емесячно смотримым в России и везде, где "наши"?
   ...Незадолго до съемок я  ехал  по  Москве  в  "жигуленке"  Юры  Визбора.
Свисток  милиционера:  Юра  нарушил  правила  движения.  "Гаишник"   посреди
Садового кольца представляется лейтенантом  Петровым,  требует  документы  у
водителя, но тут Юра разворачивает светлое лицо и строго вопрошает: "А  что,
лейтенант, разве вам не передали по рации, что Борман едет?"  Пять,  десять,
семнадцать секунд... И счастливый Петров козыряет Юре - проезжайте,  товарищ
Борман, только будьте осторожны. Юре чуть-чуть неловко за такую  игру,  а  я
думаю про себя: я бы так не смог. Но я смог, не прошло и двух лет.
   По Москве - слух: ГАИ ловит грязные  машины:  эпидемия  чистоплотности  и
поборов с граждан. Мне свистят, я торможу. Голос снаружи: "Ваши  документы!"
Мой "жигуленок" - грязнее грязи. Я разворачиваюсь смуглым лицом  к  офицеру:
"Добрый день!" Офицер переворачивает штрафную  квитанцию:  "Дайте  автограф,
товарищ Атос, а машину все-таки помойте..."
   Четыре года спустя мы с моей Галей и Юрой Визбором отдыхали  в  январе  в
любимой Ялте. На обратном пути, в аэропорту, вдруг  выяснилось,  что  Галина
сумка с книгами осталась в микроавтобусе. Вечная  проблема  -  добраться  из
Ялты в Симферополь. Водители Крыма имели твердый "левый" заработок.  И  тот,
кто нас привез, как я помню, спешил назад, через перевал, в Ялту.
   Мудрый Юра находит  кабинет  военного  коменданта,  поражает  воображение
офицеров своим знаменитым лицом, и уже через десять минут  я  слышу:  он  на
связи с отделением милиции, что находится прямо на перевале.
   "Товарищ  Антонов,  -  строго  указывает  он  в  трубку.   -   Задержите,
пожалуйста, микроавтобус синего цвета с названием "Интурист". Он  следует  в
гостиницу "Ялта". В его салоне осталась черная  сумка  с  книгами  господина
Атоса.  Сообщите  о  результатах  поиска.  Информацию   передайте   капитану
Ивахненко, лично для Бормана".
   Через сорок минут звонок, и Юра слышит: "Докладывает  лейтенант  Антонов.
Автомашина "Интуриста" номер такой-то с водителем  таким-то  возвращается  в
аэропорт, встречайте. Товарищу Борману и Атосу счастливого полета".
   В подобных случаях я повторяю про себя: "Слава богу и спасибо  Хилу",  то
есть  режиссеру-постановщику  бессмертного  сериала  о  мушкетерах   Георгию
Юнгвальду-Хилькевичу.
   Двадцать  лет  я  крепился,  стеснялся  развлекать  публику  "байками"  о
съемках. Всегда было неловко за коллег, которые после показа  своих  фильмов
бодро врут в  микрофон,  морочат  головы  кинолюбителям...  Ах,  как  тяжело
сниматься! Какая это кропотливая, трудоемкая, опасная работа! Сколько  нужно
таланта и мужества! Никакой театр не сравнить с кино!
   Конечно, среди киноактеров есть исключения,  когда  мастеру  и  в  плохом
фильме удивишься, когда мастер и сквозь  холодный  экран  будто  светится  и
прожигает огнем своей личности. Но никто из  мастеров,  наверное,  не  будет
перехваливать место актера на экране. Экран обходится  -  и  прекрасно  себя
чувствует! - без профессиональных актеров  (итальянский  неореализм)  и  без
актеров вообще  (документальное  кино,  мультфильмы).  Хороший  режиссер  из
плохого актера делает чудо, а в театре это - невозможно. В театре  какой  ты
есть, таким тебя и видят. Конечно, когда появляется лицо крупным планом, сам
себе можешь показаться очень большим  и  значительным.  Но  истина  остается
истиной:  главные  "роли"  в  этом  виде  искусства  -  за  режиссером,   за
оператором, за монтажером, а сценаристы и  актеры  делят  свои  честные  4-5
места.
   Хотя в кино мне приходилось падать с крыш и лошадей,  валяться  в  снегу,
ездить в упряжке чукотских собак-лаек и переворачиваться  в  море  вместе  с
лодкой, но с трудом  на  сцене  это  не  сравнить.  Если  искать  подходящее
сравнение для кинопроцесса, то  мне,  выходцу  с  "Таганки",  самым  близким
кажется...  процесс  санаторного  отдыха.   Если   курорт   дорогой   (вроде
"кремлевского-цэковского"), то  там  тоже  на  каждого  клиента  -  по  пять
ухажеров, пылинки с тебя сдувают, дышать на тебя  боятся.  Меня  на  съемках
радикулит разбил, так меня человек восемь нежно водружали в седло и обратно.
Бывают и в санаториях залы для фехтования или поля для верховой езды. И  там
отдыхающие  хвастают  своей  ужасной  усталостью  от   процедур   и   горных
восхождений, и там падают на кортах и с лошадей... Но я отвлекся.
   Двадцать с лишним лет назад и сами съемки, и  рабочий  материал,  и  весь
процесс работы - все мне казалось не слишком серьезным,  так  что  победы  я
никак не мог ожидать. Виноваты  в  этом  и  малый  опыт  работы  в  кино,  и
театральная "фанаберия". Не угадал я, когда пророчил скучную премьеру. Когда
же  среди  поклонников  фильма  (и  книги,  разумеется)  я  обнаружил  таких
блестящих людей, как писатель Натан Эйдельман и поэт  Давид  Самойлов,  -  я
окончательно расстался с сомнениями. Хотя  надо  точно  знать  цену  каждого
труда, а тысячи писем и уважение сотрудников ГАИ полагать приятным казусом.
   Смешно читать о себе в журнале "Советский экран": "По опросам зрителей, в
1987-1991 годах Вениамин Смехов назван в числе 10 самых  популярных  актеров
кино СССР". Я видел эти списки: "Лучшие 100 актеров". В первых строчках  год
за годом оказывались герои  "Мушкетеров"  и  "Гардемаринов".  Я  обнаруживал
имена Е.Евстигнеева, О.Табакова, О.Борисова  где-то  на  80-90-х  местах,  а
кого-то из моих любимых актеров и вовсе не находил. Странно? Конечно. Скорее
всего, выбор публики отражал явления жизни, а не культуры. В жизни людям  не
хватало такой романтики, лихости, честного слова и верной дружбы.
   За двадцать лет "Д'Артаньян и три мушкетера" на моих глазах "вырос", и мы
стали играть лучше. Так что теперь я без зазрения совести на своих концертах
воздаю хвалу "мушкетерам" и даже рассказываю "байки" о съемках.
   КЛАВДИЙ, ЯГО И БАБА-ЯГА
   Гастролирую в Израиле, где пятая  часть  населения  -  "наши  люди",  где
смотрят три телепрограммы из России и где, судя по афишам певцов и артистов,
скоро будет узаконен филиал Московской филармонии. Встречи  на  перекрестках
гастрольных дорог. Под Хайфой, в городке  художников,  мы  обедаем  с  Левой
Дуровым. Вечером у него спектакль в Реховоте, а  у  меня  концерт  в  Хайфе.
Застолье веселое, а Атос со своим капитаном Де Тревилем не могут  оторваться
друг от друга и от воспоминаний. И  уже  трудно  понять,  что  это:  судьба,
разобранная по "байкам", или "байки", составляющие судьбу.
   У меня во время съемок была своя беда: не отпустил Любимов из театра -  я
репетировал Плюшкина в "Ревизской сказке" - пьесе по "Мертвым душам"  Гоголя
- и два месяца летал по выходным, по средам, на львовскую натуру. Летать  во
Львов - мука,  ибо  билет  достать  -  приключение,  на  самолет  попасть  -
приключение,  а  в  срок  попасть  к  утреннему  гриму   -   редкость,   ибо
администраторы нерадивы, всё путают, ибо директор  Михаил  Бялый  уже  устал
сражаться и в глаза нам твердил о "худшем фильме  всех  времен  и  народов".
Прилечу, схвачу дозу упреков от Хилькевича ("Мы тут кровью харкаем, а ты там
на Таганке - весь в цветах и овациях"), сразу  -  костюм,  грим,  тренировка
драки или стрельбы на свежем воздухе... Борода,  усы,  шпага  и  белый  конь
Атоса... Тренер кричит: "Спину, спину держи,  граф!"  Я  держу  спину  и  не
успеваю струсить, как слышу: "Мотор!"
   Вспоминаем с Левой очередное бешенство азарта и риска -  ночной  рейс  во
Львов, билетов нет и всесильные администраторы - бессильны. На Таганке  идет
"Гамлет". В Театре на Малой Бронной -  "Отелло".  Я  играю  злодея  Клавдия,
короля Дании. Лев  Дуров  играет  злодея  Яго.  Я  умоляю  Высоцкого-принца,
Демидову-королеву, Нину-помрежа: хоть  на  десять  минут  пораньше  окончить
спектакль. Высоцкий делает исключение из  правил:  поддерживает  злодея,  но
только в честь своей дружбы... с "Хилом". Антракт на пять минут ужимается, и
отлаженный  ритмический  механизм  любимовского  спектакля  с  трудом   дает
желанный результат: я вылетаю пулей из театра на пятнадцать минут раньше.
   Такси у входа. Таксист, с хорошим грузинским акцентом, обещает домчать до
Внуково за сорок минут. Ура, могу поспеть! Уже созвонились  с  Дуровым:  Яго
тоже уговорил своих, будет вовремя.
   Несутся из двух театров в одну точку два шекспировских  негодяя.  В  одну
точку  земного  шара  стремятся  их  мечты:  во  Львов,  на   съемку   "Трех
мушкетеров". Таксист мой ловко объезжает всех, дает резкий вираж из  туннеля
Садового кольца вправо, к Ленинскому проспекту. Его  прижимает  машина  ГАИ.
Радиоголос  велит  прибиться  к  обочине.  Таксист,  не  сбавляя   скорости,
сближается с врагом,  кидает  в  окно  начальнику  десятку,  орет:  "Извини,
дорогой, мушкетер на самолет опаздывает!"
   Я - во Внуково. А вот и Дуров. А вот и очередь на посадку. Дуров каким-то
чудом уже сговорился с пилотами, нас ждут! Но дежурная, проверяя пассажиров,
вдруг страстно возненавидела нас обоих - не пущу, и всё! Мы и так, и эдак  -
она уже кричит: "Отойдите без билетов, самолет не пойдет, здесь командую я!"
И правда, без ее слова взлета не будет.
   Лева с разбегу прошмыгнул и исчез вдали. Тетка  совсем  обозлилась.  Я  в
отчаянии: не быть мне во Львове, а завтра - все актеры будут  в  кадре,  без
меня нельзя, другого дня такого не предвидится, Хилькевич сойдет  с  ума.  И
при последних свидетелях из очереди я внезапно и  вдохновенно  пророчествую:
"Слушайте, вы! Запомните мои слова! Скоро выйдет фильм "Три мушкетера".  Его
полюбит весь советский народ! И когда его все  полюбят,  я  найду  ваш  дом,
приеду к вашим детям  и  скажу  им:  дети,  хотите  знать,  кто  эта  тетка,
Баба-Яга, которая одна на всю страну мешала снимать ваш любимый  фильм?  Это
ваша мать, дети!"
   Тетка остолбенела от моей наглости и крика,  а  я  скрылся  в  момент  ее
столбняка и вспорхнул по трапу в салон самолета. Команда и пассажиры -  наши
болельщики. Когда дежурная взошла на проверку, нас нигде не оказалось. Народ
секрета не выдал! Самолет взлетел. Мы вышли из своих укрытий: Яго-Де Тревиль
покинул рубку пилотов, а Клавдий-Атос вышел из гардероба, где задыхался  меж
синих габардиновых пальто летчиков.
   УТРО ВО ЛЬВОВЕ
   Конечно, администраторы спутали  рейсы,  нас  не  встретили,  и  мы  сами
кое-как добрались до города. Я видел: администрация не справляется,  порядка
никакого,  актеры  и   режиссер   надрываются,   а   директорская   компания
бездельничает и ноет: "Мы привыкли обхаживать две-три звезды на одну группу,
а с остальными - кое-как; и никто не жаловался. А здесь - что  ни  роль,  то
капризы: и номер ему подавай отдельный, и  к  самолету  не  опаздывай,  и  с
оплатой поторопись... Кого ни возьми - сплошные  "звезды"...  Психопаты,  ни
минуты отдыха ни себе, ни людям, ни лошадям!  Трюки  делают  сами,  прыгают,
стреляют, боевыми клинками сверкают - страх! И все сами, без  дублеров,  без
техники безопасности... И тренер у них - головорез  какой-то.  Такие  ставит
драки - смотреть больно. (Владимир Болон - доблестный фехтовальщик, гвардеец
Де Жюссак и живая пружина актерского энтузиазма.) А  что  они  после  съемок
творят, когда от усталости все нормальные лошади и  администраторы  уже  при
смерти? По большому блату, львовский обком партии доверил  киногруппе  самое
дорогое, что у него есть, - отель "Ульяновск".  И  под  эту  вывеску,  после
съемок, каждый день - все поголовье симпатичных девчонок города и области  -
туда-сюда! Ночью заходят, утром выходят. Ни стыда, ни совести! Водки выпито,
бутылок разбито, клиентов гостиничных распугано - не счесть!"
   И бежали с поля боя малодушные администраторы: брали бюллетени, расчеты и
отпуска по поводу грыжи...
   Приехали мы с Дуровым  во  Львов.  Как  всегда,  путаница  с  номерами  в
гостинице, и в комнате со мной  -  чужой,  активно  храпящий  гражданин.  От
дирекции мы услыхали в оправдание - вернее, в нападение: "Шо  вы  за  прынцы
такие! И то им не то, и это им не то, шо вы кипятитесь, как эти,  все  равно
шо? А вот была перед вами Алиса Бруновна Фрейндлих, не  хуже  вас  звезда  и
народная артистка, и никаких капризов!  Даже  голову  у  нас  мыла  холодной
водой!" Я, как обещал, сочинил сатиру на нерадивых  халтурщиков  и  в  конце
съемок, уже в Одессе спел  в  репродуктор,  и  меня  слышало  все  население
киностудии. Хотя, конечно, и не классика, но песня на испорченный  мотив  из
"Вертикали" звучала так:

   Горит цветным огнем
   Одесское кино,
   Похожее слегка
   На детское... вино.
   Четыре мушкетера -
   (здесь ритм ломается, и смысл тоже)
   Ацетон, Протон, Д'Артамон
   И стройный Армавир -
   Слетелись, спились, спелись
   И храбро порешили:
   Что весь крещеный мир
   Они затмят собой...
   Припев:
   А Фрейндлих мыла голову
   Холодною водой!
   А Фрейндлих мыла голову
   Холодною водой!

   Земшар стареет наш.
   Так громче грохот чаш!
   Нас всех, несовместимых,
   Соединит монтаж!
   Четыре мушкетера -
   Антон, Понтон, Д'Артамон
   И трезвый Армавир!
   Мы все, чего стесняться,
   Так хороши собой...

   Припев:
   А Фрейндлих мыла голову
   Холодною водой!
   А Фрейндлих мыла голову
   Холодною водой!

   Почему Арамис (фамильярно названный Армавиром) превратился из "стройного"
в "трезвого" во втором куплете - об этом чуть ниже. А пока  что  -  утро  во
Львове. Успех прилета выветрился вместе с несостоявшимся сном. Дом культуры,
и я шагаю через тела, как через бревна, к Паше-гримеру.
   Паша всегда в хорошем настроении, я слегка дремлю под его  руками.  Рядом
вповалку спят Арамис, Портос  и  Д'Артаньян.  Это  и  есть  "бревна",  через
которые я шагнул к Паше. Они явились раньше, но решили  отдохнуть,  прямо  в
мушкетерской форме. Видимо, опять вчера не скучали  без  Атоса,  что  хорошо
передает аромат  в  гримерной.  Когда  я  готов  к  бою,  мне  обидно,  и  я
художественно и зычно бужу их стишком из стенгазеты  "Львовский  ленинец"  -
типичным примером лирики пионерской эпохи:

   Ленину ридны!
   Учителю наш!...
   Ниже в стенгазете стояла подпись: "Оксана Копейка. 9 лет".
   А теперь объяснюсь насчет "трезвого  Армавира".  История  эта  связана  с
лошадью. Лошадь - это не только животное, но еще и тот знак  гороскопа,  под
которым прошел-проскакал весь съемочный год. Как я помню, ни один из  героев
до съемок не умел пользоваться этим видом транспорта.
   Одну заповедь старательно повторял львовский тренер:  лошадь  -  существо
деликатное,  если  почует  на  себе  пьяного  -  понесет.  Мы   тренера   не
расстраивали и кивали. Однако так получалось, что  все  мушкетеры  бывали  в
седле обязательно навеселе. Даже если я прилетал утром,  то  летевший  рядом
Володя Болон - наш мушкетерский  эталон  -  прямо  в  самолете  раскупоривал
трехлитровку своей  знаменитой  "шморовидлы"...  И  вдруг  однажды  красавец
Старыгин - Арамис прибывает из Москвы после спектакля, по чистой случайности
не выпив ни грамма спиртного.
   Утром - съемка, мы красиво взлетаем в седла. Я  держу  спину  и  поводья,
умело скрываю от всех (кроме лошади) свои чувства и с завистью поглядываю на
моих товарищей. Портос и Д'Артаньян беззлобно поддевают Игоря-Арамиса.  Если
бы Дюма-папа услышал, как шутят над его героями его же герои -  ей-богу,  он
бы охотно вставил наши тексты в роман.  Арамис  не  отвечает  на  шуточки  и
как-то непривычно задумчив.  Не  успели  мы  тронуться  в  путь,  как  вдруг
рванулся Арамисов конь,  стал  резко  крупом  сбрасывать  Игоря  с  себя.  И
сбросил, и убежал. Причина, как мы  поняли,  была  в  том,  что  к  трезвому
Арамису лошадь не привыкла и переменой в своем герое была огорчена.  Значит,
неважно, трезвый или пьяный, важно не меняться.
   Боярский, будучи натуральным гасконцем, с ходу овладел своим Хасканом и в
фехтовании тоже быстро преуспел. Он мне кажется человеком, который тяготится
ученичеством, быстро схватывает любое интересующее его дело... и уже  рапира
поет в его руках, и лошадь влюбленно послушна всаднику.
   Смирнитский, обаятельный Портос, не расставался с Боярским ни  во  время,
ни после съемок и, скача рядом с ним, не мог позволить лошади узнать о своей
неопытности.
   Я лично легко бы согласился сниматься не на самой  лошади,  а  где-нибудь
рядом, но судьба и Хилькевич распорядились по-своему. Мой старый белый  Воск
не часто видел меня, но ни он, ни я не скучали друг без друга. В Москве я по
два раза в неделю тренировался на ипподроме. Тренер - пожилая дама  -  сразу
сообщила, что  в  войну  ухаживала  за  лошадьми  Буденного.  Неудобно  было
спросить - какую из двух войн  она  имела  в  виду,  но  сохранилась  тренер
превосходно. Так что "шагом" и "рысью" я под ее руководством  овладел,  а  с
галопом мы не успели. Зато во  Львове  от  нас  с  Воском  требовали  именно
скоростной езды. Но Воск, хоть в войне и не участвовал, был, что мне  в  нем
нравилось, утомлен жизнью и никуда не спешил.
   Спасибо М.Боярскому: он научил моего коня,  двадцативосьмилетнего  Воска,
галопу.  Говорили,  что  Воск  в  двадцати  двух  фильмах  актеров  носил  -
надорвался, память, видимо, притупилась. Миша ему все сразу  напомнил,  и  я
полетел - как в детских снах, со свистом в ушах.
   Итак, галоп состоялся, и мы летим вчетвером.  Летят  наши  лошади,  летят
наши кудри, а я лечу впереди товарищей и вдогонку  слышу  вопль  изумленного
Боярского: "Атосик! Это уже аллюр!"
   Не успеваю сообразить, к добру или во вред  мне  это  хитрое  французское
словечко. Воску явно в радость вопль гасконца,  и  мы  летим  еще  шибче,  я
прижимаюсь еще ниже к потной гриве, и судьба моя летит аллюром.
   Миша кричит: "Атосик, молодец!"
   Режиссер кричит: "Мушкетеры, отлично!"
   Оператор кричит: "Стоп, сняли!"
   Они сняли, а я все несусь. Сапогами сжимаю лошажьи  бока,  кричу:  "Стой,
сволочь!" Узду перебираю, как учили, а он все быстрее  вперед.  Уже  Украину
проехал, уже Белоруссия позади... Конь, куда несешься ты,  дай  ответ!  Куда
мчит тебя разбуженная память? Ору, матерюсь, скорость космическая,  на  ходу
уже с мамой-папой и с детишками простился, вдруг смотрю - овраг! Воск  бы  и
его перемахнул, коньком-горбунком бы обернулся, ему-то что? Но  тут  я,  как
Илья Муромец, силу безмерную почуял, вздернул поводья  -  конь  мой  столбом
встал.  В  цирке  это  "свечкой"  называется.  Жаль,  полюбоваться   некому:
единственный зритель на земле лежит. Из обморока  вывел  меня  Володя  Болон
(шепотом): "Веня, если ты живой - не  признавайся.  Мы  из  дирекции  оплату
трюковых под твою смерть выбьем". И трюковые выбили, и меня оживили.
   Кстати, о моем Воске я услыхал совсем недавно, именно во время  гастролей
по Израилю, печальную новость. В доме друзей, в Иерусалиме, оказался славный
парень из Львова. Теперь он ди-джей,  а  в  тот  год  Лошади  он  мальчишкой
помогал нашему тренеру и ухаживал за лошадьми. Припомнил он белого  Воска  и
весело  сообщил,  что  Воск  после  съемок  был  очень  печальным,  работать
отказывался и его, по старости лет,  прикончили  и...  съели.  И  парень  из
Львова перестал мне казаться славным.
   НЕСРАВНЕННЫЙ ГАСКОНЕЦ
   Когда вышел  фильм,  его  обругали  во  всех  газетах.  Критики  осуждали
режиссера и исполнителя главной роли за  то,  что  Д'Артаньян  получился  не
такой уж интеллектуальный. Увлеченные  руганью  (а  ругань  всегда  украшает
критика),  журналисты  спутали  гасконца  с  принцем  Гамлетом  или   князем
Мышкиным. А Боярский, как теперь знает каждый новорожденный, был и  остается
лучшим, талантливейшим Д'Артаньяном нашей советской эпохи.
   Где-то через неделю после премьеры фильма по  телевидению  я  выступал  в
одном  из  институтов  Академии  наук.  И  какой-то   профессор,   поклонник
"Таганки", встает с места и говорит: "Мы вас знаем по ролям в театре, а  тут
увидели в кино. Ну, Атос еще ладно и  другие  -  ладно,  но  уж  Боярский-то
совсем не Д'Артаньян!" Меня взорвало, и я уда