ительности, и свой сырой подвал, под домом № 5
на Комсомольском проспекте, что визави храма Николы в Хамовниках, он  должен
был бы считать пределом комфорта по сравнению  с  заслуженными  кандалами  в
Магадане. Однако Вадим  Сидур  ваял  и  созидал  искусство,  которое  хотело
принадлежать не народу, а подвалу. А в его  мастерской,  за  столом  у  Юли,
всего в метре-полуметре от  "антисоветских"  изваяний,  царило  незамирающее
чаепитие. Поэты передавали баранки физикам,  актеры  протягивали  тарелки  с
пастилой студентам, Юля разливала чай.  Чайник  усердствовал  на  старенькой
электроплитке.  Какие-то  не  по-русски  говорящие  люди  выглядели   вполне
москвичами и вполне своими ребятами, поскольку отважно  забывали  буржуазные
замашки и уверенно хлебали чай из блюдечек. Скульптуры, гравюры, миниатюры и
модели памятников, расписные доски и рисунки Сидура притягивали  к  себе  не
только актеров модного театра, собирали - и очень недаром, хотя и  бесплатно
- особенную публику,  особенный  круг  ценителей  прекрасного.  Юнна  Мориц,
Виталий Гинзбург, Булат Окуджава,  Юрий  Левитанский,  Андрей  Сахаров,  Лев
Копелев, Степан Татищев...
   Ты спускаешься по старым ступенькам вниз, под домом обнаруживаешь кнопку,
через двадцать секунд слышишь высокий голос хозяина: "Кто это?  А-а,  прошу,
прошу, очень рад..." И сразу от порога  встречаешься  с  уже  знакомыми  или
только что сделанными:  дядями,  тетями,  музыкантами,  девицами,  алкашами,
громоздкой  мамкой  с  дитем,  портретом  Юнны  Мориц,  портретом   Альберта
Эйнштейна, портретом  Христа  и  с  символическими  монументами,  в  которых
динамика металла особым образом озвучивает  наши  страхи,  боли  и  отчаяние
"жертв насилия".  Обходишь,  привыкаешь  к  новым  композициям  -  из  серии
"Гроб-арта". Рядом с тобой - Вадим, весьма симпатичный и немолодой  бородач,
отвечает на любой твой  вопрос  по  поводу  новых  работ...  А  ты  обходишь
мастерскую,  слышишь  Юлино  "Ну,  пошли  к  столу,  чайник  вскипел"...  ты
понимаешь, что надо сказать, а сказать не умеешь.
   Однажды я привел в подвал друзей -  артистов  Наташу  Тенякову  и  Сергея
Юрского, в другой раз познакомил с работами в подвале кого-то из  французов,
друзей Л.Ю.Брик. Одна из них, по имени Бланш, осмотрела подробно и долго всю
мастерскую, потом уселась за стол, взяла чашку чаю в руки  и  сказала:  "Это
очень интересные работы, особенно хорошо для меня то-то и  то-то".  А  потом
Вадим мне заметил: "Я знаю, что ты  хочешь  каждый  раз  сказать  что-нибудь
особенное. Пожалуйста, говори. Но если  тебе  интересно  мое  мнение  -  то,
наверное, так, как сказала эта Бланш, для автора лучше  всего".  Значит,  не
нужно вычислять родовые связи эстетики Сидура из древних  греков,  не  нужно
сопоставлять и умничать - он сделал, он сам все знает. Но  если  тебе  здесь
интересно, а вот эти работы особенно хорошо подействовали - тогда  скульптор
доволен...
   Казалось:   откуда   взяться   силам   творить   наперекор?    Физическая
израненность, преследования и угрозы, опасная влажность и вечные  "сюрпризы"
зимы и осени в подвале... Безденежье, непризнанность... Откуда  силы?  Пусть
отвечает Юля, ибо она - его соавтор, его  мадонна  и  его  модель.  Когда  с
любимым другом, Юрием Визбором, мы оказались в  гостях  у  Булата  Окуджавы,
хозяин дома, перед застольем, показал  в  новой  квартире  то,  что  пожелал
показать, и у картины Вадима Сидура я воскликнул: "О, это литография "Юля  с
кошкой". У меня она тоже есть!" И поэт посмотрел на  хвастуна  с  уважением,
после чего, к удивлению Визбора, мы некоторое  время  обсуждали  графических
"мутантов" и пластических "Гроб-артов" так, будто говорили на языке шифров.
   Откуда силы и где тут взяться юмору или поэзии? Тут бы выжить, дотащиться
и дотащить: вот эту  глыбу  к  тому  углу  подвала.  Метафизический  эликсир
искусства  -   и   нет   физической   немощи.   Вадим   Сидур   не   отражал
действительность, потому что был занят  более  важной  работой:  он  выражал
себя. Сама действительность отражает мир его фантазии, как морское зеркало -
игру облаков. Он объяснил свой "Гроб-арт" так: "Искусство  эпохи  равновесия
страха".
   Вадим Сидур любил уходить от разговоров  насчет  своих  работ,  искусства
"вообще"  и  здоровья  "в  частности".  Зато,  как  мало  кто  другой,  умел
выспросить тебя - чем живешь, над чем трудишься, что интересного вокруг тебя
и т. д. Умел привязывать своих друзей друг к другу.
   Я помню, как удивлял своими причудами и талантами Олег  Киселев  -  актер
"Таганки",  художник,  мим,  создатель  разных  спектаклей  и   студий:   во
французской спецшколе в Москве (где преподавала Юля Сидур), на сцене  Театра
им. Пушкина, в Новосибирске и в  Канаде...  Он,  конечно,  не  соврет,  если
скажет, что и он  "вышел  из  шинели  Сидура".  Клара  Лозовская,  премудрый
секретарь  Корнея  Чуковского,  Таня  Жукова,  отличная   актриса   "прежней
Таганки",   Илья   Кабаков   и    Владимир    Янкелевский    -    знаменитые
художники-концептуалисты... Для каждого из них,  из  нас  -  "а  помнишь,  у
Сидура в подвале" - как пароль, как талисман, как инфекция чуда.
   Я помню, с авторской  группой  нашумевшего  сборника  "Физики  шутят"  мы
обсуждали... портрет Солженицына работы Вадима: как  здорово  похоже,  какие
васильковые глаза на портрете и как теперь попадет художнику за  эту  далеко
не советскую публикацию. Главный из "шутивших  физиков",  Валя  Турчин,  был
одним из близких друзей Вадима и особо ненавидимым властями правозащитником.
И ему подвал был тоже "домом родным" в период облав и обысков.
   В начале семидесятых серьезным холодом подуло в окна  Юли  и  Димы:  мало
того, что сам закоснел в грехе "формализма", но кого принимает дома?! С  кем
дружбу водит и чаи гоняет? Сплошные вольнодумцы и  иностранцы...  Посмотришь
на Диму - ну что в нем от героя? Ну  борода,  ну  руки  крепкие.  Но  борода
маскировала фронтовое ранение, а руки у скульптора другими не бывают. Всегда
смеющиеся глаза, всегда веселое дружелюбие в голосе.
   "Где у тебя скрывается героизм?" - спросил я смело, но шепотом, когда  мы
слушали в доброй компании, за столом в  подвале,  то  ли  "Свободу",  то  ли
"Немецкую волну". Понимали, понимали,  как  хорошо  "прослушивается"  каждый
шорох в доме Сидура. Но всерьез о страхах говорить было  невозможно:  и  Юля
звучала  простодушно-звонко,  и  Дима  умел   быть   только   ровно-веселым,
уверенно-спокойным. "Мой героизм скрывается в Юле", - сознался  "нетипичный"
герой.
   Хорошо прослушивали в тот вечер чекисты - кого? За столом царила, кстати,
напряженная тишина. Хрипло кричало "ненаше радио".  Исторический  момент:  в
немецком городе Касселе установлен Памятник погибшим от насилия, и профессор
Карл Аймермахер по-немецки и по-русски  объясняет  это  событие.  Прорыв  из
подвала  в  пространство  европейской  культуры  -  праздник!  Только  через
тринадцать лет, в Москве на проспекте Мира, рядом с домом Валерия Брюсова, в
особняке Комитета защиты мира, впервые на  родине  художника  было  показано
небольшое  собрание  работ  Вадима  Сидура.  Мы  стояли  среди  зрителей,  и
замечательный поэт Юрий Левитанский озвучил возможное  (с  небес)  удивление
Вадима примерно так:  "Смотрите,  кто  открыл  России  Сидура!  Председатель
комитета Генрих Боровик! Как долго скрывал он любовь к Диме, но  все  же  не
выдержал и открыл ему сердце и ворота своего комитета!! Нет,  я  ему  правда
благодарен. Хотя, разумеется, в октябре 1974 года, когда  мы  слушали  Карла
Аймермахера в подвале по приемнику, Генрих Боровик нас всех считал  если  не
врагами мира, то во всяком случае "сидурковатыми" изгоями..."
   В  конце  шестидесятых  Сидур  выполнил  скульптурный  портрет   Альберта
Эйнштейна, но как! Смотришь в это причудливое соединение металла и воздуха и
видишь отчетливое сходство с оригиналом. Обходишь портрет и  вместо  затылка
обнаруживаешь... другой портрет, и тоже - копия Эйнштейна! Остроумно, крепко
и непонятно. Вся разгадка, видимо, в теории относительности и  в  абсолютной
гениальности. О скульптуре узнали физики центра Ферми в Чикаго. Их  главный,
Роберт Вильсон, был в Москве, и академик  Виталий  Гинзбург  помог  ему  "по
блату" оказаться в подвале. Официальным путем купить работу у  художника  не
вышло, в Министерстве культуры ахнули: "Да вы  что  -  пять  тысяч?!  Да  мы
народным художникам за голову Ленина даем тыщу  триста  максимум,  а  тут  -
Эйнштейн за  пять,  да  вы  что?"  Тогда  наш  академик-физик  сам  позвонил
замминистра культуры В.И.Попову  -  с  ходатайством  за  коллег-американцев.
Куратор изящных искусств не поверил Гинзбургу: "Такой  большой  ученый,  как
вам не совестно! У Сидура - это ж  ужас,  а  не  искусство!  Ужас!"  Виталий
Гинзбург объяснил Попову, что Сидур - это как  раз  большое  искусство,  вот
почему его "Эйнштейна" так мечтают купить... и т. д. Не помогло.  Но  физики
выдержали круговую оборону: их дружба спасала художника и в быту, и в  миру,
и вот - "с материальной  стороны".  Кстати,  именно  физикам  -  П.Л.Капице,
Г.Н.Флерову, Н.Н.Семенову и другим "атомщикам" - обязаны были  выживанием  и
другие "эксперименты в искусстве". И "Современник"  О.Ефремова,  и  "Ленком"
А.Эфроса, и "Таганка" Ю.Любимова были горячо поддержаны именитыми учеными. А
борцы с "галиматьей" иногда, хоть и редко, но отступали: черт  их  знает,  а
вдруг эти "гады-физики" рассердятся и, в  самом  деле,  по  песне  А.Галича,
"раскрутят шарик наоборот"?
   А в истории с Эйнштейном дело закончилось  так.  После  серии  закулисных
переговоров  самому  Диме  звонит  некто.  Называется  "Разноэкспортом"   (а
является, видимо, разноэкспертом). Советует, и почему-то "по дружбе", подать
жалобу на Минкульт... В ходе  беседы  скульптор  заявляет:  "Я,  мол,  готов
подарить Академии наук, а они пусть  дарят  американцам".  И  тут  "эксперт"
возликовал: "гениально! так и надо! все о'кей! Как, мол, с вами приятно было
поговорить! Кстати, вы не хотите два билета на футбол - страшный дефицит? Не
болеете? Ну и будьте здоровы..." И голова Эйнштейна украшает ныне зал центра
Ферми в Чикаго. Автор же получил взамен - чисто  душевную  благодарность  от
академика  Скрябина.  Кстати,  синтез  духовного  и  материального  все-таки
состоялся, и круг друзей Юли и Вадима один раз крепко порадовался  -  не  по
поводу Эйнштейна, а  по  другому  поводу.  На  Профсоюзной  улице  в  Москве
вздымалось к небу одно  из  новых  зданий  Академии  наук  СССР  -  Институт
морфологии. И был заключен контракт, и исполнен заказ, и подножье  института
украсило изваяние Вадима Сидура - "Сплетение молекул с атомами".  Итого  при
жизни: "Эйнштейн" в Чикаго, одна работа в Москве, одна - в Касселе и в  1985
за год до смерти автора - "Взывающий" в Дюссельдорфе...
   В 1992 году на окраине Москвы  был  установлен  Памятник  оставшимся  без
погребения - всем  жертвам  афганской  войны...  Суровые  слова  на  митинге
посвящались не художнику, а страданиям матерей, семей, воинов  бессмысленной
войны. Но Вадиму Сидуру, прошедшему две войны -  Вторую  мировую  и  Великую
подвальную - комплименты не нужны были ни до, ни после смерти.
   Помню, как уже после смерти Вадима  Юля  и  Миша  Сидур  (сын)  совершили
огромное благо: в Перовском  районе,  недалеко  от  шоссе  Энтузиастов  (как
символично  звучит,  однако)  -  первая  выставка   скульптур.   Помогали...
райкомовцы,  во  главе  Москвы  стоял  Б.Ельцин,   пока   остальную   страну
перестраивал М.Горбачев. Поражены были свидетели: неискушенные жители района
шли и шли к Сидуру, без особых реклам, без помпы и принуждения.  А  в  день,
когда  на  Политбюро  Ельцин  был  свергнут  с  московского  пьедестала,  по
неизвестным причинам был закрыт и выставочный зал в Перове. Писались письма,
ходили по инстанциям - не помогало. Я, например, даже записался на  прием  к
Захарову, новому министру культуры СССР. И тот  заверил  общественность:  "Я
верю, музей будет!", но, конечно, обманул. Никто не мог  победить  очередной
приступ насилия. И только Вадим Сидур  улыбался  -  уже  издалека.  А  потом
куда-то ушли тучи, выставка стала музеем,  народ  по-прежнему  ходит,  поэты
выступают, каталоги издаются...
   Напоследок - зарисовка из дневника. В 1976 году я привел в гости к Сидуру
Юрия Петровича Любимова. Я знал, что думает художник о тогдашних  спектаклях
"Таганки" и как  ему  интересно  послушать  создателя  такой  школы  вблизи.
Любимов, конечно, непростой человек. Ему явно понравилось в подвале,  но  он
не сказал "интересно", мол, и все. Он  начал  перечислять  Сидуру  все,  что
ценит в русском и зарубежном авангарде. Мы сидели за столом в  подвале,  Юля
разливала чай, в  изобилии  имелись  баранки,  мармелад  и  прочее,  а  Юрий
Петрович гневно  издевался  над  начальниками,  которые  считают  искусством
глупые копии, и цитировал Гёте ("Если художник  правдиво  изобразит  собаку,
никакого искусства тут нет - просто одной собакой стало больше"),  и  хвалил
Эйзенштейна, Шостаковича, Шнитке, Пикассо, Денисова, Феллини, горячо защищал
в искусстве все экспериментальное, авангардное, антиреалистическое... а рука
его при этом с удовольствием поглаживала  изумительно  красивую  миниатюрную
бронзовую статуэтку голой женщины. Статуэтка была абсолютно  реалистической,
ее автор Вадим Сидур улыбался и пил чай, а я, невоспитанный  актер  любимого
театра, прямо в глаза своему шефу сказал горькую правду. Вот, мол,  умом  вы
постигли сложное искусство, а душа ваша просит реализма,  о  чем  рука  ваша
говорит красноречивее всех слов. Юрий Петрович  простосердечно  ответил:  "Я
человек все-таки, и ничто человеческое мне не чуждо".
   В апреле 1977 года Вадим с Юлей были на спектакле "Мастер  и  Маргарита".
Назавтра, по телефону,  рецензия:  спектакль  понравился.  Финал  понравился
(вечный огонь и портреты Булгакова в  руках  актеров-персонажей).  Декорации
остроумно повторяют яркие детали из прошлых спектаклей.  Как  всегда,  Вадим
выделяет работу художника Боровского так, что работа режиссера кажется менее
важной:  мол,  с  такими  "говорящими"  деталями  можно  сыграть  почти  без
режиссера. Я, конечно, возражаю и прошу  его  держать  Любимова  на  главном
пьедестале. О моем Воланде Сидур сказал: "Он у тебя добрый сатана. Он  людей
презирает и жалеет". Спустя много лет в дневниках Сидура Юля  прочитала  его
запись нашего тогдашнего разговора, эпизод из которого я помню в таком виде.
Я спросил:
   - А для тебя Бог - это кто?
   - У меня Он есть, но описать Его я не могу. А у тебя?
   - И я, наверное, не могу. Иногда чувствую очень  сильно  присутствие  Его
(так было, между прочим, когда начал играть  Воланда).  Не  понимаю  только,
почему Он к одним, например к тебе, - жесток, а к другим милостив?
   - Нет, Он не жесток совсем, это люди - жестоки. Если бы Он был жесток,  я
не смог бы работать.
   И вот сегодня, когда обновляются экспозиции в Перове, в  музее  В.Сидура;
когда установлены его работы не только в Касселе, Берлине или  Дюссельдорфе,
но "даже" в родной Москве; теперь, когда выходят каталоги, а также книги его
удивительных стихов, когда сняты фильмы о его творчестве и появилась книга -
фотолетопись  Эд.  Гладкова,  -  теперь  оказывается,  что  обойденность   и
непризнанность на самом деле не мешали богатству  "внутреннего  содержания".
Новое время бросает свой  свет  в  окна  выставочного  зала,  где  по-новому
оживают пластические фантазии Вадима Сидура. В дневниках и стихах  художника
- другое освещение личности, новые и новые этажи драгоценного "Подвала"... И
кто знает, насколько  нам  известен  "известный  Мастер"  и  как  много  еще
сидуровского предстоит открыть?
   Я помню, в Центр кардиологии, правдами и неправдами, дружбой  с  врачами,
билетами на Таганку - удалось поместить больного  Диму.  А  когда  проходили
регистрацию  в  этот  новый,  "дефицитный",  "чазовский"   центр,   дама   в
регистратуре, поставив точку и возвращая документы,  сказала:  "Не  понимаю!
Зачем нужны были звонки и поддержка? По всем  документам  больного  выходит,
что он - герой войны и имеет право лечиться у нас  вне  очереди..."  И  дама
была права, ибо по документам Вадима Сидура никак  не  выходило,  что  он  -
формалист или диссидент или неверно отражает передовую  действительность.  А
Вадим улыбался. Он очень хорошо всегда улыбался. Как будто наперед знал, как
мало значат все испытания,  если  ты  награжден  свыше  таким  даром,  такой
любовью, такой Юлей...
   ИННОКЕНТИЮ СМОКТУНОВСКОМУ
   Раньше все-таки были надежды... Например, когда лето приносило новость  о
смерти знаменитого артиста, была надежда, что это - слухи. Например, Аркадия
Райкина слухи хоронили (и хранили) лет десять подряд. Владимира Высоцкого  -
тоже много лет... Но ты возвращаешься в Москву, звонишь  -  все  в  порядке,
опять дурацкие слухи. Жив! Надежды оправдались.
   В 1995-м - не так. Услышал 4 августа: умер Смоктуновский. И  сразу  ясно:
это правда. И нет никаких надежд. Ужасная, горькая правда.
   Умер не просто великий русский артист - умер МИФ.
   В  нашу  жизнь  50-х  годов  И.М.вошел  сразу  как  символ,  как  синоним
гениальности. "Оттепель" в стране,  весна  в  крови,  открыты  души  и  окна
нараспашку - ждали гения на сцене и экране. Князь Мышкин в "Идиоте" в БДТ  у
Г.Товстоногова взорвал зрительный зал  театральной  России.  Такого  еще  не
бывало: сложнейший образ сыгран так тонко, просто и легко, как будто с него,
актера, Достоевский списал своего князя. Актеры и педагоги театральных  школ
взахлеб пересказывали впечатления: "он не ходит, он парит!",  "он  не  текст
произносит,  у  него  действительно  рождаются  эти  слова  -  на  глазах  у
публики!", "это живое чудо: он так смотрит и так дышит на сцене, что никогда
не знаешь, что он сделает в следующую секунду". Начало актерского мифа сразу
было поддержано легендами о судьбе личности:
   - ...Вы слыхали? Говорят, Смоктуновский воевал, попал в  окружение,  даже
был выведен под расстрел, но чудом остался в живых!
   - ...А вы слыхали? Смоктуновский-то с таким талантом, а как  мыкался  без
работы, по всей стране - и на Волге, и в Норильске, и где только ни просился
на сцену! Из милости давали десятые роли...
   Я учился тогда в лучшем российском театральном институте - при Театре им.
Евг. Вахтангова. Делом чести каждого  молодого  патриота  нашей  школы  было
задирать  нос  перед  прочими,  несовершенными.  Смоктуновский   аннулировал
амбиции - всех мастеров, всех возрастов, всех школ.
   Следующее потрясение - физик  из  "Девяти  дней  одного  года"  режиссера
Михаила Ромма. С первого фильма ("Солдаты" по В.Некрасову, роль  Фарбера)  -
не  было  ученичества,  не  было  ни  на  полкадра  фальши  или   привычного
киноштампа. Все впервые, все  -  жизнь,  и  каждый  жест,  взгляд,  слово  -
поражали даже искушенных профессионалов.
   В 1967 году Театр на Таганке гастролировал в Ленинграде. Молодые  актеры,
мы были поражены точностью и силой реакции интеллигентной публики. А у  меня
лично, счастливого ролями, дружбами, успехами, произошел случай, все  успехи
заглушивший.
   На служебном входе Дворца культуры на Театральной площади после спектакля
"Жизнь Галилея" стоял сияющий Смоктуновский, всем  актерам  жал  руки,  всех
хвалил, а потом  увел  меня  на  улицу  и...  проводил  до  гостиницы  -  не
специально пошел провожать, а просто был возбужден, двигался вместе со мной.
Я не знал, на каком я свете, мне было, кажется, неловко перед прохожими (его
многие узнавали), но всего более смущали меня потрясающие слова  артиста:  о
спектакле и обо мне, в частности.
   В брехтовском "Галилее" я играл комическую роль  куратора  Приули,  играл
законченного придурка с дефектом речи... И.М. уверял,  что  трижды,  пока  я
скандалил с Галилеем - Высоцким, он  от  хохота  падал  под  стул  и  оттуда
досматривал мои сцены... Мне потом кое-кто объяснил: не верь  ему,  он  всем
говорит комп