видят жена и теща, которым читает  на  кухне,
видят и восторгаются ближайшие друзья на тусовке. Однако...
   Я остановился, посмотрел на их внимательные лица. Слушает даже  Бережняк,
зацепило. Или ждет, когда же поверну к разгадке, как в детективе.
   - Однако, - сказал я, - пока  роман  не  написан  полностью,  не  сдан  в
типографию, не отпечатан и не развезен по магазинам... до этого  момента  вы
все еще не писатель. И остальной мир, как бы ни негодовали, воспринимает вас
как неписателя, что  вполне  справедливо...  Сколько  вот  так  погибло,  не
дотянув чуть-чуть до  финиша,  гениальных  романов,  изобретений,  открытий?
Никто не знает. Одно можно  сказать  с  уверенностью,  намного  больше,  чем
одолело дистанцию до конца. Не будем  считать,  кто  из  авторов  спился  на
предпоследней главе, кто ушел в водочный бизнес, а  кто  женился  на  дочери
миллионера. Но многие из них носились с написанным до половины романом и уже
требовали  к  себе  внимания...  неадекватного,  скажем  так.  Кто-то  начал
переглядываться, уже знаю, вспоминают кого-то из друзей,  кто  уже  сошел  с
дистанции по схожим обстоятельствам.
   - И потому, - сказал я громче, - читая роман какого-то автора, не морщите
нос: я, мол, напишу лучше! Да, вы в этом уверены. Да, у вас  есть  для  этой
уверенности талант. Да, у вас есть даже время. Да, ваша семья  позволит  вам
писать вместо того, чтобы выбивать ковры на детской площадке... И еще многое
вам будет позволено, но все же: тот  плохенький  роман,  который  читаете  и
поругиваете, это - одолевший дистанцию до конца. А вы пока  только  мечтаете
ее одолеть. Но, как известно, в забег выходят многие, очень многие... Каждый
в себе уверен!  Но  опыт  показывает,  что  до  финиша  доползают  немногие.
Остальные - сходят с дистанции. А с ними уже неважно: кто бежал быстро,  кто
красиво, кто сошел на первом километре, а кто на  сороковом.  Это  не  затем
говорю,  чтобы  стали  скромненькими.  Нет,  в  своих  замыслах,   в   своих
произведениях как раз должны быть наглыми, самоуверенными, готовыми свернуть
все горные хребты и решить все проблемы! Но, как  бы  красиво  и  быстро  ни
бежали на своей дистанции, а литература - это марафон, не требуйте лаврового
венка, пока не одолеете последний метр. И не сравнивайте свои полунаписанные
вещи с  уже  опубликованными.  Это  вызовет  у  несведущих...  нехорошее  по
отношению к вам чувство. Я чувствовал, что голос мой  упал,  ибо  болезненно
кольнуло: все, что говоришь, - верно, но  верно  и  к  себе.  Главная  Книга
готова на три четверти... пусть даже на четыре пятых, но пока  не  вычистишь
до блеска и не обнародуешь... ее все еще  нет.  Не  существует.  И  если  по
дороге домой попаду под машину, на голову упадет горшок с балкона или пырнет
ножом выбежавший из подъезда сумасшедший, этой работы, что  перевернет  мир,
не будет...
   - К этому примыкает и, так сказать, взгляд со стороны, - продолжил  я.  -
Умение посмотреть чужими  глазами.  Честно  говоря,  мне  кажется,  что  это
невозможно,  невозможно  в  полной  мере,   но   все-таки   существует   ряд
профессиональных приемов. Первый пришел с начала  века,  когда  жизнь  текла
неторопливо: положить законченную рукопись в  дальний  ящик,  не  трогать  с
полгода, заниматься другими  делами.  А  когда  снова  вытащите,  посмотрите
другими глазами, сразу начнете замечать погрешности, увидите, как  исправить
к лучшему.
   Кто-то старательно записывал, остальные смотрели  с  нетерпением:  давай,
мол, дальше. Хрен кто отложит на полгода, за это время сменятся  три  эпохи!
Да и на целых полгода позже мир узнает нового гения.
   - Второй, - продолжил я, - это отложить ненадолго, затем привести себя  в
состояние  раздражительное,  язвительное,  вообразить,  что  это   не   ваша
рукопись, а автора, которого вы не прочь обойти на финишной прямой. И  тогда
отыщете в ней гораздо больше изъянов, чем у  себя,  любимого,  талантливого,
удивительного...
   Переглядываются, это им подходит больше.
   - Третий, - закончил я, - дать рукопись прочесть приятелям. Но ни в  коем
случае не говорить, что это ваша. Иначе наговорят приятных слов, всяк знает,
как болезненно автор реагирует на любое замечание в его адрес!  К  слову,  я
показывал свои рукописи как ?Иван  Крокодилов?  на  литературных  семинарах,
?Иван Хорватов? и еще под десятками других, которые  уже  и  не  помню.  Под
некоторыми даже публиковал, неловко  было  признаваться,  что  обманывал.  А
когда помогал грузить книги, ввязывался в дискуссии о своих же романах,  сам
критиковал, придирался, провоцировал. Хотите пример из личного опыта?
   Они переглянулись в затруднении, а Мерилин сказала живо:
   - Это было бы неплохо. Хоть  что-то  узнаем  о  самом  законспирированном
писателе!
   - Ладно, получайте... Когда я по почте отослал  свою  первую  рукопись  в
?Молодую гвардию?, оттуда вскоре  пришла  рецензия.  На  девять  десятых  из
критики,  советов,  что  вычеркнуть,  что  выбросить,  что  переделать,  что
заменить, что подчистить, а в  конце  строчка:  мол,  рукопись  талантливая,
рекомендую издать массовым тиражом. Ну, на последние строки  я  внимания  не
обратил, это ж и так ясно, даже не просто талантливая,  а  сверхталантливая,
но как этот идиот, этот дурак, эта  ничего  не  понимающая  скотина  посмела
делать мне  замечания,  когда  и  читает-то  наверняка  по  складам,  шлепая
губами?
   Они засмеялись, снова я задел какие-то струны.  Понятно,  каждый  из  них
что-то подобное уже переживал.
   - В ярости, - продолжил я, - забросил дурацкую рецензию  на  дно  нижнего
ящика, постарался забыть. И лишь совершенно  случайно  лет  через  пять-семь
наткнулся, вытащил, прочел...  И  как  обухом  в  лоб!  Только-только  вчера
додумался до одного приемчика, чтобы  сделать  рассказ  интереснее,  а  этот
кретин уже тогда советовал так сделать!.. А дальше - хуже.  Он  советовал  и
вот это, как почистить язык, а я допер, что язык надо чистить  от  сорняков,
меньше года назад... И вот это  замечание  идиота,  похоже,  тоже  верное...
Черт, так он же еще тогда советовал, как писать лучше!  Если  бы  я,  идиот,
прислушался, то пять лет назад сумел бы резко поднять свой  уровень!  А  так
годы под хвост, ломился в окна, не замечая рядом открытой  двери,  изобретал
велосипед... Мораль этого длинного отступления в счастливое детство  в  том,
что учиться не обязательно на  своих  ошибках.  Можно  и  на  промахах  того
дурака, каким был автор этих строк. Бережняк поморщился.  Я  понял,  что  он
именно сейчас брякнет, перехватил:
   - Конечно, возглас оптимиста ?Каким дураком я  был!?  подразумевает,  что
теперь ого-го какой умный. Чем чаще вы будете исторгать этот возглас, тем...
понятнее, да?.. Так что вывод: всяк, кто вас критикует, - работает  на  вас.
Лучше он, сейчас, в рукописи, чем потом - читатели тиража.  А  тот,  который
говорит просто приятные слова, конечно же, милый  человек,  слушать  -  одно
удовольствие. Можно жену и тещу позвать: слушайте, дуры, что  люди  обо  мне
говорят, но... Ну, а самый простой способ, повторяю, можете записать, у кого
с памятью туго, - свою рукопись дайте почитать другу как чужую. Мол, дал вот
один, просил прочесть и сказать свое мнение, но мне все некогда, не прочтешь
ли, а я ему скажу твое мнение как свое. Тут очень  важно  выдержать  лицо  и
голос. Особенно когда друг начнет щипать из написанного перья. Вытерпеть, не
бросаться защищать гениальное произведение. Не обзывать идиотом и не бить по
голове. Лучше дать еще кому-нибудь. И еще. Даже лучший друг может ошибиться.
Но если пятеро почему-то говорят, что вы  пьяны,  то  не  спорьте,  а  идите
спать.
   Прозвенел звонок. Я нарочито выдержал паузу,  но  никто  не  вскочил,  не
ринулся к выходу. Все сидят спокойно, уже контролируют себя, чем  отличаются
от животных и юсовцев, глаза внимательные, а манеры сдержанно уверенные.
   - На сегодня все, - сказал я. - Спасибо, что слушали так  внимательно.  В
следующий  раз  коснемся  кирпичиков,  из  которых  строится  любое   здание
литературы, - языка. До свидания!

***

   Из роскошной беседки, увитой цветами, чудесный вид на сад. А за деревьями
возвышалась  белокаменная  громада  дворца.  Молодая  женщина   обмахивалась
огромным веером из страусячих перьев,  снисходительно  слушала  пылкую  речь
молодого вельможи. На аристократическом личике проступило выражение скуки.
   - Все это интересно, - произнесла она с таким  надменным  и  высокомерным
видом, что сразу стало ясно, ей эти речи хуже горькой редьки,  -  но  почему
вам не пойти в этот... как его, ?Глобус? и не разгромить этого Шекспира... и
его окружение этими же аргументами?
   - А зачем? - ответил он высокомерно, но с  излишней  горячностью.  -  Там
одно быдло. Я брезгую таким соседством.
   - Но вы же постоянно о них говорите!.. Вон  вчера  на  приеме  у  герцога
Букингемского вы подсели к  прелестной  графине  Эльзе,  она  ждала  от  вас
изысканных комплиментов, а вы обрушились с бранью на Шекспира, который плохо
пишет, не умеет себя вести в приличном обществе... Графиня была  шокирована.
Она  слыхом  не  слыхивала  ни  о  каком  Шекспире,  но   теперь,   понятно,
заинтересуется.
   - Да? Что-то не помню. Разве что-то как-то проскользнуло в общем  длинном
разговоре... Но вообще-то я даже разговаривать о нем брезгую.
   - Но вы его читали?
   - Только от скуки, когда уж  совсем  нечем  было  заняться.  Из  простого
любопытства. Чтобы понять, почему иные люди берут в руки такую гадость.
   - Для этого достаточно было прочесть одну вещь. Но  вы,  судя  по  широте
ваших обвинений, прочли его всего! И едва ли не выучили наизусть.
   - Просто у  меня  прекрасная  память.  Все  схватываю  на  лету.  Так  уж
получилось, что пролистал книгу,  а  оно  возьми  и  запомнись.  Одно  сразу
уяснил: Шекспир - быдло. И пишет только для  быдла.  Потому  он  и  остается
таким же быдлом, до высот искусства ему никогда не подняться.
   - А вы кого читаете? Кто не быдло?
   - О, да все остальные!.. Но если взять лучших, то это  изысканные  Конрад
Генц  Готлебский,  Эжен  Гуклиг,  Эдвард  из   Гунгузы...   А   чего   стоит
изысканнейшая проза великого и непревзойденного Гуго  Эстэнгайзера?  Вот  уж
кто останется в памяти человечества на все  будущие  века  и  тысячелетия  -
высеченный в мраморе, отлитый в бронзе и  золоте!..  Вот  кого  будут  учить
дети, запоминать его возвышенные строки... А этот  Шекспир  -  просто  тупое
наглое быдло. Еще год-два, и его забудут вообще. У него  в  каждой  сцене  -
кровь, убийства. Речь персонажей груба и неодухотворенна, а  люди,  читающие
его и ходящие в его театр, - извозчики, грузчики, моряки, кухарки, челядь  и
прочая чернь... Она заметила лукаво:
   - Но,  как  поговаривают,  среди  посетителей  иногда  мелькают  и  члены
королевской фамилии.
   - Враки! - отрезал он обозленно. - Во-первых, те посетители в  масках.  А
это значит, что сам Шекспир мог велеть паре слуг  надеть  маски  и  посидеть
среди зрителей. Таким образом и создаются легенды! Нет, там только  быдло  и
все для быдла. Я туда ни ногой. Я ж говорю,  еще  год-два,  и  его  забудут.
Популярность его падет даже среди черни.
   Она смешно наморщила носик.
   - Гм, мне кажется, вы такое уже говорили года три назад... А то и пять.
   - Простите, - возразил он, - но  я  тогда  даже  не  слышал  ни  о  каком
Шекспире!.. Просто, может быть, до меня доходили о  нем  слухи,  и  я  тогда
высказался, что это очередное быдло, которое так же быстро исчезнет,  как  и
появилось...
   Она лукаво улыбнулась.
   - Вам бы в дипломаты. Вы никогда не ошибаетесь, не так ли?

***

   Я щелкнул по ?паузе?, они застыли с раскрытыми ртами. Я скривился,  вылез
из-за компа и потащился на  кухню.  Опять  какая-то  фигня.  Все  труднее  и
труднее выдавать простенькие тексты. Но выдавать  надо  именно  их,  человек
воспринимает только простое, разжеванное, понятное.  Даже  если  изобретаешь
нечто совсем дикое, все равно надо сделать вид, что это давно было, все  это
знают, вот только именно он, читающий, как-то пропустил... что, конечно  же,
извинительно при таком бешеном темпе жизни.
   Конечно, это обидно для самого автора. Каждому хочется  каркнуть  во  все
писательское горло: я открыл нечто новое... однако  надо  выбирать  -  слава
первооткрывателя чего-то непонятного или же внедрение идеи в массы.  К  тому
же сейчас надо сварганить что-то со  скачкой,  погоней.  Неважно,  ?за?  или
?от?. Чтоб читающего не затошнило от однообразия  материала.  Надо  помнить,
что одна и та же порция крови омывает холодный мозг, благородное сердце и не
очень-то разборчивые гениталии. Следовательно, нельзя давать  одни  занудные
нравоучения, ведь порция крови уже от мозга пошла вниз, к сердцу, тому нужны
погони, лязг мечей, стук копыт, но и здесь не задерживаться, ибо кровь пошла
еще ниже, ниже... Но и там нельзя задерживаться, никакой гигант не проторчит
в постели весь роман, уже началась сублимация, пора снова бросить кусок мяса
проголодавшимся  мозгам!  Позвонила  Кристина,  я  слышал  совсем  рядом  ее
возбужденный голос. Она почти дышала в ухо, я чувствовал ее аромат и  тепло.
Даже   не   сразу   врубился,   что   протолкнула   какой-то   договор    на
мультипликационный сериал по одной из моих ранних книг. Не врубился,  что  и
сумма-то ого-го, я такую ни за одну книгу не огребал. Кристина  это  поняла,
повторила, но ей пришлось это прокричать еще, пока  я  понял,  о  чем  речь,
скомканно догадался поздравить. Она прокричала еще настойчивее:
   - Сейчас лечу к вам!.. Буду через четверть часика! Или  вы  собрались  по
бабам-с?
   - Да вроде бы нет, - ответил я, подпустив в  голос  неуверенности.  -  Во
всяком случае, могу отложить это важное мероприятие.
   - Отложите, - попросила  она.  -  Такой  договор,  такой  договор!..  Мои
двенадцать процентов будут больше, чем вы огребли за последнюю книгу!
   - Значит, бумажным книгам совсем звиздец, - резюмировал я.
   - Но у хитрой лисы всегда по два запасных выхода? А со мной даже три!  Не
дожидаясь ответа, расхохоталась и  повесила  трубку.  Я  посмотрел  в  окно.
Синоптики даже не обещают похолодания, на градуснике  за  окном  все  те  же
рекордные тридцать шесть по Цельсию. В тени.  А  у  Кристины  в  машине  нет
кондиционера...
   Я заглянул в ванную, переставил по-другому шампуни, вытер зеркало.  Когда
принимает душ, наверняка смотрит на свое отражение. И поворачивается  вокруг
оси, рассматривая свое изумительное тело.. Черт, я же зарекся о ней  думать!
В смысле, о теле, таком сладком, зовущем теле, которое так хорошо  бы  мять,
иметь...  Мудрое  гомо  понимает,  что  лучше  воспретить  себе   заглотнуть
червячка, чем потом пробовать соскочить с крючка, как  случилось  со  святым
Антонием. Держись, инфист... Нет, в данном случае ? писатель В  холодильнике
карбонат, шейка, увесистый балык. В отделении для бутылок две бутылки  очень
дорогого шампанского. Еще три бутылки в шкафчике. Все гости, все  гости.  По
русскому обычаю в гости только с бутылкой, а так как ранг у  меня  не  самый
низкий, то каждый несет что-то соответствующее  Там  же  и  четыре  коньяка.
Когда гость является с таким презентом, я бутылку ставлю в дальний  ящик,  а
гостю - кофе, сок или пиво. Да, такой договор просто полагается  отметить...
Хорошее шампанское, в меру охлажденное, богатая закуска, есть  еще  отборный
виноград, хорошо, были хорошие  солнечные  дни,  виноград  уродился  чистый,
здоровый и сладкий, с насыщенным ароматом...
   Я  зарычал,  ибо  в  мозгу  освобожденно  замелькали  всякие   сладостные
картинки. Кристина вошла сияющая, довольная, подставила щеку для поцелуя.  Я
сделал вид, что не заметил. Она сунула мне папку, сама шмыгнула в ванную, на
ходу  красиво  вскинув  руки.  Я  успел  увидеть,  как  взметнулась  маечка,
ослепляюще блеснула белая грудь на шоколадном теле. Трусики  Кристина  сняла
уже в ванной,  забросила  на  крючок,  ее  пальцы  уже  крутили  вентиль,  а
смеющиеся глаза отыскали мое хмурое лицо.
   - Вы чем-то недовольны, повелитель?.. Я выторговала  прекрасные  условия!
Вода хлынула мощным дождиком, Кристина завизжала  и  сжалась  в  ком,  потом
расхохоталась и вскинула руки. Это было произведение искусства  под  струями
дождя. Почему-то обнаженная женщина под струями  холодной  воды  для  многих
выглядит ах как эротично, но  я  вообразил  потоки  ледяной  воды  на  своей
разогретой коже, содрогнулся так, что загремели  все  кости,  и  отступил  в
коридор.
   - Ну да, конечно, - выдавил  я.  Она  поворачивалась  под  струями  воды,
любовалась собой, весело щебетала, похохатывала, рассказывала, как  удалось,
как с нею спорили, как она ловко обошла, переспорила, настояла...  Я  сделал
вид, что слышу телефонный звонок в дальней комнате, извинился,  ушел.  Минут
через пять она вошла, свеженькая, юная, с торчащими грудями, но в  трусиках.
Я перехватил ее вызывающий взгляд, и  вдруг  вместо  злости  ощутил  щемящую
жалость А что, собственно, не так? Это я сейчас вот-вот войду в сорокалетие,
но все такой же крепкоплечий урод, как и двадцать  лет  назад.  Да  и  через
двадцать лет буду, скорее всего, таким же. По крайней мере, по фигуре.  А  у
нее десять лет назад никаких сисек не было, одни прыщики, а через десять лет
вот эти упругие шары отвиснут, как уши спаниеля...  Она  мигом  уловила  мое
настроение, насторожилась.
   - Что с  вами?..  То  готовы  были  меня...  как  Дракула,  то  щас  прям
материнская нежность во взоре... А где предательская слеза? Давайте я вам ее
смахну украдкой. По какому поводу?
   - Да так, - ответил я неуклюже. - Залюбовался.
   - И потому такое лицо?
   - А что, лицо и есть лицо... Она с преувеличенным омерзением  передернула
плечами.
   - Дожить до такого, чтоб на меня вот так смотрели мужчины?.. Что  у  меня
не так? Сиськи не такие?
   - Сиськи - чудо, - заверил я. - И попка тоже чудо. Но,  надеюсь,  вы  при
составлении договора сразу заверили их, что я писать сценарии не  собираюсь?
Она удивилась:
   - А разве вы сами не хотите?
   - Нет, - заверил я, - не хочу. Даже очень не хочу.
   - Вот те и на! А я за это боролась, - протянула она убитым голосом.  -  С
них можно было бы еще пару процентов, им же полная власть...
   - Полной не будет, - возразил я. - Коверкать не дам, но и сам  впрягаться
в чужую телегу не буду.
   - Какая чужая? Это ваша книга!
   - Мультик, а не книга. Если я буду за все хвататься...  Я  не  договорил,
что тогда свою Главную Книгу вообще не закончу и до глубокой старости. Да  и
то ничего, вон Коперник тоже  не  решался  опубликовать  свои  таблицы,  все
поправлял, уточнял, а свет увидели только после его смерти, но в моем случае
моя работа может и света не увидеть... Это уж точно, что не увидит.
   Она   развела   руками,   ее   полные   груди   красиво    растопырились,
поинтересовалась:
   - Над чем работаете сейчас?
   Я часто раскаивался в том, что говорил,  но  редко  сожалел  о  том,  что
молчал. Хотел было промолчать и сейчас, но  как  промолчать,  да  еще  такой
женщине - совсем грубо, и я ответил уклончиво:
   - Обычно я изволю работать сразу над двумя-тремя романами.
   - Как это? Разве такое возможно?
   - Почему нет? Пишу, подбираю образы, сцены... Если не идет, то не выжимаю
из себя, останавливаюсь, открываю другой файл. Там тоже роман,  что  пишу  с
перерывами уже третий год. Если  добавить  пару  ярких  эпизодов,  то  можно
переходить к подгонке и шлифовке... Потому у меня иногда по году  ничего  не
выходит, а потом сразу два-три за месяц.
   Она переспросила:
   - А над чем работаете именно сейчас?
   Что-то в ее голосе насторожило. В разглашении тайны всегда  повинен  тот,
кто доверил ее другому. А здесь не просто другой, а бери  выше  -  искушение
святого Антония во плоти.
   - А что вас именно заинтересовало? Она пожала плечами.
   - Да так просто. Я же литагент, мне  положено  знать.  Я  должна  строить
стратегию, как лучше подготов