Шопен. Ощупью полчаса поискали. Я неуверен, Володя якобы самоуверен, но
брыкается и не найден. Лечу домой, все же рад, что побыл при Булгакове.
   18 декабря. 16-го - полчаса в  "Мастере",  неуверенно,  17-го  весь  день
репетуем с Высоцким, чего-то стронулось. Рад, доволен, хочу, люблю.  Сегодня
- не мы, гляжу в зале.
   20 декабря. Репетую. Зря Любимов перемрачняет в Воланде то, что Булгакову
слышалось "привзвизгиваньем". Но - работа впереди.  Прелестно,  что  маэстро
увлекся всерьез. Гоняем первый акт туды-сюды. Пришел Можаев. Стоп, прогоним!
   26  декабря.  Миновали  католические  рождества,  наступили  православные
холода.  11  утра,  репетиция  "Мастера"  в  парткоме.  Мебель   Эрдмана   -
вольтеровское кресло, диваны, креслица*, Любимов  торопит  финал  Булгакова.
Читаю  сцену  с  Лиходеевым  и  Никанором  Иванычем.  Разобрали  без  особых
трюизмов.  Уверенно  читал  Хмель,  я  пока  вполголосю.  Когда  отвердею  и
засерпантинюсь - неизвестно.
   13 января. Кайф, лайф. Читаю Канта - "Доказательство бытия Божия"  и  пр.
Воланд точит, колет, свербит. Гульба.
   17 января. Репетировал Воланда. Ю.П. мирно-свой.
   18 января. Утро. Булгаков. В зале А.М.Володин. Почеломкались.  Он  визжит
от радости за "Мастера". Из театра лечу на  "Мосфильм"  и  еле  нашел  путь.
Пропуска нет, есть Отар Иоселиани. Едем в "Метрополь", ж/д  билеты,  вспять,
"Мосфильм", его  пропуск.  Тонателье.  Борис  Венгеровский  -  звукорежиссер
кинофильма "Пастораль". Кажется, блеск. Естество, ничего влобного, климат  и
печаль, юмор и музыка.  Стараюсь  попасть  в  тон.  Вроде  довольны.  Буфет,
черепное давление Отара. Пьянству... бой. Работа  до...  0  час.  Под  звуки
гимна вышли на улицу.
   20 января. 23 градуса мороза. Театр. "Мастер".  Прогон  сделанного.  Куча
людей в зале, злюсь, зажимаюсь. Володин, Гутьеррес, Ситников  и  незнакомцы.
Ю.П. в конце: "Много было верного. Хорошо сказал: "Я один, я всегда  один"".
Пожалуй, мне надо где-то злость подключать... Володин:  "Очень  хорошо.  Ну,
оттого, что ты попросил глядеть пристально  -  перед  репетицией...  Знаешь,
захотелось услышать живую интонацию, заинтересованность, насчет  Берлиоза  и
Бога... а так очень..." Гм, гм... Плохо дело.
   27 января. Барахло настроение. Мучает Воланд. Хмеля очередь.
   29, 30, 31 января,  1  февраля.  Беготня.  Еле  поспеваю  мучиться  ролью
ВОЛАНДА... Несколько ублагополучилось с Ю.П. Худ.  уровень.  Федор  Абрамов,
приехав на сотых  "Коней",  -  сел  на  репете  "Мастера"  и  оглушил  aprPs
восторгами: "Веня, мы потрясены... Вы так глубоко, так верно  берете  -  это
невероятный характер... Молодец..." Тьфу, тьфу, тьфу...
   3 февраля. День высокой успеваемости. Репетиция. Хмель.  Я  слежу,  но  и
бегаю звонить.
   4 февраля. Прекрасные Гердт и Таня. Чмок-чмок, репетиция. Туго, но славно
- бал у сатаны - крадемся по великой прозе. То броском, то ползком.
   6 февраля. Тоска по роли Воланда...
   7 февраля. С утра читаю "Мастера", легкий ожог  правого  глаза  (заставил
Ю.П. ходить с "бебиком"* в 100% света за занавесом)...
   С 8 по 12 февраля. Дотыркались в "Мастере" до "Всесилен!" - финал второго
акта и кульмиНаитие чтения рукописи... Кажись,  чуть  успокоился,  ищу  опор
вовне, в партнерах и т. д., является старое  позабытое  чувство  важности  и
серьеза происходящего с тобой.
   С 13 по 18 февраля.  Бурный  поток.  Летаю,  скачу,  скольжу,  недосыпаю.
Что-то уже  складывается.  Нервирует  любимовская  небрежность  к  артистам,
перебор сальных глупостей, плоский юмор, но  когда  он  зажигает  на  пульте
лампочку и сам показывает Воланда - все железно. И  хорошо!  Скрепя  печень,
иду вперед. Через день - я и Хмель. Еще зубрит Сева  Соболев.  Я  никого  не
боюсь; и если не сподличает вероломщик шеф - дотяну сию роль.
   19 февраля. 9.50 - одеваюсь. Шик-костюм,  бархатный  нашейник  с  брошью.
Голое тело. Любимов одобрил. Еще кож. пальто. И цилиндр. Обрезанье носков  -
как бы на босу ногу. Сбор гостей. Максакова с  Улею,  Целиковская  -  моя  и
всееврейская поклонница. Делюсины. Еремин. Карякин. Ильина. Денисов. И  куча
людей. Юля Хрущева. Первый гранд-прогон двух  актов  "Мастера".  Чрезвычайно
озабочен, взнервлен, очень хочу прорваться.
   10.20 - поехали. Плоды волнения в смеси  с  кой-каким  опытом  и  знанием
Воланда. И вдруг покойные (сам  удивлен)  тона,  всех  вижу,  тихо  глаголю.
Что-то  принимается.  Всеобщее  волнение.  Рванулась  Славина  в   Азазелло.
Взаимозаботы и вспомоществование.
   1  час  15  мин.  -  антракт.  Наисильнейше  обрадовала  Ира  Рудакова  -
секретарь, интель и эфросительница: "Вы очень хорошо сегодня  играете.  Есть
какая-то высшая свобода - знание незнаемого и власть над живыми..."  Кое-кто
еще одобрил. Уверен в сценичности выглядки - бабье актерское чувство, весьма
плодоносное. Второй акт, варьете, нормально, в Сокове напутал с  брынзой,  в
новой вставке чуть напутал, но выкрутился с бебиком в  руках  после  бала  у
сатаны (то есть у меня). Конец.  Искомая  гармония  в  сцене  чтения  романа
("рукописи не горят") найдена. Финал. Переодеваюсь. Высоцкий и Марина  Влади
поздравили с... "первым прогоном". Целиковская довольна и поздравила Зинаиду
и Дыховишню. А вот и мой урожай: жарко похвалили  Сайко,  Жукова,  Иваненко,
Комаровская. Они отмечают рост и  покой,  знаки  образа.  Гости  ушли.  Ю.П.
собрал состав. Обо мне - ни плохо, ни хорошо.  Одобрил,  однако,  Коровьева,
Берлиоза, очень - Зину, Лебедева, Семенова, и Шацкой, и Щербакову - по слову
хвалы. Воланда показал в двух местах - то ли  для  примера,  как  надо  всем
чувствовать Булгакова, то ли чтобы меня подтянуть.  Очевидно,  не  уверен  в
методе воздействия на меня. Но не может не видеть, как мне дорога и серьезна
работа. Расход. Смесь чувств, из коих главная - дичайшая усталость.  Не  ем,
но курю. Во всяком случае - дурак. Ибо - интуитивен, и только. Что же будет,
Господи.
   21 февраля. Начало 3-го акта.  Без  разгона  -  скрип  и  претензии  Ю.П.
Торопит  результат,  всеми  недоволен,  кроме,  кажись,  Дыховичного.  Мотив
Высоцкого - подспудье  заспинных  речей  -  вымолить  роль  Воланда.  Вдрызг
испорчен тонус. Денисов тоже что-то неприятное сказал о  прогоне:  мол,  ты,
Веня, еще не личность, Воланд должен быть особенной личностью,  и  подтексты
глубже... Показалось все кабинетной игрой...
   22 февраля. В театре примерки с портным, репетирует Хмель. 3-й  акт.  Все
мнет, врет текст, и Ю.П. его за это жутко обижает. Неприятно до злости.
   23 февраля. Скользко, дождь, снег, грязь. Еду. День Красной Армии. Бегом.
Театр. Пилат с Афранием и чуть дале Хмель двинулся к финалу.  Я  -  звоню  и
сижу глазеть.
   25 февраля. Ну, репетировал. "Мастер и Маргарита": к 13  часам  спектакль
доведен до финала... "Оставьте их вдвоем... И, может  быть,  до  чего-нибудь
они договорятся". Воланд слева, Иешуа справа, занавес  закрыт.  Шеф  весь  в
монтаже и свете, а мы - на воле. Однако тонус и все дела.

   Когда прошли основной массив пьесы и стали возвращаться,  повторять  все,
от Патриарших прудов, я опять почувствовал холодок под сердцем:  не  выходит
роль.  Вокруг  меня  все  крепче,  все  шикарнее  нарастает  игровая  стихия
балагана, актеры московских сцен уже купаются, как говорится, в своих ролях.
В библейских сценах уже видны контуры  успеха:  прекрасно,  величественно  и
солдатски резко играет  Понтия  Виталий  Шаповалов.  Изможденное  лицо  Саши
Трофимова, вкупе с его худобой и ростом Дон Кихота, помогают портрету Иешуа,
тем более что его глубокомыслие и речь так индивидуальны, какие  могли  быть
"у прототипа". И  дикция  странная:  то  появляются  звуки,  то  изчезают  -
странный Га-Ноцри, наверное, таким он и  был.  И  Коровьев  -  Дыховичный  -
ядовит, зычен, смачен, а то вдруг  мрачен  и  холоден,  как  тот  рыцарь,  в
которого превратился в финале шут Фагот... Очень  мелодична  и  проста  речь
Мастера - Димы Шербакова. Его прекрасная человеческая суть явно  подходит  к
роли. Буйствует красавица  Щацкая  -  Маргарита.  Ярко  балаганят  персонажи
"Грибоедова". Хороши кот Юры Смирнова, Азазелло Зины  Славиной,  Гелла  Тани
Сидоренко... да все хороши, кроме меня.
   Любимов недоволен  обоими  Воландами,  но  достается  больше  всего  мне.
Режиссер обращает внимание на какие-то удачные моменты  -  с  Лиходеевым,  с
буфетчиком, с Берлиозом, но они явно  случайны...  Я  расстроен,  кидаюсь  к
умным людям - помогите. Иду на явное нарушение  в  профессии:  Станиславский
запрещал "играть результат". А я опрашиваю друзей: каким  вы  хотите  видеть
или представляете себе идеального Воланда на сцене? Каких только чертей  мне
не  нарисовали!  Мудрых,  гадких,   громких,   тихих,   а   любимый   артист
Смоктуновский изобразил мне по секрету совершенно оперного  Мефистофеля.  Но
все это было завлекательно и одновременно - не то. Искать надо было что-то в
самом себе. Тогда я стал читать Канта. Хотел поумнеть, чтобы это сразу  было
видно со сцены. Не поумнел, не понял я  Иммануила,  отложил  чтение  трудной
книги. Забегая вперед, скажу: старания были на  пользу.  Чем  плотнее,  гуще
масса сомнений и исканий, тем крепче раствор, тем больше шансов набрести  на
искомый результат.
   Я стал самоистязателем. С утра до ночи читал, готовился,  ругал  себя  за
бездарность,  искал  встреч  с  теми,  кто  мудрее  меня,  выше,   лучше   и
образованней. Георгий Борисович Федоров - археолог и историк,  помог  очень:
беседы  об  Иерусалиме,  о  книгах  Канта...  Писатель  Тендряков   Владимир
Федорович: о стиле Булгакова, о теологии, о Христе,  о  Мефистофеле  Гёте...
Художник Орест Верейский: о Гюставе Дорэ и его рисунках к Библии, о  внешнем
виде Воланда... Я совершенно отчаялся сыграть эту роль. Чем больше я  вникал
в роль, чем больше брал ее в оборот - через Канта,  Ренана,  через  черта  и
дьявола, - тем более размывались очертания образа. Если он таков, каким  мне
представился, человеку не под силу его сыграть... Но магия театра в том, что
чем меньше получалось, тем более хотелось...
   Друг и коллега Игорь Кваша привел меня к хранителю тайн и историй МХАТа -
Виталию Яковлевичу Виленкину. Рассказ о первых чтениях романа...
   "Вот здесь сидели мы с П.А.Марковым, здесь - чета Файко, потом  приходили
братья Эрдманы... да, конечно, друзья Михаила Афанасьевича и Елены Сергеевны
- Вильямсы, художник Дмитриев...  Булгаков  вдруг  прервал  чтение  главы  о
Патриарших прудах, о Берлиозе и Бездомном, и хитро спрашивает (а нам  ужасно
понравилось! мы были так возбуждены! да и тема запретная...): "Ну, кто будет
у меня главный герой?" Все помолчали, а я вдруг:  "Сатана!"  Он  так  хорошо
улыбнулся, обошел стол,  вот  так  вот  надо  мной  встал  и  -  по  головке
погладил..."
   Виленкин  произвел  на  меня  впечатление  фактом  своего  присутствия  в
булгаковском доме "тогда" - таким же простым, как мое присутствие в его доме
- т