но трагически-символичной, и  все  играли
хорошо, но лучше всех (и тоже роль Официанта) - Саша Боярский.
   Я еще раз увидел Сашу в Риге, а потом - в Киеве, перед отлетом их  театра
на гастроли в Болгарию. Там он погиб  -  нелепо  и  трагично,  замечательный
артист, настоящий  интеллигент,  скромный  и  красивый  Александр  Сергеевич
Боярский.
   ГЕОГРАФИЯ СЪЕМОК
   Я большой любитель путешествий,  и  когда  приглашают  в  новую  картину,
особенно  радуюсь  словам  "на  натуру  мы  выезжаем  туда-то".   Дальше   -
перечисление мест. Я снимался в Крыму, на Кольском полуострове, на Урале, на
Куршской косе, в Севастополе, в Самарканде... Одно удовольствие  перечислять
эти названия.
   "Три  мушкетера"  снимались  во  Львове  (сцены  и  скачки  в  Париже   и
королевская резиденция), в Одессе и под Одессой (павильоны-интерьеры, дворцы
и берег моря). Музыку писали в  Полтаве,  песни  -  в  Питере  и  в  Москве.
Озвучание проходило на втором  этаже  Останкинского  телецентра,  на  студии
"Экран". Через  двенадцать  лет,  на  съемках  "20  лет  спустя",  география
расширилась (хотя возможности бюджета сузились). Я не сравниваю  эти  фильмы
по их, так сказать, художественной себестоимости - первые три  серии  фильма
"Д'Артаньян и три мушкетера", конечно, выше по всем статьям. Но  об  этом  -
позже, а пока о географии. В 1990 году, на съемках "20 лет спустя" и "30 лет
спустя"...
   Город Таллин, пока мы там снимались, удлинился на  одну  букву:  Таллинн.
Помню под Таллинном старинный, хмурый замок  -  на  сутки  он  стал  "Замком
Атоса". Подъезжали к нему все мушкетеры и сын Атоса в "двух  лицах":  Сережа
Шнырев в младшем возрасте виконта и Андрей Соколов -  в  старшем.  Эстонские
конноспортивные базы давали лошадей покрепче львовских, но падать с них было
больнее.  Тренерша  отказывалась  говорить  по-русски,  хотя  все  понимала.
Инструкции через переводчика давала сухие и странные. В результате  один  за
другим падали на землю я, мой сын "обоих возрастов" и Арамис. Потом дважды и
пребольно  грохнулся  бывалый   Смирнитский.   Когда   же   бешеная   лошадь
Д'Артаньяна, извиваясь в руках могучего наездника, все же "катапультировала"
его  на  землю,  тут  я  уверенно  заподозрил   "национально-патриотический"
заговор. Похоже, что участники киноэкспедиции  оптом  зачислялись  в  список
врагов эстонского народа.
   Снимались  в  Нарве,  в  Иван-городе.  Снимались  в  Ялте,  в  море,   на
уникальном,  сто  раз  заштопанном  фрегате,  который  уже  устал   помогать
советскому кинематографу  в  его  фильмах  о  пиратах,  капитанах,  бурях  и
штормах. Снимались в пустыне Каракум,  под  Бухарой,  где  по  сходной  цене
уговорили местных верблюдов стать  последними  лошадьми  в  последней  серии
фильма.
   Юра Хилькевич не хотел следовать  финалу  у  Дюма,  хотел  смерть  героев
заменить кадрами ухода мушкетеров в жаркие страны, в пески, в никуда...  Нам
это понравилось: кому охота умирать, даже в роли Атоса? Прибыли мы в Бухару,
оттуда  в  пустыню.  Узбекские  ребята  беспрерывно   смеялись,   глядя   на
мушкетеров. Старшие учили нас слезать, держаться за горб верблюда, правильно
сидеть, правильно лупить его, чтобы чувствовал власть седока.
   Для начала не повезло Арамису: его верблюд хотел, видимо,  объясниться  в
любви к звезде экрана, но... плюнул. Хрестоматийно плюнул верблюд,  нехорошо
разукрасил костюм Арамиса.
   Благородный  Боярский  первым  оседлал  ("огорбил")   своего   "скакуна",
адаптировался,   уверился   в   безопасности,   тогда   и   нам    предложил
присоединиться.
   Мы взгромоздились, и наши "цари"  или  "корабли"  пустыни  взметнули  нас
вверх. Часов пять надо было держаться там, никаких стремян не предусмотрено,
сам гордо сидишь на каких-то подушках, а ноги болтаются и  затекают.  Жарко.
Появляются разные поводы сойти на землю. Нельзя. Снимаемся. Даже понравилось
- ходим важно, без спешки, без рысей и галопов. Правда, не знали  верблюжьих
половых проблем: дама-верблюд ни за  что  не  хочет  без  супруга  гулять  и
норовит к нему прижаться. Ну, хорошо,  учли  исторический  атавизм  древнего
животного, пусть Портос и  Арамис  шагают  совсем  близко.  Все-таки  я  зря
расслабился. Уже в конце съемки просит режиссер:  подойти  к  камере,  нужен
крупный план, через морду зверя.  Я  подъезжаю  и,  на  свою  голову,  читаю
Маяковского:

   Лошадь сказала, взглянув на верблюда:
   "Какая гигантская лошадь-ублюдок".
   Верблюд же вскричал:
   "Да лошадь разве ты?!
   Ты просто-напросто -
   верблюд недоразвитый"...

   Тут меня и снесло вниз, как с горы! Верблюд либо  Маяковского  не  любил,
либо ему захотелось совсем "укрупниться" в кадре - он вдруг упал на передние
лапы, и я был готов. Кажется, этот трюк повторили все верблюды, кроме  того,
который возил Д'Артаньяна...
   Снимали в Санкт-Петербурге и в окрестностях.  Знал  бы  Дюма-отец,  какие
дворцы отхватил его граф де ля Фер!  Дом  ученых.  "Фонтанный  дом".  Дворец
Белосельских-Белозерских, он же Куйбышевский райком партии, что на  Невском,
- тоже был "моим". А ведь я, москвич, с детства обожал это роскошное здание.
Приятно было влезать в штаны графа де ля Фер в комнате с  дощечкой  "Кабинет
агитации и пропаганды". Был у Атоса  дом  и  в  Павловске,  и  даже  "чайная
комната" в кабинете Петра Великого...
   В Петергофе выпадают два часа отдыха. С Мишей Боярским ищем, где  поесть.
Толпы  туристов.  Миша   нашел   кафе,   где   почти   нет   клиентов:   это
германо-российская компания, здесь дают пить и есть  только  на  валюту.  Но
Миша есть Миша -  и  нам,  в  виде  исключения,  разрешают  подкрепиться  за
советские рубли.
   Съемки в Одессе. Мушкетеры в лодке, у меня под одеждой -  комбинезон  для
прогулки на дно. В автобусе тревожно ждет одевальщица с махровым  полотенцем
и сухим бельем. Подплывает Мордаунт, сын Миледи.  Атос  -  в  море.  Борьба.
Октябрь, вода ледяная. Я на  берегу,  переоделся,  на  душу  ложится  стакан
водки. Вспоминается рассказ Юры Визбора о двух дублях  купания  в  Ледовитом
океане.  В  моем  случае  исполнитель  роли  Мордаунта  -  Витя   Авилов   -
отсутствовал. Когда я кувыркался  в  воде,  за  него  работал  дублер.  Витя
прилетел, меня стали вызывать  на  повторное  купание,  потому  что  "пленка
подвела". Я процитировал Юрия Визбора, и меня оставили в тепле и покое.
   В Белгороде-Днестровском, в  бывшем  Аккермане,  снимались  в  знаменитой
крепости. Во время съемок первых "Трех мушкетеров",  в  1978-м,  мои  дочери
были здесь на экскурсии, после чего младшая, Алика, отчиталась:
   - Такая была красивая крепость, но, папа, ее разрушили!
   - Кто?
   - Ну, этот... татаро-монгольский Иг!
   Теперь здесь - тьма людей, фонарей,  лошадей...  Ночная  съемка.  Орет  в
мегафон  ассистент  режиссера,  командует:  "Репетиция!"  Толпа   пришла   в
запланированное движение. Тронулись гвардейцы, повозки, кони, люди.
   "Стоп!"
   Еще репетиция.
   Еще одна.
   Это новое время: пленка ужасно дорогая, снимать стараются  в  один  дубль
(что, конечно, сказывается на качестве фильма).
   "Стоп. Внимание! Мотор!  Двинулись!  Так,  гвардейцы,  пошли!  Мушкетеры,
пошли!"
   Вдруг: "Стоп, что случилось?"
   Площадь замерла. Вся масса народа остолбенела. В центре  площади  молодой
жеребец поднялся на кобылу и объяснился ей в любви. Мертвая пауза.  Трепещут
огни факелов на фоне зияющих окон крепости.
   КИНОСЕМЬЯ
   Конечно, фильм -  дело  временное,  и  каждый  в  нем,  от  режиссера  до
"хлопушки"-помрежа, - только гость. Если повезет с атмосферой на съемках, то
временное дело и через много лет помнится, как будто там - в павильонах,  на
колесах, на натуре - прожита семейная жизнь.
   Из сильнейших впечатлений на тему кино - рассказ моего  друга  Александра
Калягина о работе в "Неоконченной пьесе для механического  пианино".  Никита
Михалков сумел создать в группе иллюзию незыблемости семейного острова,  где
каждый, буквально каждый - дорог и любим всеми.
   Говорят про кино и театр: половина успеха - в  выборе  актеров.  Не  могу
ничего сказать про своего героя, но что касается моих  товарищей  Боярского,
Смирнитского  и  Старыгина  -  то  здесь,  очевидно,  режиссеру   Хилькевичу
подсказка была дана прямо с небес, от Ангела  Удачи.  Или  же  -  от  самого
Александра Дюма-папы.
   "Каждый пишет, как он слышит", - повторю слова  Булата  Окуджавы.  Мне  и
слышится, и дышится вполне  сентиментально,  когда  перед  глазами  -  время
съемок мушкетерских сериалов. И здесь абсолютно не важно, какая серия лучше,
какая хуже. Память играет на скрипке нежный мотив, и я благодарно  перебираю
кадры моей внутренней кинохроники.
   Михаил  Боярский.  Суровый  товарищ,  он  кажется  вообще   несговорчивым
эгоистом. На поверку - из самых надежных. И в работе, и в жизни. Помню,  уже
после съемок, года через два, я звонил ему из Москвы: "Помоги,  нет  другого
выхода, срочно нужно передать посылку с  продуктами  моим  друзьям.  Посылка
идет поездом. Вагон  такой-то.  Адрес  друзей  такой-то".  Миша  все  сделал
идеально, и на площади Стачек на пятом этаже  раздался  его  звонок.  Открыл
дверь мальчик Алеша. Получил посылку и "привет от Атоса".  Исчез  Михаил,  а
мальчик сегодня - хороший артист в немецком городе Штутгарте, но он  никогда
не забудет, как открыл дверь квартиры и увидел Д'Артаньяна.
   Для  телепрограммы  "Театр  моей  памяти",  которая  шла  на   Российском
телевидении, у нас дома, в Москве, на Краснопресненской набережной, снимался
сюжет: "Мушкетеры. 17 лет спустя". Столько воды утекло, но стоило  оказаться
за одним столом, стоило согреться душой "в своем кругу", хорошо поесть...  И
всех связал этот странный "семейный синдром".  Говорили  не  умолкая.  Любую
тему, которую я, из эгоизма автора программы, строго  и  внятно  выносил  на
обсуждение, начинали шумно комментировать. Мне честно помогал Володя  Болон,
но и он не в силах был удержать общего бедлама.  Казалось,  пока  шел  обед,
много интересного сказано каждым. Рабочих видеокассет было отснято часов  на
пять. Но из них смонтировать двадцать  шесть  минут  было  чистым  мучением.
Почему? Потому что зрелище оказалось "слишком семейным", чтобы из него можно
было  выудить  что-то   для   общего   пользования.   Я   надеялся:   придут
профессионалы, ответственно отнесутся к задаче. Ну,  вылетит  половина,  ну,
две трети - на случайное,  на  скучное,  на  бестолковое.  Но  часа  полтора
останется для выбора! Ничего подобного. Вот  Боярский  начинает  серьезно  и
горячо замечательную фразу. Одновременно кладет в рот пирожок,  ест  его,  а
заодно съедает и главную  часть  фразы.  Вот  Портос  обращает  внимание  на
смешную ужимку Арамиса, тут же  Арамис  припоминает  что-то  Д'Артаньяну,  а
Д'Артаньяну приспичило разыграть Портоса. Детский сад!  Опять  все  застолье
тонет в шуме, в  звоне,  в  хохоте...  Я  очень  был  расстроен.  Героически
вытянули и  смонтировали  положенное  время,  где-то  "закрыли"  жующие  рты
кадрами из фильма - словом, программа вышла. А как приятно  через  несколько
лет смотреть наивные, сбивчивые кадры и как много они говорят  узкому  кругу
участников! Стоило ли расширять этот круг? Ведь это был  семейный  праздник,
семейное застолье...
   Валя Смирнитский - обаятельный,  доброжелательный,  мягкий  человек.  Его
можно уговорить на что угодно и - отговорить тоже. Так  казалось,  когда  мы
знали друг друга коллегами двух популярных театров Москвы - "Малой  Бронной"
и "Таганки". К тому же оба - выходцы из одного "вахтанговского  гнезда".  Но
вся его мягкость каменеет и Валя становится диким  вепрем  -  когда  у  него
приходит час Азарта. Это неукротимый, своенравный,  ниагарский  темперамент.
Валя - игрок. Подобное я читал о Маяковском. Карты, скачки, казино, бильярд,
вино - лучше не дразнить в нем "зверя". Но интересно: в любой момент  любого
игрового безумия он остается обаятельным, что большая редкость.
   Игорь  Старыгин  мне  понравился  как  актер   в   фильме   "Доживем   до
понедельника". В жизни  он  показался  хрупким  интеллигентом.  Последнее  -
правда, а с хрупкостью я ошибался. Все бури  и  натиски  нашего  "курортного
спортлагеря" Игорь выдерживал как-то легко и гордо: падал ли он с лошади или
попадал под постоянный обстрел юмора и сатиры господ Портоса, Д'Артаньяна  и
Де Жюссака (он же Володя Болон).
   Юра Хилькевич - папаша киносемьи. Художник и режиссер, он получил на свою
голову от критиков и коллег столько шишек, обид  и  оскорблений,  что  любой
другой бы бросил свое  поприще  или  сломался  душой.  Юра  -  авантюрист  и
победитель. Казалось: все зло, полученное им в награду за многие фильмы,  он
превратил в топливо,  на  котором  и  совершил  свое  путешествие  в  страну
мушкетеров в "не очень советском" жанре: в соединении мюзикла  с  вестерном,
где вместо ковбоев - поющие мушкетеры.
   Снять в темпе трехсерийный  фильм  в  неуютных  обстоятельствах  контроля
Москвы (телестудия "Экран"), Одессы (начальство киностудии), Киева (кураторы
украинской столицы) и с ненадежной командой администраторов  -  это,  я  вам
скажу, большая удача. Ему сильно подфартило: в те времена рядом с  ним  была
прекрасная женщина,  его  ассистент  по  актерам  и  бессонный  спутник  его
одержимого характера - жена Таня. Актеров  надо  уметь  согреть,  а  жесткий
характер  не  годится  для  киносемейного  очага.   Таня   была   "Танюшей",
"Танечкой", "Танькой". Она была везде, где в  ней  нуждались.  Она  утешала,
хвалила, выслушивала жалобы и защищала группу... от Хилькевича.
   Жизнь большинства "киносемей" кончается нелюбовью к режиссеру и дружбой с
ассистентом режиссера по актерам - таков  парадокс.  Это  главный  каторжник
группы. Честное слово, я не помню ни одного  плохого  ассистента.  Их  будто
выводят в одном инкубаторе, и они выходят на свет для одной цели: подставить
одну щеку (для удара) режиссеру, а другую (для поцелуя) - любимым  артистам.
Ассистенты по актерам словно не живут своею жизнью, они - душа киносемьи.
   Таня Хилькевич была одарена еще сверх сказанного.  Прошло  несколько  лет
после наших съемок, и она оказалась в Канаде. Никто из нас не знал, что ради
Хилькевича она ушла из своей профессии. Она балетный мастер и  "служила"  то
психотерапевтом, то сестрой милосердия. Сейчас с успехом дарит свой основной
талант детям в балетной школе.
   Когда в 1978 году пришло время  озвучания  "Трех  мушкетеров",  Хилькевич
сорвался, "развязал". Таня позвонила близкому другу семьи Володе  Высоцкому.
Володя уже приходил на помощь, когда болела Таня  и  ей  нужны  были  редкие
лекарства. Но теперь Таня искала Володю с другой целью. У обоих  друзей  был
за плечами не  только  фильм  "Опасные  гастроли",  но  и  некоторые  другие
"опасные" сходства.
   Володя в эти дни был в Париже. Таня позвонила мне  в  отчаянии:  организм
отравлен, Юра умирает. Повезло устроить больного в  клинику,  где  профессор
Элконин сразу подключил его  к  каким-то  проводам,  начал  экстренный  курс
борьбы за жизнь. В палату, конечно, не допускается никто со  стороны.  Вдруг
прилетает из Парижа Высоцкий, узнает, где Юра, врывается в палату, на глазах
обомлевшей сестрички отключает оживающего от всех проводов, одевает и  тащит
к выходу. Скандал! Сестричка, не веря глазам, шепчет: "Это - реабилитация...
Его нельзя трогать... меня под суд..."  Высоцкий  быстро  пишет  расписку  и
тоном, который уже никому не повторить, убеждает медицину: "Я все знаю.  Вам
ничего не будет. Передайте руководству, что Высоцкий взял его на себя, и вас
реабилитируют!"  И  увез  бездыханное  тело.  Дома  напичкал  его   новейшим
французским средством, и через пару дней режиссер явился в студию.
   Алиса Фрейндлих. Долгая ночь в Петергофе. Снимается  "20  лет  спустя"  -
визит Атоса к королеве Анне. Сидим в обветшалом помещении. Сыро,  холодно  и
голодно. Обсуждаем с остроумным "кардиналом", Анатолием Равиковичем,  победы
и издержки "перестройки", медленно переваливаем за полночь.  Где-то  к  двум
часам ночи полусонные мозги отказываются принимать  эти  ветхие  коридоры  и
комнаты за королевские покои. "Покои нам только снятся", - вяло каламбурится
строчка из А.Блока. В нашу комнату заходит Алиса Фрейндлих, берет  термос  у
Равиковича, наливает себе чаю... Исподтишка наблюдаю за ее движениями, за ее
статью, за ее улыбкой и манерой говорить... В одежде  Алисы  присутствуют  и
наряд ее героини, и собственные вещи. На  плечи  наброшена  кофта.  Движения
актрисы домашние. Просто, без участия камеры, света прожекторов  и  красивой
музыки,  я  оказался  в  королевском  окружении.  Именно  домашние,   именно
незначительные  бытовые  жесты  подтверждали  истинное  королевское  величие
Фрейндлих. Как сказал Коровьев у Булгакова в "Мастере и Маргарите": "Кровь -
великое дело".
   Олег Табаков - король Людовик. Олег - из  самых  давно  любимых  актеров.
Кстати, пока шли съемки, в журнале "Аврора" вышла глава из моей  книги  "Мои
товарищи - артисты". Там  были  литературные  портреты  Высоцкого,  Визбора,
Золотухина, Славиной, Демидовой и Табакова. Там я признавался,  что  оставил
портрет Олега "на сладкое", а еще назвал его несколько неуклюже, но от  всей
души - "человекотеатр".
   Помню, как-то на съемках он испугал меня своей бледностью.  Понимая,  как
мало Олег отдыхает при таких ролях и заботах, я предложил ему отложить  часа
на два смену: нельзя же сразу после самолета работать! Олег не принял  моего
братского предложения. В картине есть сцена, где под красивым шатром  король
элегантно жует клубнику, а вокруг танцуют придворные, и кардинал  перед  ним
отчитывается, и королева гуляет без знаменитых подвязок...  Огромная  сцена.
Снимали под Львовом. Большое поле, большая массовка, большое блюдо и большой
артист Олег Табаков. Я  сижу  в  теньке  под  деревом,  рядом  с  Маргаритой
Тереховой и слежу за Олегом. Делюсь  с  Ритой  опасением  за  его  здоровье.
Говорю  ей:  "Видишь  огромное  блюдо  "исходящего   реквизита"   (то   есть
подотчетной пищи)? Так вот, был бы Олег здоров, он бы еще до репетиции начал
оттуда есть, он же легендарный Гаргантюа!" Проходит час, съемка окончена. По
нормальному ходу вещей, актеры уходят разгримировываться,  а  "эпизоды"  (то
есть исполнители неглавных ролей) и  группа  доедают  "исходящий  реквизит".
Большое было блюдо. Но, кажется, ничего там не осталось  -  после  ухода  из
кадра большого артиста. Мы были довольны: Табаков ест, значит, здоров...
   Риту Терехову я знал еще в пору ее первых ролей в Театре Моссовета, после
окончания студии Завадского. Рита умеет слушать режиссера (даже  если  он  -
далеко не А.Тарковский, у  которого  Рита  блестяще  снялась  в  "Зеркале").
Слушать и не перечить, не диктовать, как и где  она  будет  стоять,  сидеть,
лежать в кадре. А ведь она -  "звезда".  Я  очень  люблю  актрису  Терехову,
поэтому  мою  совесть  терзают  угрызения  за  то,  что  мне   пришлось-таки
прикончить ее - в качестве миледи Винтер. Я ей признался через год  в  этом,
но Рита успокоила меня: я, мол, тоже обижалась, что ты  меня  прикончил,  но
моя дочь так полюбила твою пластинку "Жили-были ежики", что я тебе прощаю!
   В  нашей  киносемье  был  кардинал  Саша  Трофимов,   очень   длинный   и
демонический  Ришелье.  Меня  роднила  с  ним   причастность   и   к   более
основательному семейству - любимовскому Театру на Таганке. Во время  съемок,
в Одессе, мы гуляли с ним от гостиницы "Аркадия" к морю и много  друг  другу
рассказали о предыдущей жизни. Саша - человек закрытый и болезненно  гордый,
так мне казалось до этих съемок. Он открылся тонко чувствующим и поэтическим
человеком, с множеством комплексов и сомнений. А гадкого кардинала сыграл  и
остро, и умно, и иронично.
   Очень  подходящий  у  мушкетеров  оказался   командир   -   капитан   Лев
Константинович Де  Тревиль.  Дуров  -  актер  вулканического  происхождения,
дорогой мой товарищ по битвам политического театра 60-70-80-х годов. Нас  не
развела бо