?..
Давайте шарахнем по прибрежным государствам... надо  посмотреть  их  собачьи
имена на глобусе, идеей восточных единоборств? Представляете, негры визжат и
кувыркаются в кунфу, как какие-нибудь обезьяны-юсовцы! Передерутся, а мы тем
временем введем там военный режим с последующим...
   Я кое-как освободил длань,  пальцы  у  него  твердые  и  горячие,  а  он,
продолжая смотреть мне в лицо  живыми  цыганющими  глазами,  тут  же  сказал
жизнерадостно:
   - Тогда солипсизмом! Негры ж не знают, что это такое!.. Шарахнем так, что
по всем их зимбабвам побредут придурки, твердящие, что, кроме них, никого на
свете нет и самого света тоже  нет...  А  мы  тем  временем  моментальненько
приберем к рукам...
   Я не успел отказаться, Челлестоун расхохотался громко и нагло, глазки его
стали совсем маленькие, медвежьи, заявил авторитетно:
   - Вольдемар, не слушайте... Кстати, в соседнем зале уже накрыли на стол.
   Для Лакло это был рев медной трубы, зовущей  на  бой  с  бифштексами,  он
ринулся вперед, волоча меня. Я  высвободился,  Лакло  унесся,  а  Челлестоун
посмотрел  ему  вслед  с  выражением   непередаваемого   презрения,   сказал
достаточно громко, чтобы слышало и его и чужое окружение:
   - Никчемный человек. Идей много, но ни одну еще не довел до конца.
   Да, подумал я, если бы Лакло все свои идеи доводил до конца...  Или  хотя
бы половину. Нет, и  трети  было  бы  достаточно,  чтобы...  Я  зябко  повел
плечами, мы двинулись  с  Челлестоуном  и  Соммергом  в  сторону  зала,  где
накрывают. Широкие ступни Челлестоуна так и норовили наступить мне на  ногу,
я отпрыгивал, как заяц, но делал вид, что это я так, от  живости.  От  Лакло
заразился.
   Соммерг внезапно сказал сухим дребезжащим голосом:
   - А вот и Лордер. Я уж думал, не приедет.

ГЛАВА 27

   Возле окна стоял и смотрел  на  океан  высокий  сухощавый  мужчина,  весь
коричневый от плотного загара. Он был в рубашке с коротким рукавом и шортах,
как и многие, кого я видел за последний месяц, но у  них  просто  рубашка  и
шорты, а у Лордера выглядели, как охотничий костюм для сафари.
   Он держал в правой руке фужер  вина,  взгляд  задумчив,  от  окна  падает
мягкий свет и красиво озаряет мужественное лицо Лордера,  играет  в  бокале,
рассыпая искорки по стеклу и высвечивая поднимающиеся воздушные пузырьки. Он
в самом деле хорошо смотрелся бы на охоте, где-нибудь в саванне,  подтянутый
и целеустремленный. Зачуяв наше приближение, повернул голову, не  потревожив
корпус. И снова в этом движении было  нечто  от  аристократа,  лорда,  особы
королевской крови, что  следят  за  каждым  жестом,  отсекая  все  ненужное.
Холодные серые глаза без улыбки просканировали нас цепким взглядом, взвесили
и наклеили на каждого ценник, затем губы слегка раздвинулись, что обозначило
улыбку.
   - А, дорогой Челлестоун!.. Мое почтение, профессор Соммерг... А это, если
не ошибаюсь, тот самый знаменитый Владимир?
   Да что они все путают имя с фамилией, подумал я раздраженно. Нарочно, что
ли?  Новый  прием  в  инфизме?  Надо  им  тоже   что-нибудь   ввинтить   или
засандалить... А то и засадить по самые бэцалы  в  порядке  ответного  шара.
Серые холодные глаза изучали меня без всякого выражения. Человек, вспомнил я
из старых романов, рожденный  повелевать...  Хрен  тебе,  в  своем  юсовском
курятнике повелевай, а здесь я  -  рожденный  повелевать,  ломать,  строить,
создавать, творить! Его бесстрастное лицо чуть дрогнуло, уловил,  что  я  не
признал себя аристократом нижнего ранга, тем  более  -  простолюдином,  зато
считаю себя  варваром  с  большим  топором,  что  сметет  на  хрен  все  его
королевство  вместе  с  их  цивилизацией,  а  на  обломках   создаст   новую
аристократию, уже из варваров.
   - Впервые, - сказал он тем же бесстрастным голосом, - видим Владимира  на
симпозиуме такого уровня... Как это удалось? Я показал на Кристину.
   - Вы будете смеяться, но выпросило вот это существо. Говорит, никогда  не
была на море! Брешет, наверное...
   Кристина засмущалась под устремленными на нее взглядами.  Румянец  пополз
по щекам, перекинулся на уши, сполз на шею. Это было  восхитительно,  я  сам
глазел во все диоптрии, такого еще не видел.
   - Ну почему брешет, - загрохотал Челлестоун оглушительным басом, - почему
брешет? Вы уж совсем засмущали девушку... А если и брешет, то что?  Все  они
брешут, но разве это порок? В мире вообще нет пороков, все дозволено!!!
   Я видел, как во взглядах, брошенных на Кристину, замелькали  молниеносные
расчеты: а нельзя ли эту смущенную вместо рычага, а насколько он надежен,  а
не трюк ли, слишком просто я сказал, это ж вложить им в руки  оружие,  а  не
ложный ли след, а не двойная ли петля с параллельным выходом в  незащищенный
тыл...
   Мы вошли в зал, но здесь, как я понял, еще не застолье,  а  просто  нечто
вроде светского раута, разминка перед  первым  серьезным  общением  инфистов
экстра-класса. На столах, накрытых белоснежными  скатертями,  чернеют  горки
икры  в  вычурных  вазочках,  на   широких   блюдах   -   тысячи   крохотных
бутербродиков, красная икра  в  розетках  покрупнее,  а  высокие  бокалы  на
длинных ножках застыли в ожидании, когда их  возьмут  властные  руки.  Возле
длинного стола, обильно и богато накрытого,  двое  с  бутербродами  в  руках
беседуют живо, увлеченно, не обращая внимания на вновь  вошедших.  Один,  не
глядя, цапнул со стола бутылку с высоким горлышком, отпил  прямо  из  горла,
как харьковский грузчик, второго  это  не  смутило,  воспользовался  паузой,
чтобы проглотить остаток бутерброда, потом снова заговорил быстро  и  часто.
Второй оглянулся, на меня в упор взглянули острые, как ножи, глаза. Это  был
крупный костлявый мужчина  с  холодными  проницательными  глазами.  Он  весь
показался мне из костей, но худым не выглядел, кости широкие, плотные, да  и
череп просто бычий.
   - Осваиваетесь? - спросил он.
   - Я - Борко Живков. Надеюсь, слышали. А вы господин Владимир Факельный?..
Как вам здесь?
   - Непривычно, - признался я.
   - Что именно? - осведомился он живо.
   - Коллекционный ?Кумар? из горла - это круто,  как  говорят  мальчишки...
Живков оглянулся на собеседника, отмахнулся:
   - Это Ноздрикл. Он не отличает  коллекционное  от  ординарного,  что  для
грека просто чудовищно. Хотя, если честно, я тоже... А вы?
   - Отличаю, - ответил я, - но с трудом... Здравствуйте,  мистер  Ноздрикл!
Ноздрикл  пожал  руку,  засмеялся  коротким  сухим  смехом,  но  глаза   его
уставились поверх моего плеча. В них отразился мрачный восторг. Я оглянулся,
Кристина подходила восхитительно свеженькая,  восторженная,  а  во  взгляде,
который бросила на Живкова и Ноздрикла, были  испуг  и  преклонение.  Живков
поклонился, бережно взял ее за  пальчики  и,  низко  склонившись,  поднес  к
губам. Я видел, как Кристина уже напряглась,  готовая  выдернуть  руку,  но,
видимо, сообразила, что этот страшноватый мужчина не  перекусит  ей  пальцы,
хотя зубы еще те, сдержалась, слабо улыбнулась:
   - Как здесь... славно...
   - Славно? - переспросил Живков. - Вот теперь, когда вы появились, в самом
деле славно!
   Все обломилось в доме Смешальских, подумал я хмуро.  Болгарин  изображает
галантного хранцуза, грек не разбирается в  винах,  а  я  вот  возьму  и  не
напьюсь, как  надлежит  русскому,  чем  всех  удивлю,  а  то  еще  и  вызову
потрясение мировой экономики. И  обрушу  доллар,  чего  все  страшатся...  А
может, в самом деле обрушить? Так сказать, порезвиться напоследок  в  старом
мире? На столах только самые дорогие из коллекционных вин. И самые дорогие и
редкие блюда. Здесь наконец-то  обнаружились  вдоль  стен  неподвижные,  как
статуи, официанты. Я уже начал  подумывать,  не  самим  ли  убирать  грязную
посуду. Так, для экзотики. Или чтобы ощутить  и  себя  людьми  труда.  Из-за
моего плеча неслышно появлялась рука в белоснежной перчатке, убирала  пустые
тарелки, ставила очередное блюдо, наполняла фужер. Кажется, я и Ноздрикл  не
одни здесь, кто достаточно равнодушен к особо знаменитым винам. Пьем то, что
кажется вкусным, а положено это к рыбе или к мясу - об этом пусть помнят те,
для кого мы придумываем законы, правила, мораль, этику  и  правила  этикета.
Смешно придерживаться этих правил тем, кто знает  с  какой  легкостью  можно
поменять на противоположные, и все будут искренне считать,  что  именно  так
правильно.
   Я  неторопливо  ел,  отхлебывал  из  бокала  прохладное  вино,   взглядом
показывал Кристине, чтобы не стеснялась. Все эти владыки мира, как  и  я,  в
штанах носят гениталии, сопят на бабах, пыхтят и тужатся в сортире. Так  что
не стесняйся, ты пыталась затащить в постель не самого слабого из владык...
   Кристина чуточку приободрилась. По лицам могучей шестерки  я  видел,  что
они все понимают. Да, мы - владыки этого мира. Это только  простой  люд  все
еще по старинке  считает  вершителями  судеб  президентов,  канцлеров,  даже
королеву,  папу  римского  и  прочих  коронованных  или  избранных,   ха-ха,
всенародным голосованием плебса, что ради  panem  at  cirzenses  проголосует
хоть за козу в президентском кресле.
   Мы давно показали свою мощь. К примеру, пару сот лет назад один  из  нас,
имфистов, написал пьесу  ?Висенте  Овехуна?,  в  которой  феодал  принуждает
крепостную к исполнению ею обязанности  первой  брачной  ночи.  Разгневанные
зрители сразу после премьеры пьесы разгромили имение ближайших аристократов,
а потом пошли  жечь  их  и  дальше  по  стране,  вешать,  громить  и  вообще
изничтожать как класс. Восстание не затихло, как  ожидалось,  ширилось  и  в
конце концов привело к полной  ликвидации  того,  что  называем  феодальными
привилегиями.
   Но и тот случай не научил относиться к писателям с достаточным почтением.
Или осторожностью. Наверное, потому, что в массе своей писатели - достаточно
тупые и недалекие твари, а нормальный человек судит по одному обо всех. Это,
собственно, верно, но писатели - исключение. Ни один человек не  может  быть
сильнее другого втрое  или  впятеро,  а  вот  писатель  может  быть  сильнее
остальных своих собратьев, вместе взятых, в сто тысяч  раз,  в  миллионы,  в
неизмеримое количество раз. Слева от  меня  артистически  работает  ножом  и
вилкой Соммерг. Худое лицо серьезно, неподвижно, взгляд обращен  в  тарелку,
но я знаю, что он видит и замечает все вокруг. Соммерг -  не  только  инфист
высшего класса, но последние пятнадцать лет возглавляет  отдел  Департамента
социологических исследований. Он разработал концепцию переноса мишени, когда
противник бросает все силы на достижение заведомо ложных целей. В частности,
он подхватил полузабытые в старой России экзотические поиски родины ариев  и
сумел еще  в  советскую  эпоху  навязать  эту  идею  немалой  части  русской
интеллигенции. Тогда шло глухое брожение,  недовольство,  надо  было  срочно
взять его под контроль, и  Соммерг  под  видом  оппозиции  режиму  предложил
внедрить подобную интерпретацию идеи патриотизма. Мол, коммунизм стирает все
различия, даже слово ?русский? заменяет на ?советский?, а своих предков надо
знать, а наши предки Рим  спасли,  а  потом  разрушили,  пирамиды  в  Египте
построили, и вообще  арии  это  даже  не  германцы,  а  самые  что  ни  есть
русские... Провокация удалась блестяще. Целое  стадо  баранов  ломанулось  в
услужливо распахнутые ворота. В солидных журналах появились глубокомысленные
рассуждения о родстве русского  языка  с  индоевропейским,  а  значит  -  мы
древнее всех прочих народов, и этруски вон тоже русские,  и  Троя  -  родина
русов, и Америку открыли русские... Это вызывало  хохот  в  других  странах,
которые могли в  доказательство  своей  древней  культуры  предъявить  нечто
большее, чем странную надпись из шести  букв  на  глиняном  черепке.  Сейчас
Соммерг занимается проблемами религии, еще и  потому  я  рассматриваю  этого
гада как одного из самых серьезных противников.  В  инфизме,  инфизме.  Чуть
дальше громогласно вещает прописные истины Челлестоун, с ним до крика спорит
Лакло. Челлестоун - единственный среди нас нобелевский лауреат.  Правда,  не
за инфизм, за тот еще премий не дают, ибо границы не очерчены, да  и  как-то
еще не подвели базу под использование этого страшного  оружия,  не  нарядили
его в белые одежды ангела-миротворца.
   Нобелевская за достижения в  социологии,  членство  в  половине  академий
мира, масса научных работ... но все-таки количество премий впечатляет. Кроме
известных во всем мире и весомых, он ухитрился  собрать  и  целую  коллекцию
экзотических,  вплоть  до  Национальной  премии  Зимбабве  за   открытия   в
языкознании.
   Меня лично ни одна из премий не вдохновляет,  а  сам  я  давно  и  твердо
отказался от любых премий. Дело в том, что даже самая престижная, элитнейшая
из премий давно  служит  политике.  Ладно,  оставим  подозрения,  что  члены
присудителей куплены-перекуплены,  как  радостно  подтвердит  обыватель,  он
везде   видит   подкуп.   Предположим,   что   там   только   честнейшие   и
добродетельнейшие мужи, радеющие о человечестве. Вот  перебрали  они  лучших
литераторов-социологов и собрались присудить премию...
   И тут один из них... предположим, что без подсказки извне,  хлопает  себя
по лбу и говорит: братцы, да что ж  делаем?  Третий  раз  подряд  присуждаем
европейцу! А  ему  при  чем  тут  европеец  или  неевропеец?  К  тому  же  в
позапрошлый раз получил испанец, в прошлый  -  англичанин,  а  сейчас  дадим
французу... А тот, умный, кричит: да вы что, не понимаете, что таким образом
мы льем воду на мельницу фашиствующих  молодчиков,  что  тут  же  завопят  о
превосходстве белой расы? Нет, надо дать негру. Да не просто негру, а  негру
из самой Африки,  чтобы  поддержать  этот  черный-пречерный  континент.  Ему
промямлят, что в Африке и литературы нет,  как  и  науки,  но  тот  возразит
твердо, что такой ерундой можно поступиться ради великой идеи равенства рас,
религий и народов. То есть во имя торжества  общечеловеческих  ценностей!  И
хрен  с  нею,  справедливостью.  Торжество   общечеловеческих   требует   на
окровавленный алтарь эти  крохотные  ничтожные  жертвы,  как  честность  или
справедливость... которые давно уже надо стереть в порошок и забыть о них!
   Любому стоит просто взглянуть на списки лауреатов...  Я  бы  сказал,  что
дело СССР живет и побеждает: мне однажды отказали в одном издательстве, мол,
география перекошена, надо выправить. На мой  вопрос:  что  это  такое,  мне
объяснили,  что  слишком  много  было  опубликовано  из   Харькова,   вообще
украинцев, надо опубликовать столько же текстов из Якутии...  Неважно,  есть
там писатели или нет. Хоть кого-то. А потом еще  и  дать  премию.  Чтоб  все
видели: для Советской власти нет любимых или  нелюбимых  регионов!  Конечно,
Челлестоун не африканец из Сранорыльска или  чукча-писатель,  но  что-то  уж
слишком большая коллекция наград,  премий,  дипломов,  званий...  Собственно
ужин был достаточно легким.  Сбалансированным  и  легко  усваиваемым,  чтобы
успело перевариться до сна. Здесь, похоже, за своим здоровьем  блюдут.  Хотя
как иначе, здесь же все западники, а жизнь у них самая высшая из  ценностей.
Ничего, уже скоро... Я запил соком, Кристина давно, как школьница,  положила
нож и вилку крест-накрест. Белая рука в  перчатке  тут  же  бесшумно  убрала
тарелку. Я сказал негромко:
   - Ну что, отваливаем? Она прошептала испуганно:
   - Как?.. Здесь же только начинается...
   - Ждешь дискотеку? - поинтересовался я.
   - Какой вы грубый, Владимир Юрьевич...
   - У тебя чему не научишься, - ответил я мирно. - Вылезай, расселась!.. Ни
за что не поверит, мелькнула  мысль,  почему  хочу  в  свои  апартаменты.  А
причина банальна... Куда бы я ни уезжал: на пляж,  на  дачу  к  друзьям,  на
пикник - всегда через часок-другой начинал тоскливо думать: ну  на  фиг  мне
это натужное веселье?.. И чего прикидываюсь, что мне нравится подгоревшее на
костре мясо и ?свежий воздух? - наполовину из дыма, наполовину - из комаров,
которым по фигу этот якобы отгоняющий их дым? Вот сейчас бы домой на  диван,
ноутбук на колени, продолжил бы работу  над  своем  книгой,  что  перевернет
мир...
   По опыту знаю, что когда приду домой, то на ноутбук и  не  взгляну,  дома
могу не работать неделями, но при любом оторванности от дома сразу: ах,  как
бы я сейчас работал!
   Когда вернулись, Кристина ринулась  исследовать  апартаменты  по  второму
разу. Я раскрыл  ноутбук  и...  задумался  Конференция  производит  странное
впечатление. Во-первых, нас слишком мало, всего семеро. Во-вторых, свободный
обмен мнениями, как значилось в приглашении, - что  это?  Никто  из  нас  не
дикарь: Челлестоун, Соммерг, да и все  остальные,  предпочитают  видеоконфы.
Точно так же могли  бы  встретиться  в  виртуальном  пространстве,  находясь
каждый в своем кабинете.
   - Владимир Юрьевич, -  донесся  сверху  голос  Кристины,  -  там  наверху
чересчур большая спальня...
   - У тебя клаустрофобия?
   - Вот-вот,  -  согласилась  она  поспешно,  -  именно  это  умное  слово,
арахнофобия!
   - Терпи, - велел я безжалостно.
   - Боюсь, - сказала она жалобно. - Можно я... в вашей?
   - Еще чего, - ответил  я  с  достоинством.  -  Будешь  одеяло  стягивать,
лягаться...
   - Я не лягушка!
   - Храпеть...
   - Я сплю на боку, как зайчик!
   - Зайчики спят на брюхе.
   - Как скажете, Владимир Юрьевич, так под вами и лягу!
   - Размечталась, - сказал я саркастически. - Ладно, пущу на  коврик.  Нет,
на тряпочку. Да не возле постели, а около двери.
   Она завизжала, подпрыгнула, лихо съехала вниз на перилах. Половина победы
есть, уже в одной спальне. Ну, а здесь и сто тысяч антониев не выстоят.  Тем
более что ели какое-то уж очень жгучее  мясо,  наперченное,  хоть  и  просто
тающее на языке. Все-таки у разума и сердца голоса только  совещательные,  а
решающий голос у пениса...
   Возможно, эти ребята хотят получить более полное представление? Не  знаю,
вполне вероятно изобретение анализаторов запаха, пота,  что  позволяет  дать
более полный контроль над человеком. Если так, то сейчас  на  меня  нацелено
несколько телекамер, а ночью снимут  особенно  богатую  жатву,  записывая  и
анализируя нашу возню в постели. В эти минуты человек особенно откровенен...
хотя не представляю, что могут вынести обо мне: я вполне  разделяю  себя  на
трахающуюся обезьяну и  высокоинтеллектуального  сапиенса.  Сапиенс  у  меня
никогда не трахается, а обезьяна не  пишет  романы.  Перед  глазами  всплыла
аудитория, сорок пар вопрошающих  глаз.  Перенимайте  приемы,  сказал  им  я
мысленно. Те самые удачные приемы, которые  доказали  свою  убойную  силу  у
других авторов. Будь это кино, живопись, телевидение или компьютерные игры -
это все инфизм, все мощное оружие. Это повторяю потому,  что  на  вас  будут
оказывать мощное давление, указывая,  ?как  надо?  писать,  изображать,  под
каким углом и так далее. Вы устоите, когда  будет  напирать  власть  в  лице
президента страны, тайных служб в лице ФСБ  или  прочих  гестапов,  но  куда
труднее отбиться от доброжелателей в личинах жены, тещи, задушевных  друзей,
приятелей, старого школьного учителя, соседей по дому... Все они учат,  ?как
надо писать?. Любая  домохозяйка  может  указать,  что  вот  такой-то  образ
неверен, юсовцы, к примеру, не такие тупые и  злобные,  а  вовсе  среди  них
попадаются даже вполне интеллигентные люди! Хм, думаете, юсовские писатели и
режиссеры не знают, что среди русских тоже попадаются вполне интеллигентные?
Но в каждом фильме, каждом романе, каждом сериале, каждой компьютерной  игре
русские - это такие отморозки,  тупейшие  и  злобнейшие,  что  прямо  так  и
хочется на всю Россию сбросить атомную бомбу!  То  есть  свершить  то,  чего
режиссер или писатель добивался изо всех сил: вызвать  определенные  эмоции,
закрепить их частым повторением, создать устойчивый образ,  растиражировать,
добиться нужного поведения читателей в  будущем...  Поэтому  не  надо:  ?они
т