отдельное,  высокопрофессиональное,  уникальное   явление   сцены.   Однако,
признаюсь, что-то вроде гордости во мне застряло, и к законному зрительскому
восхищению примешивалось эдакое двоюродное  чувство  семейного  братства.  И
все, что между нами случилось позже - разочарование, потрясения,  вражда,  -
не может вытеснить из памяти образ трогательной лесковской героини.
   Почему столь важны самостоятельные работы? Помните, как  обучают  плавать
или водить  автомашину?  Как  бы  хороши  ни  были  уроки  теории  или  даже
практические занятия под тренерской опекой, ученик никуда не  годится,  пока
лично сам, без надзора и  контроля,  не  забарабанит  по  водной  глади,  не
зарулит баранкой в городском потоке.
   Два завета К.С.Станиславского особенным образом запомнились  со  школьной
поры. Первый: учитесь и живите на сцене по "системе", верьте ей  и  слушайте
ее до тех пор, пока не пришло вдохновение. Второй: любое накопление знаний в
театре, рациональное построение здания роли или спектакля  -  все  посвящено
тому  моменту  работы,  который  непознаваем.  Акт  творчества  -  торжество
подсознания. Завет Учителя краток: через сознательное к подсознательному.
   А вот одно из наших застарелых предубеждений:  "Чем  наивнее,  доверчивей
человек театра, чем он дальше от заумных самокопаний, тем он выше  по  своим
возможностям". Так гласит предубеждение. Оно идет дальше: ""Рационалист"  не
может стать настоящим артистом". И  оно  доводит  до  абсурда:  "Чем  глупее
актер, тем он подвижнее, неожиданнее  в  проявлениях  своего  таланта..."  С
первого  дня  театральной  школы  до  сегодняшнего  момента  я   слышу   эти
рассуждения. Опыт и ведомственный мусор накапливаются  одновременно.  Боязнь
"рационализма" не только заслуженно  оглупляет  драматических  актеров.  Она
приводит  к  искусственному  инфантилизму.   Она   оправдывает   невежество,
неначитанность, серость.  Любимов  часто  повторял  слова  А.П.Чехова:  наши
актеры, мол, отстали от жизни на семьдесят пять лет. Это шла речь о  больших
актерах Московского Художественного общедоступного...
   Мне повезло в училище: я попал в  круг  интересных,  думающих  людей.  Мы
проталкивались на "Лису и  виноград",  когда  ленинградцы  гастролировали  в
помещении Центрального детского театра, открывали для себя первые  спектакли
"Современника", вечера старинной музыки, первые московские концерты Рудольфа
Керера, номера "Нового мира",  "Юности"...  Потом  в  доме  на  Якиманке,  в
сутулой  комнатке  коммунального  жителя  Саши  Биненбойма,   меж   чаем   и
проигрывателем, успевали интересно  поорать  друг  на  друга,  дискутируя  и
формулируя.
   Ада Владимировна Брискиндова
   Уроки французского языка. Любимый учитель. Высокая, с несгибаемой спиной,
высший класс выдержки,  поведения,  речи  и  -  совершенно  свойская,  почти
простецкая манера общения со студентами. В аудитории -  дистанция  и  "минус
двадцать  по   Цельсию"...   Вблизи   -   искренняя,   добрая,   с   крайней
заинтересованностью именно в твоей судьбе,  в  твоей  персоне.  Наиредчайший
случай: не актриса, не педагог по  мастерству,  ни  разу  не  перейдя  черты
компетентности вмешательством в "кухню профессии", она  оказывала  невольное
влияние не только на твое поведение, на образ  мыслей,  но  и  на  все  твое
профессиональное  развитие...  Замечательно  интересны  все  ее   работы   с
французскими отрывками. Она давно  махнула  рукой  на  актеров  в  отношении
изучения грамматики. Зато мелодику речи, изыск  оборотов,  законы  звучащего
языка ей удавалось внушить вечно зеленому, беспокойному  племени  студентов.
На нашем курсе она ввела новый предмет - манеры поведения.  Это  было  адски
интересно. Что надо быть вежливым, пропускать впереди себя даму, помогать ей
и старшим надеть пальто, снимать шляпу, держать в левой руке вилку при еде и
проч. - это мы знали (даже если и не выполняли). Но Ада Владимировна, внешне
обманчиво  педантичная,  холодно-аристократичная  женщина,  на  самом   деле
увлекла всех захватывающей игрой. И смысл игры оказался самым что ни на есть
театральным: все знаки "правильного поведения" гроша медного не  стоили  без
их органичного "незаметного" воплощения. Да, снять шляпу на улице.  Но  так,
чтобы прохожие не испугались, что ты  ее  снимаешь  вместе  с  головой.  Да,
уступить место кому-то. Но так, чтобы тот не чувствовал себя виноватым перед
"уступателем". Да, вилку в левую руку. Но так,  чтобы  правая  при  этом  не
обливалась слезами ревности. Ну, словом, мы трудились - всерьез и со  смехом
- над  естественностью  любого  "культурного"  шага.  Благовоспитанность  не
должна быть надменной,  чопорной.  Аристократ,  на  лице  которого  написано
презрение к "черни", - самозванец. Благовоспитанность сродни  благозвучности
- она не может раздражать. Оля Яковлева рано вышла замуж.  Она  жила  весьма
обеспеченной жизнью. В эпоху нашего обучения и в одежде, и в косметике, и  в
украшениях преобладала скромность. Обеспеченная студентка  выделялась  резко
из числа своих подруг - и тем, как велик был ее гардероб, и тем, как  хороши
были разнообразные украшения. Но разве она виновата в чем-либо? Ведь это  ее
вещи! Ведь  они  ей,  кстати,  вполне  к  лицу!  Нет,  мягко  возражает  Ада
Владимировна. Не замечать окружающего, находить удовольствие в  "первенстве"
среди равных тебе людей не "благозвучно"...
   Вскользь упомяну о совершенно оригинальных работах-этюдах с костюмами  на
заданную музыкальную тему. Наш новый учитель, преподаватель истории  костюма
Ирина Ипполитовна Малыгина, женщина внешней и внутренней  безукоризненности,
соединила  три  предмета  в  этих  этюдах.  Я  помню   музыку   Вагнера   из
"Тангейзера", где  по  законам  поведения  той  эпохи,  по  законам  моды  и
ритмического  движения  фантазировалась  сценка  из  рыцарских  времен.  Нам
помогали    и    Ада    Владимировна,    и    незабвенный     педагог     по
музыкально-ритмическому воспитанию Вера Александровна Гринер. Уроки,  далеко
превосходящие "предметное", узкое назначение...
   Уроки французского языка или "манер"...  Но  главным  уроком  на  будущее
оказалась личность Учителя.
   Дина Андреевна Андреева
   Все, что играет Дина Андреевна - эпизод  либо  роль,  -  полно  яростного
жизнелюбия, озабоченности делами персонажа,  партнеров,  каждого  зрителя  в
зале. Она заходит в аудиторию, а вместе с ней влетает вихрь. Все  беспокойно
вокруг нее, и студентам трудно лениться  в  присутствии  такого  концентрата
энергии. Ее репетиции (я дважды работал  с  ней  -  в  "Школе  злословия"  и
"Бериакском цирюльнике") отличались необычайной дотошностью, пристрастием ко
всем мелочам сцены. Она не очень складно формулировала  преамбулу  дела,  но
само дело знала весьма крепко. Сто потов  сойдет  со  студента,  прежде  чем
Андреева даст ему дойти до конца отрывка. Она заставляла нас быть правдивыми
без сучка и задоринки.  Она  словно  забывала,  что  перед  нею  не  готовые
артисты, а студенты. Но борьба за правду, психологическую  достоверность  на
ее занятиях была столь увлекательна и честна (изредка  она  могла  грубовато
прокомментировать чью-то тупость), что все это напоминало хорошую спортивную
игру. "Здорово, братец, как твои дела?" - вот и все, что вы говорите у двери
- но Андреева не сойдет с этой реплики,  пока  в  вашем  голосе  и  в  вашей
пластике не сольются воедино биография образа, биография  дня,  отношение  к
"братцу", ясность зрения, точность оценки места,  куда  он  вошел,  и  проч.
Загоняет, замучает - но не ради ли подобных мук мы пришли под эту крышу? Вот
и  отличие  педагогического  отрывка  от   самостоятельного:   в   последнем
непременно  осваивается   результат,   все   посвящено   результату,   а   в
педагогическом  отрывке  главнее  всего  -  процесс  работы.  И  если  автор
процесса, тренер или дрессировщик, столь же самобытен, талантлив, ворчлив  и
безжалостен, как Дина Андреевна Андреева, учеба  не  пройдет  даром.  И  сто
потов  от  муштры  глубоко  врежутся  в  профессиональную   память.   Я   не
преувеличиваю  суровости  процесса,  я  могу  лишь  посожалеть  о  том,  как
снисходителен и  бесполезен  иной  метод  обучения  драматического  артиста.
"Тяжело в учении - легко в бою" - сказано Суворовым не для красного словца.

   Нас учили педагоги, книги и личные наблюдения. Художник  в  те  годы  был
носителем общественной мысли. Это прозвучало  тогда  в  фильмах  Калатозова,
Ромма, Чухрая, в спектаклях Театра "Современник" "Вечно живые", "Два цвета",
"Пять вечеров" и  т.  д.  Помню  оживленное  собрание  с  чересчур  звенящим
заголовком: "Готов ли ты жить при коммунизме?" Выступило человек пятнадцать.
Сетовали на вялость сердец, вздыхали о поколении  отцов-фронтовиков,  ругали
комсомольское бюро  за  недостаточную  активность.  Юра  Авшаров  запальчиво
возмутился "дешевой традицией" непременного спутника вечеринок  -  алкоголя.
"Старшие" Шлезингер и  Новицкий  итожили  и  делились  мудростью.  Шлезингер
рассказывал о том, как недавно с вахтанговцами  посетил  Раменский  народный
театр. Вагоноремонтники, слесари и монтеры после  работы  бегут  в  театр  -
чистить души, просветленно творить искусство.
   Другой вечер - у нас в гостях совсем молодой,  но  очень  известный  поэт
Евгений Евтушенко. Бритая голова, напористая жестикуляция, прекрасные  стихи
о станции Зима, о тревогах и надеждах нового поколения.
   Третий -  памяти  Веры  Комиссаржевской.  Навзрыд  читает  Блока  Цецилия
Львовна Мансурова.
   Вечер Екатерины Полевицкой, которая  после  долгого  забвения  приглашена
вместе с Алисой Коонен в наш Театр им. Вахтангова. Гордая  и  красивая,  без
тени тщеславия, Полевицкая ведет рассказ о жизни  императорских  театров.  О
ревности к ней, молодой  и  успешной,  со  стороны  корифеев  Александринки.
Великая М.Г.Савина принесла много горя юной коллеге. Полевицкая играет сцены
из Б.Брехта, Л.Толстого. Мы замираем от невиданного: чужая школа, незнакомые
приемы игры, но какой талант! Как  глубоко  и  как  по-русски  страдает  эта
потрясающая героиня старой Александринки!
   Но самое сильное впечатление - от истории с  ролью  Катерины  в  "Грозе".
Полевицкой не давалась роль, и она пошла на психическое испытание. В  старом
доме были спрятаны письма от бросившего ее возлюбленного. Она поехала  туда,
нашла письма, осталась наедине с ними, пережила потрясение, чтобы ее второе,
актерское "я" могло  холодно,  жестко  контролировать  правду  чувств.  Роль
Катерины прославила Полевицкую, но никто из зрителей не представлял себе той
цены, что заплатила актриса за успех.
   Я вспомнил эпизод из жизни В.А.Этуша. Вдали от  Москвы  на  гастролях  он
получил телеграмму о смерти матери. Рубен Симонов  отпустил  его  только  на
день. Молодой актер вернулся почерневший  и  чужой  для  всех  окружающих  и
замечательно играл в шекспировской комедии...
   Владимир Абрамович оказался для меня - хотел  он  того  или  не  хотел  -
великим воспитателем. Он встряхнул всю жизнь, сбил с  ног  домашнее  чувство
благополучного прозябания...
   Наш курс любил, уважал и побаивался В.А.Этуша. За глаза мы  называли  его
"Безо" (от слова  "безобразный")  и  "Крок"  (от  слова  "крокодил").  Через
двадцать два года после окончания училища мы встретились семьями в  августе,
в мой день рождения, в санатории г. Пятигорска. И  Этуш  миролюбиво  сообщил
мне, потрясенному: "Да я знаю, как вы меня называли:  "Крок"  и  "Безо"".  Я
спросил: "А вы знаете, какая из ваших фраз была у нас самой любимой?" -  "Не
знаю". - "Вы однажды потребовали, чтобы мы выдали вам имя студента,  который
в чем-то провинился. Мы  молчали.  И  вы  пригрозили  страшным  и  спокойным
голосом: "Полетят невинные головы". Мы были уверены, что  это  у  вас  -  из
фронтового прошлого. Мы ведь иногда величали вас "майор разведки", по вашему
воинскому званию".
   Атмосфера студенческой бесшабашности, соблазнительные парП бахвальства  и
самоопьянения - они меня "не достали": все-таки сильное потрясение на рубеже
первого и второго  курсов  легло  на  сердце  навсегда.  Ни  звезды  с  неба
вахтанговской галактики, ни похвалы и "плюсы" на показах -  ничто  не  могло
заглушить отзвуков  первого  грома.  Они  долго  приходили  мне  на  помощь.
Например, обуял меня страх перед выходом на сцену, кажется, все  забыл  -  и
роль, и смысл выхода... И тут на помощь является известный  "шприц".  Острым
жалом по самые лопатки  пронзает  видение:  Этуш  протягивает  металлическую
руку, ты молишь о пощаде, он - ледяная гора, он роняет в центр твоего  мозга
смертельный  приговор:  "Ошибки  бывают,  но  с  вами  это  не   ошибка.   В
математики!! В математики!!! В математики!!!!!" Стократное  эхо  разбегается
по всему телу, взрывает остатки нелепого страха, и  ты  влетаешь  на  сцену.
Радостно, жадно, благодарно - к зрителю, к партнеру, к этой судьбе.
   На занятиях по теории мастерства актера  Борис  Захава  однажды  объяснил
принцип  актерской  повторяемости  чувств.  Он  произнес  -   "эмоциональное
воспоминание". Пример: мать, потерявшая  маленького  сына,  в  день  похорон
плачет так, что сама может погибнуть от горя. И через много лет, приходя  на
могилку ребенка, она тоже плачет - безутешно и горько. Но эти  слезы  только
очищают душу, через час она может быть спокойной и даже  радостной.  Поэтому
знающий человек не удивится, если увидит  изрыдавшегося  на  сцене  героя  -
когда тот переоденется и переключится - веселым и счастливым.
   Этот урок теории сгодился не только в практике игры  на  сцене,  но  и  в
"предыгре". Яркая, чувственная картина металлического рукопожатия  шефа  при
исключении меня  "из  жизни"  безошибочно  электризовала,  вселяла  здоровую
упругость спортивной злости.
   Учителя...
   Татьяна Ивановна Запорожец
   Зав. кафедрой сценической речи. Беспощадная муштра согласных  и  гласных.
На первых курсах  она  "заездила"  нас  своими  скороговорками,  распевками,
упражнениями  на  дыхание  и  этим  бессмертным,  общесоюзноактерским:  "Бык
тупогуб, тупогубенький бычок; у быка бела губа была тупа". Попробуйте-ка это
произнести со скоростью поезда. Не  выйдет.  И  у  нас  не  выходило,  и  мы
недолюбливали придиру учителя. Но когда вдруг  вышло,  и  задания  ее  стали
шире, и каждый стал работать с ней наедине с отрывками из Пушкина, Толстого,
Достоевского и Чехова - ее полюбили, потому что узнали.
   Я много с тех пор занимался "художественным чтением" - и в театре,  и  на
концертах, и на радио, и на телевидении. Позже я расскажу, как чуть было  не
ушел из актеров и что удержала меня и заставила поверить в свои силы  именно
поэзия, стихия стиха. Не было бы на Таганке  поэтических  представлений,  не
было бы, наверное, там и меня. Но  этот  случай  -  еще  одно  свидетельство
работы Татьяны Ивановны.
   Владимир Георгиевич Шлезингер
   Любимый педагог  -  само  изящество,  фонтан  остроумия,  бездна  знаний,
идеальная   музыкальность   на   фоне   благорасположенности   к    вам    и
неудовлетворенности собой... Вспоминать  о  Шлезингере  -  это  улыбаться  и
причмокивать  от  восхищения,  как  смакуют  память  о  хлебосольном   столе
уникальной хозяйки. Выбором студентов в свои отрывки и  спектакли  Шлезингер
оказывал им великую честь. На его уроки шли как на любовное свидание, как на
соблазнительное приключение, на знаменитый концерт.
   Каждая встреча со Шлезом (как непременно звали его  щукинцы  со  второго,
наверное, месяца учебы) - это встреча  с  изобретательным  шалуном,  автором
словесных и сценических фейерверков. Наш дипломный "Мещанин  во  дворянстве"
был, может быть, самым лучшим из его режиссерских изделий. Обижало нас  лишь
одно: почему Рубен Симонов не  дает  ходу  такому  обворожительному  актеру,
такому блестящему постановщику?
   При всей своей искрометности, стремительности Владимир Шлезингер никак не
почивал на лаврах. Он успевал быть добрым и чутким хозяином своего дела.  Он
умел  быть  и  граждански  рискованным  оратором  на  кафедре,  и   отечески
внимательным к капризам иных "индивидуальностей"... Я закончу личным фактом.
Шел третий или  пятый  "Мещанин  во  дворянстве".  Обстановка  раскалена  до
предела. В  зале  кроме  прочих  неслыханно  "важных"  гостей  -  сам  Рубен
Николаевич. Это не только редкий посетитель института,  не  только  тот,  от
кого зависела судьба кое-кого из дипломников (и, более того, судьба  артиста
Шлезингера), это еще и  просто  Рубен  Симонов.  На  спектакле  -  усиленное
дежурство рабочих, костюмеров, ассистентов, бдительности, страха, совести  и
т. д. Да, усиленное дежурство совести. Первый акт идет бережно  и  страстно.
Зрители довольны. Мой первый выход в качестве слуги Ковьеля - в конце  акта.
По привычке, чтобы ничто не мешало собраться, я готовлю себя  двумя  этажами
выше, в пустой аудитории. И именно в этот день, и именно я, столь нетерпимый
к опозданиям и нарушениям (школа отца!), сорвал важнейшую  сцену.  Марш,  на
который я и Л.Упитер - Клеонт вылетаем на сцену, с перерывом в десять секунд
повторяла  Анна  Осиповна,  милейший  концертмейстер,  в  третий  раз.  Дали
непредусмотренный занавес! Паника и злость участников.  Вдруг  я  влетаю  за
кулисы, занавес пошел, марш снова повторился... И я  отважно,  с  бескровным
лицом и с коченеющими  руками,  доиграл  акт  до  антракта.  Вокруг  меня  -
пустота, словно возле прокаженного. Один Шлезингер зашел ко мне и, хотя  мог
чувствовать себя наиболее пострадавшим, наговорил мне изумительно  бодряцким
тоном кучу комплиментов, доказал чепуховость и незначительность  моей  вины,
обласкал, напоил каким-то чертовым ситро... Спектакль окончился в  тот  день
нормально.
   Наш Мольер - замечательное детище Шлеза. Это стало  еще  понятней  спустя
много лет, когда постановщик сдублировал сам себя - создал своего "Мещанина"
- на вахтанговской сцене. В спектакле играли мастера, вместо пианино  звучал
подлинный оркестр, сцена  была  украшена  дорогими  декорациями  -  никакого
ученичества,  никакой  самодеятельности.  И,  осмелюсь  вздохнуть,  никакого
Мольера. На дипломном спектакле катались от смеха  и  устраивали  овации.  В
Вахтанговском  театре  на  той  же   пьесе   стояла   почтительная   тишина,
разноображиваемая тремя-четырьмя взрывами смеха, аплодисментами за "номер" и
т. д. "Мещанин во дворянстве" в Театре им. Вахтангова отнюдь не был копией с
нашего представления. Он был самостоятелен. Но его  воспитало  академическое
правосознание, а не озорство первооткрывателей.
   Кстати, если кто там блистал и совершал свои актерские акции "впервые"  -
так это служанка Николь. Артистка Л.Максакова - после дипломного спектакля -
выступила в этой роли. А  артист  Вл.  Этуш  мне  очень  понравился  в  роли
Журдена... Повторяю, дело не в отдельных элементах: главного героя мог тогда
же гениально сыграть Рубен Симонов или Юрий Яковлев... дело в том,  что  это
нисколько не убавило бы основного - солидного, покойного чувства театральной
значительности...

   Итак, второй курс. Осенью - этюды на профнавыки. Один из важных элементов
в характере человека - комплекс  черт,  выросших  на  почве  его  профессии.
Умение проникнуть в мир  труда  персонажа,  отбирать  характерные  детали  -
специфического проявления -  твердая  тропинка  к  психофизической  разгадке
образа. Здесь еще очень трудно  удержаться  от  банального  подражательства.
Опасность непереоценимая, если на школьной скамье пропустить банальность, за
молодое копеечное обаяние простить бациллу ранних штампов.  И  высокомерными
толпами бродят якобы правдивые актеры, кучкой непуганых  штампов  заменяющие
живые, оригинальные явления жизни. А у зрителя скулы сводит  от  зевоты  при
виде того, как в триллионный раз потирает руки, закатывая рукава,  очередной
"якобыдоктор",  простуженно  простонародничает  "якобыдворник"  или  красиво
хмурится усталый, зоркий "якобышпион"...
   По закону вахтанговской школы этюд на профнавыки не может  быть  выдуман.
Студен