одку и  коньяк  целыми  ящиками.  То  есть  воровать  книги
целиком нельзя - плагиат, можно под суд угодить, хотя  что-то  не  слышал  о
таких процессах, даже отдельные главы нельзя драть слово  в  слово...  можно
под статью  попасть,  хотя  самое  страшное  наказание  в  таких  случаях  -
покачивание головой со словами: ?Ну что  ж  вы?  Говорят,  это  нехорошо...?
Однако можно драть эпизоды, удачные фразы, мудрые находки  и  пр.  С  десяти
книг по мотку ниток, вот и собственное произведение!
   Я перевел дух, сказал как бы примиряюще:
   - Конечно, на самом деле никто не свободен, как бы этого ни хотелось,  от
заимствований. Это и невозможно:  если  не  брать,  к  примеру,  характерные
словечки и расхожие фразы, подслушанные в быту, то не удастся создать нужную
атмосферу. Когда описываешь быт хакеров, то пользуешься  их  сленгом,  когда
говорят старые профессоры, то и сам меняешь язык... и так далее. Этот спектр
заимствований начинается от использования ярких слов и подслушанных в  метро
словечек до полного плагиата. С полным уже понятно, а вот  как  с  неполным,
частичным и прочими неприятными вещами? УК  здесь  разводит  руками,  вопрос
завис пока на уровне морали. А мораль понятно какая в последнее время...  Но
мы ведь пишем на века, не так ли? Имена свои стараемся держать чистыми. Ведь
не обязательно побывать в тюрьме, чтобы в  приличном  обществе  не  подавали
руки, а за спиной называли вором!
   Карелов вскинул руку, сказал:
   - Это верно, что в России автором закона об авторских правах  является...
Пушкин?
   - Верно, верно. До него  любой  мог  взять  понравившиеся  стихи  другого
человека и включить в свой сборник. Потом наступила  эпоха  революции  с  ее
экспроприацией.  Снова  можно  было   брать   чужое   по   принципу   ?грабь
награбленное?. Все, что принадлежало капмиру, можно было брать и пользовать.
Сотни старых песен были переделаны в революционные, а  понравившиеся  книжки
переписывались и издавались  как  свои.  Например,  ?Приключения  Буратино?.
Последний неприятный отголосок: переведенная достаточно  вольно  на  русский
язык  повесть  Френка  Баума  ?Волшебник  страны  Оз?.  Все   это   осталось
безнаказанным,  эти  вещи  преспокойно  переиздавали,  авторы  и  наследники
пожинали богатые плоды подобного ?творчества?, так что еще удивительно,  что
по их стопам не бросились толпы  таких  же  беззастенчивых  золотоискателей!
Похоже, наша страна, знаете ли, не совсем подлая! Я говорил чересчур горько,
сам ощутил, постарался улыбнуться, снять осадок. Мне  ответили  неуверенными
улыбками.
   - Частичное использование чужого материала, -  сказал  я,  -  встречается
гораздо чаще. Это перекройка чужих сюжетов, использование чужих  повестей  и
романов как основы для своих. Что здесь сказать? К стыду россиянина,  должен
признать, что  в  России,  которая  никогда  не  была  демократичной  и  где
демократией пока и не пахнет, отношение к этому  явлению  ничего  общего  не
имеет с моралью и совестью, а только с феодальной личностью. Если Пастернака
передерет Вася Пупкин, то Вася мерзавец, а если  Пастернак  Васю,  то  пусть
Вася ему ноги целует, благодарит за честь. А если еще и  присутствует  некий
подтекст, вроде кукиша Советской власти, а ныне - президенту,  ах  какие  мы
смелые, то публика вообще приходит в восторг и своему  кумиру  прощает  все.
Тут как бы присутствует, что  на  войне  не  до  соблюдения  законов.  Хотя,
правда, непонятно, при чем тут автор, у которого воруют. К сожалению,  любое
преступление... даже проступок, оставаясь безнаказанным, порождает соблазн у
нестойких духом. А, чего скрывать, мы все в какой-то мере нестойки. Я развел
руками, чувствуя беспомощность.
   - Давайте, друзья, держаться. Несмотря на то что кто-то украл  и  его  не
посадили. Несмотря на то что кто-то украл и разбогател. Несмотря на  то  что
кто-то украл, разбогател, а его даже не осудили вслух. Может быть,  в  самом
деле не заметили... все еще не заметили...  Это  не  относится,  понятно,  к
былинам, народным песням, анекдотам, шуточкам, колким словечкам. Их создавал
народ, а значит - и наши предки.  Так  что  мы  имеем  право  на  свою  долю
наследования, вот и пользуемся. Но  автор,  который  своим  умом,  трудом  и
бессонными ночами что-то создавал, на что тратил силы и жизнь, - он  нам  не
родственник. У него брать все-таки права не имеем.  Как  бы  ни  оправдывали
свое заимствование, но все-таки понимаете, что берете чужое... Конечно, весь
мир бардак, а люди - твари, но  все-таки  нельзя  воровать  даже  у  тварей.
Просто нельзя, без всякой логики. Нехорошо. Неэтично.  Недостойно.  Конечно,
читая романы  других  авторов,  можно  попасть  под  обаяние  образов,  тем,
сюжетных ходов. Можно даже не удержаться и позаимствовать какой-то ход, но в
этом печальном случае все-таки надо обогатить и обязательно  сделать  лучше.
Именно из-за этого иному при Советской власти прощались... в какой-то  мере,
уж очень чрезмерные заимствования из других авторов. Но все же  лучше  этого
не делать. Тогда было хоть какое-то слабенькое оправдание: они-де боролись с
тиранией Советской власти! А для этого, дескать, все  средства  хороши...  У
вас этого оправдания нет. Себя, конечно, можно оправдать в любом случае,  но
оправдают ли читатели?.. Вы сильные, ребята! Пишите сами. Свое.
   - Как вы странно говорите, - сказала Мерилин. - Обидно даже...
   - Честно?
   - Еще бы! - сказала она. - Как будто мы все рвемся переписывать у других!
Да у вас своего - целые эшелоны! Скажите лучше, почему у меня хорошие  герои
такие неинтересные, а всякая дрянь - ну просто картинки? Если  бы  только  у
меня, я бы даже не  спрашивала.  А  так  вон  и  у  Карелова,  у  Пасько,  у
Кологарда...
   Я развел руками:
   - Мерилин, я об этом говорил в одной из прошлых лекций. Вы  чем  слушали?
Одно из обязательных требований литературы - не отождествлять себя с героем.
Не  влюбляться,  что  свойственно  всем  начинающим  писателям.  С  холодной
беспристрастностью  выбирать  только  то,  что  надо  для  интриги,  сюжета,
обрисовки образов. Если надо, то позволять  его  бить,  топтать,  даже  бить
сильно. Конечно, не увечить, это же видно по всем фильмам  и  сериалам,  где
мелкие злодеи толпами погибают в момент, когда в их сторону пару раз пальнут
из лука или пистолета. Герой же, получив всю обойму в  упор,  будучи  сбитым
тяжелым грузовиком  и  вдобавок  попав  под  каток,  встает  помятым,  но  с
оправданной жаждой мщения! В аудитории послышался смех.
   -  Но  даже  в  самых  дешевых,  -  добавил  я,  -  и  непрофессиональных
голливудских поделках герой  вовсе  не  супермен!  А  если  и  супермен,  то
находится еще суперменистее, кто долго его бьет, таскает  мордой  по  битому
стеклу... царапин нет! - и только ценой  нечеловеческих  усилий  или  особой
хитрости герой все же на последнем  издыхании  побеждает...  Уф!  Да,  героя
нужно время от времени либо бросать в камеру пыток, позволять обижать, чтобы
дальше его жестокая расправа выглядела оправданной.  Если  бы,  скажем,  Чак
Норрис, который сейчас победно идет в бесконечном сериале, выйдя  на  улицу,
начал молотить руками и ногами прохожих, это вызвало бы к нему неприязнь. Но
когда ему врежут по морде, а его подружку в который  раз  почти  изнасилуют,
порвут на ней блузку,  то  даже  самая  мирная  монашка  в  моменты  сладкой
расправы кричит: ?Да  что  ты  его  арестовываешь?  Убивай  на  месте!?  Это
стандартный ход, его видно во всех кассовых фильмах. Они кивали, записывали.
Я сказал раздельно:
   - Вывод: благополучный герой - неинтересен.

ГЛАВА 22

   До окончания лекции оставалось еще четверть часа, я заговорил  медленнее,
чтобы дотянуть до конца, все-таки надо на будущее делать какой-то  план  для
себя, для памяти:
   - Еще пару слов о хорошести героев. Нас так долго  при  Советской  власти
заставляли говорить о наших великих предках только хорошее, что с той  поры,
когда стало ?можно говорить  все?,  до  сих  пор  все  шарахаются  в  другую
крайность! Обгадить их всех, толстых сволочей, которые царствовали, водили в
походы,  изобретали,  мыслили,  писали...  Да  и  не  только  о  предках.  О
современниках тоже только хорошо. И обо всем вокруг. Только о  Западе  можно
было плохо, а вот про нашу Великую  Родину...  Но  вот  после  навязываемого
сверху   Чернышевского,   ох   эти   школьные   программы,   победно   пошел
ма-а-а-аленький   человечек,   которого   воспел    Достоевский.    С    его
ма-а-а-аленькими страстями, которые страстями  назвать  -  до  глубины  души
оскорбить шекспировские страсти.
   Отпил воды, заговорил еще размереннее:
   -  У  меня  от  Чернышевского  остались  воспоминания,  как  о  строителе
хрустального    дворца    будущего.    Стерильно    чистого,    сверкающего,
блистательного, где и  люди  такие  же  чистые,  нашампуненные,  вымытые,  с
начищенными зубами, все в смайлах, только смеются и поют, поют, поют... В то
же время хорошо помню, как Достоевский писал затравленно, что вот  не  хочет
он жить в хрустальном дворце!  Что  даже  когда  всех  начнут  переселять  в
хрустальные дворцы, он спрячется в грязном подвале, будет жить с крысами,  а
потом наберет булыжников побольше и погрязнее да ка-а-а-ак начнет швырять  в
этот хрустальный дворец!.. Да что там, мы все понимаем Достоевского, еще как
понимаем... Ломать -  не  строить.  И  проще  и  приятнее.  Самому  вымыться
труднее, чем обрызгать грязью другого. А когда  это  кидание  грязью  еще  и
приветствуется, когда  за  это  платят,  когда  за  это  платят  больше,  то
удержаться ох как трудно!.. Косяком пошли разоблачения, статьи,  а  потом  и
романы, где все и  вся  заполнено  грязью,  дерьмом,  где  герои  не  просто
антигерои, а вообще мелкое дерьмо. А если  нужно  было  коснуться  священных
имен, ну там того же  Достоевского  или  Чайковского,  ну  какое  начиналось
смакование, кто из них гей какой подориентации! Да и читается чернуха  не  в
пример лучше. Все-таки  читая,  какой  такой-то  великий  был,  оказывается,
сволочью, читатель как бы гладит себя по голове: а я не такой, я лучше.  Или
чаще, ну, он тоже не лучше... Увы, все эти шараханья из стороны в сторону  -
не литература. Ни та, когда всем пририсовывали ангельские крылышки, ни  эта,
когда все в дерьме по уши.
   Бережняк откинулся на спинку кресла. По  мере  того  как  я  говорил  все
больше резких вещей, он чувствовал себя  все  увереннее.  Все  новое  всегда
уязвимее, он уже видел десятки мест, куда можно всадить острие копья.
   - Разве Пушкин или Достоевский не  создавали  безукоризненных  героев?  -
спросил он громко. - Что-то у вас концы с концами не  сходятся...  Я  развел
руками:
   - Какие имена, какие имена... Хорошо,  когда  у  большого  писателя  есть
поклонники, но эти люди становятся опасны, если получают доступ  к  рычагам,
прессе, массмедиа. Самоотверженно и бескомпромиссно  они  пытаются  навязать
поклонение своему богу. А в нашем мире, когда всем все  по  фигу,  крохотная
группка фанатов может хоть Зимний дворец взять, хоть Васю Петькина  встащить
на пьедестал. И вот тогда этот, в самом  деле  великий,  человек  становится
Величайшим и Непревзойденнейшим. Разумных людей  это,  понятно,  раздражает,
морщатся,  но  разумность  у   них   почему-то   идет   рука   об   руку   с
нихренанеделаньем.  Толстовцы  такие  вот,  непротивленцы,  В   отличие   от
истерических дураков они-то знают, что любое достижение человеческой  мысли,
духа  или  мышц  перекрывается  новыми  достижениями.  Знают,  но   супротив
устоявшегося мнения идти не решаются. Уже решено, что  это  неинтеллигентно.
Кем решено? Неизвестно, а  спрашивать  неприлично.  Так  принято!  Увы,  все
течет, все меняется! Я перевел дыхание, повторил:
   - Хотя почему ?увы?? К счастью. Иначе не было бы  прогресса.  Но  если  в
спорте не поспоришь: сто килограммов на штанге современного штангиста -  это
сто, а не семьдесят на  штанге  чемпиона  прошлого  века,  если  современный
автомобиль развивает скорость больше, чем  рекордное  авто  начала  прошлого
века, то в искусстве, где вроде  бы  нет  четких  стандартов,  время  словно
застыло. Произведения великих мастеров  объявлены  непревзойденными.  Как  в
живописи, так и в литературе. Хотя, конечно же, это не так. Как ни  печально
это признавать писателю, но, как он пишет лучше мастеров прошлых веков,  так
и в следующем  столетии  будут  писать  лучше  его.  Это  если  трезво,  без
истерики... Да, Пушкин велик как никто в свое время. Он первым ввел в обиход
русский язык, этого нельзя забывать! Ведь  в  так  называемом  высшем  свете
говорили только на французском. Точно так же, как за полсотни лет до того  -
на немецком. Да, Данте велик, он первым написал вещь на  итальянском  языке,
но только дурак или обманщик будет утверждать,  что  поэты  двадцатого  века
уступают Пушкину или Данте.
   Бережняк поморщился, оглянулся  на  бархатного  за  поддержкой.  Тот  уже
смотрел на меня с откровенной неприязнью.
   - Потому нетрудно, - продолжил я, -  строчить  продолжения  под  Пушкина,
Лермонтова, Толстого. Необязательно эти сиквелы слабее! Пусть даже на том же
уровне. Точно так же подделки под Тициана или Веронезе  приходится  отличать
только с помощью спектрального  анализа,  что  говорит  только  о  том,  что
современный художник средней руки рисует  лучше  мастеров  тех  времен.  Но,
простите,  уровень  начала  двадцать  первого  намного  выше  уровня   людей
девятнадцатого или восемнадцатого!  Честь  им  и  слава,  что  в  то  дикое,
невежественное время сумели создать такие произведения! Но  соревноваться  с
ними - это то же самое, что гордиться тем, что удалось побить рекорд  первых
Олимпийских игр! Дружок,  превзойди  современные  нормы...  Сейчас  все  еще
кощунство сказать, что Проскурин или, скажем, Астафьев по языку и образности
выше Бунина или Набокова. Те овеяны ореолом  мучеников,  а  эти  -  подумать
только! - коммунисты. Но что делать, в литературе не так  все  ясно,  как  в
математике. Однако все же есть критерии, по  которым  видно,  что  Астафьев,
Проскурин и даже  ругаемый  всеми  Бондарев  -  опять  же,  ругаемый  не  за
литературу, а за председательство над Союзом писателей СССР! - они  выше  по
классу литературы, чем уважаемые классики тех лет. Увы, даже того  столетия.
Не календарного, а того, неспешного, когда книги читали в кресле на  веранде
собственной помещичьей усадьбы, когда из  Петербурга  в  Москву  -  месяц  с
лишним... А то и заставляли крепостного читать, дабы не  утруждаться.  Бунин
выгранивал каждую строку, а Астафьев еще и выгранивает каждое слово  в  этой
строке.
   Он настолько красочен, что, любуясь каждым словом,  оборотом,  метафорой,
чувствуешь физическое наслаждение, восторгаешься так, что уже неважно, как и
чем закончится повесть, настолько  ярко,  четко,  профессионально  Бархатный
картинно развел холеными руками.
   - Вас не поймешь, Владимир Юрьевич. То на язык не надо обращать  внимания
вовсе, то вдруг такое почтение... Я усмехнулся, тоже развел руками:
   - Каждый сказанное понимает... как понимает.  Вдогонку,  раз  уж  речь  о
таких мелких кирпичиках, то вскользь упомяну о таких  тонкостях,  что  будут
доступны вам много  позже.  Много-много  позже!..  Всего  несколько  слов  о
временах, которыми писатель должен уметь пользоваться лучше, чем депутат или
член правительства. Взглянем на прошедшее время. Итак:  прошедшее  длительно
повторяющееся,  давно  прошедшее:  хаживал,  куривал,   любливал,   пивал...
Записали?.. Дальше - непроизвольное мгновенное  энергичное:  приди.  Пишите,
пишите,  потом  будете  пытаться  применить...  Императивное   -   приходил,
результативное - пришел... Они записывали, даже Бережняк  смотрел  неотрывно
на экран дисплея и быстро-быстро двигал пальцами. Резко прозвенел звонок.  Я
хотел было остановиться, но Мерилин умоляющими жестами просила продолжать.
   - Хорошо, - сказал я, - еще пару минут... Прошедшее время может быть  как
несовершенного вида - махнуть, так и совершенного - махать.  Записали?  Есть
непроизвольное  -  и  махни,  произвольное  -  мах...  рукой,   к   примеру.
Давнопрошедшее  -  махивал,  начинательное:  ну  махать...  Многовато?   Да,
начинающему это ни запомнить, ни использовать. Я это только для того,  чтобы
поняли: я вам преподаю только базовое. Из настоящих времен  стоит  упомянуть
пока что не больше двух: общее - планеты обращаются вокруг Солнца, Вселенная
расширяется и тому подобное, и активное - она  красит  губы,  орел  со  мною
парит наравне, а из будущего тоже пару времен для начала, но на  самом  деле
русский язык очень богат, времен в нем двадцать девять... Итак,  совершенное
-  махну,  несовершенное:  буду  махать.  Еще  раз  предупреждаю,  это   уже
филигранная доводка, на которую мало кто решается. Мало у кого остается силы
и время... а надо еще выдержать давление  издательств,  родни,  читателей  и
особенно - пустого кармана!..
   На меня смотрели вытаращенными глазами. Никто никогда, ни в школе,  ни  в
вузах - а они все имеют по два диплома - не говорил им, что в русском  языке
времен больше, чем эти школьные три: прошедшее, настоящее и будущее, а здесь
я столкнул им на головы такую лавину!
   Я сунул пальмик в карман. Они все еще сидели, смотрели на экраны.
   - Лекция окончена, - объявил я. - В следующий раз поговорим о... Нет,  не
знаю пока. Но постараюсь, чтобы вы на лекции не спали. Вдогонку напомню, что
к филигранной обработке стоит приступать тогда, когда произведение  вычищено
почти до блеска. А это такая редкость!  Приступать,  когда  с  деревьев  уже
сняты все таблички  с  надписью  ?Дерево?,  когда  есть  сдвиг  в  характере
главного героя, а это единственная мера таланта или, как  ни  назовите,  это
умение делать произведение. До свидания!
   Мерилин догнала меня еще в аудитории.
   - Владимир Юрьевич, у вас много шуточек в романах, но ведь у  вас  драмы,
да?
   Кто-то поправил:
   - Трагедии!
   Меня выпустили в коридор, снова окружили, я пошел  в  центре  круга,  как
медведь на цепи. Мерилин шла рядом, заглядывала мне в лицо.
   - Комедия, трагедия, драма, - сказал я. -  Со  школьной  скамьи  застряли
между ушей эти названия, верно? Что-то даже навязло  в  зубах,  несмотря  на
нелепость определений.
   Они молчали, снова ошарашенные. Я спросил:
   - В чем разница между  этими  жанрами?  Полкоридора  прошли  в  молчании,
наконец Мерилин решилась принять огонь на себя:
   - Комедия - когда смеются, драма - когда страдают,  а  трагедия  -  когда
погибают! В смысле, главные герои, а мелочь вообще не в счет. Я кивнул.
   - Желательно, чтоб погибали в красивых позах  и  с  высокими  словами  на
устах. Я сам учился по таким учебникам, и сейчас ничего в них не изменилось.
Мерилин спросила настороженно:
   - Что-то неверно?
   - Да.
   - Что?
   - Да все, - ответил я. - Бред полнейший. Из  той  оперы,  когда  опрятная
домохозяйка в ужасе называет трагедией, если разобьет чашку. Да, бред. Герои
могут погибнуть все, но это еще не трагедия.  Уже  у  самого  выхода  кто-то
спросил в спину:
   - Но... что тогда трагедия?
   - Трагедия, - объяснил я, - когда обе стороны правы! Даже  древние  греки
это понимали и пользовались в своих пьесах. Кажется, в ?Антигоне? царь велит
казнить героя и  строго  по  закону  бросить  его  труп  непогребенным.  Кто
похоронит преступника, да  примет  смерть.  Его  племянница  Антигона  тайно
хоронит брата, а  когда  ее  уличают,  с  достоинством  отвечает,  что  хоть
поступила противозаконно, но человеческие законы не могут  отменить  законов
более высоких, установленных богами... Не правда ли, современно:  по  закону
или, напротив, по совести?.. Царь  в  ужасе,  но  вынужден  замуровать  свою
любимую племянницу в пещере, ибо  царь  должен  подавать  пример  послушания
закону, на этом держится  любое  демократическое  общество.  Не  правда  ли,
современно?.. Итак, вот верное определение трагедии:  когда  об