днако вы пишете или
намереваетесь писать настоящие романы. А женские, как  известно,  не  совсем
настоящие. Наверное, как раз потому, что женские.  Словом,  если  в  женских
романах женщина - супергерой, то в  настоящих  романах  женщина...  боюсь  и
вышептать, лучше приведу слова великого Тургенева,  который  известен  столь
замечательными  женскими  образами,  что  в   обиход   вошел   даже   термин
?тургеневская девушка?... Женщина - всего лишь функция! Не бейте  меня,  эти
слова принадлежат Тургеневу,  а  классиков  надобно  чтить.  Тургенев,  надо
отдать  должное,  пользовался  женскими  образами  с  холодным   мастерством
профессионала!
   Бережняк морщил нос. Что-то сказал вполголоса бархатному, тот усмехнулся,
аристократическое лицо изобразило холодное презрение. Я сказал с нажимом:
   - Возьмем его основной  роман  ?Отцы  и  дети?.  Там  выведен  супергерой
Базаров, железный  человек,  врач-хирург,  носитель  новых  идей  нигилизма.
Отрицающий все и вся. Отвратительный тип,  демон  разрушения.  Всей  работой
врача-хирурга... бр-р-р-р!.. всеми поступками и  словами  типа  ?Природа  не
храм, а мастерская, и человек в ней - работник? утверждает нового  человека,
социалиста, опасного и непонятного старшему поколению. А  увидев  красавицу,
говорит что-то вроде: какое тело, какое роскошное тело! Интересно  поглядеть
бы на него на анатомическом столе ... И вот этот несгибаемый и  сверхстойкий
супермен-нигилист, которого ничто не  могло  не  то  что  сломить,  но  даже
пошатнуть... ломается, не выдержав испытания именно женщиной. Ломается  даже
не сам Базаров - он тоже только функция,  а  с  треском  рушится  сама  идея
нигилизма, отрицавшего даже любовь.
   Снова глаза устремлены на экраны. Я старался угадать много ли вымарывают.
Ведь я говорю  очень  сжато,  лишние  слова  и  предлоги  выбрасываю  еще  в
черновике, им выдаю практически вариант без багов.
   - Итак, - подвел я итог, - в литературе женщина  -  всего  лишь  функция!
Функция произведения. Холодный профессиональный  прием.  Прием,  позволяющий
своего главного героя показать еще и с другой стороны.
   Ну как добавочная лампа-подсветка.
   Мерилин Монро сердито надула губки. К ней наклонился сосед справа, что-то
лукаво шепнул в розовое ушко.
   Она сердито отмахнулась, а любопытствующему соседу слева показала  жестом
такое,  что  двумя  поколениями  раньше  ей  бы  светил  тюремный  срок   за
оскорбление нравственности.

***

   Мои гости отваливают через два дня, уже купили билеты. Но мне и этих двух
дней жалко. Могу не работать неделями, но выводит из себя, когда не  работаю
по чьей-то чужой вине. Так и кажется, что именно в эти дни написал бы лучшие
страницы. Особенно когда сижу на каком-нибудь дурацком  застолье,  когда  не
понимаешь: именины или похороны отмечают, так все одинаково,  Восьмое  марта
или май. Мысли только о том, что щас бы  домой,  за  комп,  сразу  бы  начал
писать, творить, как раз жажда... Такое  даже  с  бабами.  Идешь  за  ней  с
налитыми кровью глазами, гормоны при каждом шаге из ушей  выплескиваются,  а
потом, еще не слезая с нее, но разом протрезвев, думаешь с тоской: ну что за
идиот тащился в такую даль?.. Ради этих двадцати минут? Теперь полтора  часа
добираться взад. Да  и  не  ринешься  сразу,  надо  из  вежливости  хотя  бы
выслушать ее болтовню, чаю попить, потом еще разок,  и  рвать  когти  домой,
скот спинномозглый.
   Вот приеду, сразу сяду писать... Фигушки. Доберешься за полночь, выжатый,
сразу в постель и копыта в сторону. На сегодня  с  подачи  Кристины  у  меня
встреча с режиссером. Через два часа я должен быть в ЦДЛ,  Центральном  доме
литераторов. Разговор пойдет об экранизации. Если  честно,  то  тащусь  туда
только ради Кристины, не хочу разочаровывать. Сумма, правда, светит немалая,
но я и так получаю достаточно, чтобы не думать о деньгах, а с Биллом Гейтсом
мне все равно не соревноваться в толщине бумажников. При той скромной жизни,
что я веду, как-то без разницы: получаю в год сто тысяч или двести. Квартира
есть, машина есть, дачи не надо - не люблю, в одежде  непривередлив,  в  еде
тоже, хотя, ессно, покупаю лучшее из того, что есть в Южном Бутово.
   - Барбос, - сказал я строго, - в твоей миске полно еды. В другой -  вода.
Игрушки по всей комнате. Если двери обдерешь... или туфли  опять  изжуешь  -
шкуру спущу!
   Звякнул телефон,  приятель  сообщил,  что  уже  подъезжают,  будут  через
полчаса.  Я  с  преувеличенным  вздохом  сообщил,  что,  увы,  успею  только
встретить их и распахнуть холодильник... а потом убегаю на службу.
   Да, я хоть и вольный писатель, но еще и на службе..
   До уговоренной встречи с режиссером в ЦДЛ вообще-то еще два часа,  но  не
слушать же, в каких магазинах какие шмотки дешевле, покормил Барбоса,  велел
не приставать к гостям и вышел в жаркий  прокаленный  мир.  Солнце  прямо  в
зените, тени почти нет, асфальт прогибается под подошвами, пахнет горелым.
   Прохожих  мало,  хотя  это  Москва,  город-вокзал,  редких  москвичей  от
приезжих отличаешь  прежде  всего  по  одежде  Можно  сказать  даже,  по  ее
отсутствию.  С  моей  легкой  руки  уже  два  года  считается  высшим  шиком
появляться на улице обнаженными до пояса.  Сперва  на  это  решались  только
раскованные девочки, потом рискнула  одна  из  молодых  киноактрис,  которой
недоставало скандальной популярности, а по ее примеру  уже  больше  половины
женщин появлялись в общественных местах с обнаженной грудью.
   А сейчас, когда такая жара, то и немолодые женщины,  у  которых  высохшие
груди болтаются до пояса, без всякого стеснения ходят из магазина в  магазин
без, как говорится, всякого топа.

ГЛАВА13

   Машину я оставил  украинским  друзьям,  они  еще  половины  магазинов  не
объехали, сам на метро добрался до ?Баррикадной?. Все еще рано, завернул  по
дороге в книжный магазин.
   Когда-то, помню, здесь бывало столпотворение, сейчас же и книг  поменьше,
и покупатели в редкость, и  площадь  урезали,  передав  почти  половину  под
лазерные диски, флеш-память, зип-сторы. Я брел между полками, иногда  трогал
переплеты,  одну  книжку  взял  в   руки,   без   особого   интереса   начал
перелистывать. Вообще-то не  люблю  эти  крикливые  общественно-политические
вещи о современной интеллигенции, но об этом авторе уже  заговорили,  причем
не в печати, что теперь однозначно расценивается как  пиар,  а  среди  самих
читателей. Книга написана убористо, издатели текст не дуют, даже  бумага  не
пухлая,  а  нормальная,  так  что  к  продаже  предлагается  не  воздух,   а
достаточное количество слов.. Рядом остановилась милая интеллигентная  пара:
парень в черной бородке, в очках, сутулый и болезненного вида, очень похожий
на Бережняка, просто брат-близнец, и со вкусом одетая девушка, тоже милая  и
очень интеллигентная. Парень краем глаза зацепился за книгу  в  моих  руках.
Брови поползли вверх, он даже отшатнулся, потом быстро взглянул на  меня  и,
как бы поборов интеллигентную нерешительность, сказал торопливо:
   - Простите великодушно... Надеюсь, вы не собираетесь покупать...  это?  Я
улыбнулся, подбадривая, а то он  даже  покраснел  от  собственной  смелости.
Девушка тоже взглянула на него с укором и некоторым удивлением.
   - Не знаю, - ответил я.
   - Еще не решил. Загляну в  текст...  я  всегда  читаю  на  середине  пару
абзацев. Если нравится - беру. Он сказал горячо:
   - Вы не должны брать эту книгу!
   - Почему?
   -  Этот  человек...  Его  даже  трудно  назвать  человеком!  Он   фашист,
националист, патриот,  антисемит,  расист!  Он  вздрагивал  от  негодования.
Девушка взглянула на него с укором,  взяла  под  руку.  Потом  ее  спокойные
коричневые глаза  с  участием  и  сочувствием  обратились  на  меня.  Да,  -
подтвердила она - Он фашист, патриот и антисемит. Я захлопнул книгу и  сунул
ее в корзину для покупателей.
   - Хорошо, - сказал я. - Спасибо за информацию Теперь обязательно куплю  и
прочту!
   Они побелели и буквально отпрянули от меня. По их ожиданию я должен  был,
как всякий нормальный человек,  тут  же  поспешно  сунуть  книгу  на  место,
отпрыгнуть от книжной полки и долго-долго уверять всех, что я эту книгу взял
случайно, что перепутал ее по обложке с другой книгой, совсем не  фашистской
и не антисемитской, и что  я  теперь  вообще  буду  обходить  стороной  этот
проклятый гнусный магазин, где принимают на продажу такую вот литературу,  и
куда милиция смотрит, и что у нас за власти, и почему  США  до  сих  пор  не
ввели свои вооруженные силы в нашу страну для изъятия  таких  вот  книжек  и
защиты своих общечеловеческих ценностей...
   Такие вот правильные всегда следят, чтобы все  читали  правильные  книги,
говорили правильные вещи и вели себя правильно. То есть стучали в НКВД,  что
такой-то читает антисоветские книги, как еще раньше докладывали  в  охранку,
что  такие-то  читают  большевистскую  литературу,  а  еще  раньше  доносили
опричникам на смутьянов, что читают еретические книги, не  верят  в  Бога  и
вообще хотят жить без царя.
   Самые правильные люди, мать бы их всех, перевешал  бы  до  одного...  но,
увы, без них нельзя - на них держится любое общество, эта тупо  образованная
масса обеспечивает стабильность любого общества.
   Парень пролепетал:
   - Как вы... можете? Я подмигнул ему.
   - Черный пиар - тоже пиар!.. Не сработало, ребята?.. Теперь у вас  осечки
будут все чаще.
   Я понес книгу к кассе и все время чувствовал на  спине  их  недоумевающие
взгляды. Нормальный бы поступил, как они ожидали. Поспешно  бы  сунул  книгу
обратно и долго бы дрожащим голоском уверял всех окружающих -  Большой  Брат
все видит! - что притронулся совсем  случайно.  Но  я  -  ненормальный,  ибо
нормальный ? это средний, серенький,  обычный.  Нормальный  -  это  которому
можно на вязать любое мнение. Нет, не  мнение  власти,  в  России  плюют  на
мнение и вкусы властей, нормальный до свинячьего писка  страшится  оказаться
не в русле  мнения  большинства,  ?общечеловеческих  ценностей?,  показаться
человеком с дурным вкусом или вообще  не  с  теми  вкусовыми  пристрастиями,
которые диктует жвачное большинство из-за океана. Раньше перед  зданием  ЦДЛ
всегда толпился празднично  одетый  народ.  Сейчас  же  пустота,  а  строгое
каменное здание  безобразит  крикливая  надпись  ?Ресторан?.  Да,  сюда  уже
привлекают не тем, что здесь вершители судеб: писатели, поэты,  а  тем,  что
жрут, пьют, и... есть, ессно, просторные и хорошо оборудованные туалеты, где
срать можно в свое удовольствие долго, мощно  и  всласть  .  А  потом  опять
нажраться, чтобы снова так же хорошо и  мощно  дефекалить.  Я  прошел  через
узкий коридорчик между дверьми, их четыре, женщина-вахтер без улыбки подняла
на меня глаза и тут же опустила в развернутую газету. Не ?Литературную?, как
успел  заметить,  а  что-то  скандальное,  крикливое,  из  постельной  жизни
манекенщиц. В холле пригашены огни. Когда  я  в  первый  раз  увидел  такое,
испугался: умер кто?  Мне  объяснили,  что  теперь  так  всегда,  две  трети
огромных люстр не горит, экономим  электричество.  В  зале  похоронно  тихо,
пусто, а от всегдашнего пестрого и радостно возбужденного люда  не  осталось
даже призраков. Правда, из дальнего конца пробивается свет,  даже  доносится
музыка. Там, за поворотом, начинается большое кафе, за ним -  ресторан  ЦДЛ,
еще дальше - роскошнейшие комнаты, отделанные богато и со вкусом. Здесь, как
мне  когда-то  объяснили,  располагалось  родовое  гнездо  графов  Ростовых,
которых Толстой сделал главными героями для  ?Войны  и  мира?.  Все  это:  и
помещения кафе, и  ресторан,  и  остальные  кабинеты,  в  одном  из  которых
помещалось политическое сердце Союза писателей - партком,  теперь  писателям
недоступно. Все отдано на откуп не то ?новым русским?, не то какой-то фирме,
чьи связи достигают очень высоко, и теперь там богатая пьянь, богатые шлюхи,
богатое ворье... то есть демократическое крыло  писателей  победило,  теперь
скулит у порога, отстраняемое мощной рукой охранника, мол, мы добивались  не
совсем, так сказать, этого...
   Мне это по фигу, я как раньше почти не ходил в ресторан, так и теперь  не
хожу, а когда иду, то в состоянии заплатить за себя и за всех, кого приглашу
к столу. Даже в суперэлитном ресторане.
   На всякий случай по  дороге  в  ресторан  заглянул  в  буфет,  вдруг  там
Бабуренко, режиссер, к своему удивлению, увидел знакомые лица. Почти все те,
кто раньше целыми днями просиживал в кафе,  это  считалось  богемной  жизнью
литератора, теперь перебрались сюда, в  крохотное  помещение  буфета  с  его
приемлемыми ценами и скудным меню.
   Я сделал вид, что не услышал чей-то веселый окрик, пошел дальше. Охранник
у входа в ресторан почтительно посторонился, как-то чует, у кого  в  кармане
баксы. В большом роскошном помещении почти пусто, занято всего три стола. За
самым дальним двое беседуют вполголоса, перед ними по чашке кофе,  справа  у
окна хорошо одетый господин с молодой девушкой. У этих на столе  и  вино,  и
заливная рыба, и блюдо с фруктами. Третий, последний, стол  занят  тремя,  с
позволения  сказать,  литераторами.  У  одного   умерла   бабушка,   оставив
трехкомнатную квартиру, и еще одна бабушка, со стороны отца,  это  еще  одна
квартира. Одну продал, вторую выгодно сдает, деньги  постепенно  спускает  в
этом ресторане. Второй - сынок богатых родителей, а  их  спутник  -  обычный
прилипала, что за выпивку поддакивает любому слову.
   - Хороший бифштекс, - сказал я официанту. - Потом стакан  крепкого  кофе.
Не чашку, а именно стакан.
   - Будет сделано. Что будете пить?
   - Кофе, - отрезал я.
   Он исчез, я  хмуро  обвел  взглядом  зал.  Раньше  не  было  этой  модной
притемненности,  что  на  самом  деле  всего  лишь   та   же   экономия   на
электричестве. Раньше горели все люстры,  зал  был  залит  светом,  ощущение
приподнятости не покидало с момента, как переступил порог.
   На меня поглядывали от  всех  трех  столиков  со  злостью,  осуждением  и
завистью.  Это  странная  смесь,  как  и  вообще  странное  место   -   ЦДЛ.
Эстетствующие снобы презирают иного удачливого  писателя,  он-де  для  тупой
толпы, в то время вот они... но не забывают похвастать перед домашними,  что
видели его в буфете, перекинулись парой слов. Наши литераторы  оказались  на
страшном  распутье.  Писать  как  писали,  -  это  не  только  оказаться  на
безденежье,  литераторы  привыкли  голодать,  это  признак  профессии,  даже
находят в этом своеобразную гордость, - это прежде всего как бы  остаться  в
прошлом, а этого творческие люди вынести не могут. Но и вдруг начать  писать
на потребу простого, даже очень простого  люда,  как-то  стыдно  и  позорно.
Понятно, свято  место  пусто  не  бывает,  тут  же  возникли  личности,  что
принялись стряпать быстро и умело  романы  по  принципу:  покупатель  всегда
прав. Среди них оказались и типы, способные довольно быстро  обучиться  азам
творчества, их книги пошли большими тиражами,  их  покупали,  а  интервью  с
этими ?писателями? пошли косяками во всех газетах, по телевидению, по радио.
И еще одно противоречие писателям прежней школы одолеть не  удалось.  Писать
интересно - это как бы угождать быдлу, это позорный майнстрим. Писать умно -
получается неинтересно. Но в то  же  время  никто  не  хочет  признать,  что
майнстримом  были  и  остаются  все   шедевры   прошлых   веков:   ?Илиада?,
?Одиссея?, ?Дон Кихот?, все мочиловки  Шекспира  и  мучиловки  Достоевского,
точно так же из нашего века на ?золотую полку? встанут  произведения  именно
из наиболее тиражных изданий.  Но  эти  эстеты  мучаются  именно  комплексом
ущербности Им бы хоть в чем-то доказать свое превосходство над ?массой?. Для
этого  годится  вариант,  когда  нечто  графоманское  объявляется  шедевром,
который ?массы никогда не поймут?, а вот они, эстеты,  о-о-о-о!  оценили  по
достоинству. А кто не оценил, тот  -  тупой,  быдло.  Бифштекс  превосходен,
нежнейший,  прекрасное  мясо,  мои  желудок  радостно  хватал  куски,   даже
подпрыгивал, чтобы поймать на лету, а когда я закончил и принялся  за  кофе,
еще и спросил с  надеждой  а  может  быть,  повторишь?  В  дверях  показался
Бабуренко, крупный, розовощекий, пышущий  здоровьем.  Его  бы  на  рекламные
плакаты, продажи бы сразу увеличились, что бы ни  рекламировал:  рыбий  жир,
масло, кукурузу, дубленки, кирзовые  сапоги...  Улыбаясь,  пошел  ко  мне  с
протянутой рукой.
   - Владимир Юрьевич!.. Простите, я опоздал!.. Надеюсь, не очень сильно?
   - Это я раньше, - успокоил я. - Еще целых три минуты в запасе.
   Он сел напротив, широко и открыто улыбнулся:
   - Фу, от сердца отлегло. Ненавижу опаздывать. И самих опоздунов не люблю.
   Официант выслушал его с большим удовольствием, чем меня, Бабуренко только
холодную закуску заказывал на троих плюс - охлажденное  коллекционное  вино,
название я не расслышал, но вижу, что киношники наконец-то зажили, От стола,
где трое, к Бабуренко искательно присматривался тот,  у  которого  оказались
три квартиры, а когда перехватил брошенный тем  вскользь  взгляд,  торопливо
поднял рюмку и поклонился. Улыбка сладенькая, но на меня посмотрел взглядом,
полным ненависти.
   Отравленный литературой, жаждущий писать, но не  умеющий  и  не  желающий
учиться.  В  последнее  время  специализируется  на   выискивании   у   меня
неточностей.
   Но он не из добровольных помощников, этот за что-то меня люто  ненавидит,
где-то я его задел, ну да хрен с ним. Дурак, этот придирается ко всему,  для
него даже сравнения вроде ?У него нос был как у  пеликана?  или  ?Высокий  и
нескладный, как жираф? сразу вызывают пароксизм глумливого  хохота:  что  за
бред, у человека не может быть такого носа, нет на свете человека  ростом  с
жирафа! Из этого он строил, что я не владею литературным  языком,  абсолютно
беспомощен, дурак, бестолочь, а народу что надо? Верно, готовые выводы.  Они
слышат, что такой-то писатель дурак и не владеет литературным языком. И  эти
выводы  на  чем-то  основаны.  На  чем.  Ну,  это  неинтересно,  мы   ж   не
литературоведы. А литературоведы доказали,  что  такой-то  абсолютно  туп  и
писать не умеет...
   Как-то, помню, при первой встрече, уже зная его придирки обронил:  ?Чуден
Днепр при тихой погоде. Редкая птица долетит до середины Днепра...?,  но  он
так и не врубился, тем самым показав свой уровень.
   Я сразу потерял к нему интерес и больше не общался, что  его  выводит  из
себя еще больше. Официант снова подлетел к Бабуренко, как на крыльях, уже  с
вопросом,  что  на  горячее.   Я   с   улыбкой   наблюдал,   как   Бабуренко
священнодействует, заказывая  из  длинного  меню  компоненты  обеда,  словно
составлял мощное снадобье для воскрешения Иисуса Христа. Официант тоже  млел
от счастья, есть шанс  показать  и  кухню  во  всей  красе,  и  свое  умение
подсказать,  какие  ингредиенты  лучше  с  какими  соединить.  Я  перехватил
брошенный в мою сторону насмешливый взгляд: мол, учитесь!.. А мне  по  фигу,
ответил я взглядом. Я все жру. Без штучек.  Как  принято  в  России,  сперва
выпили за встречу, за будущий успех, потом некоторое время стучали ножами  и
вилками молча. Я уничтожал сочный бифштекс, Бабуренко - нечто  сложное,  что
пахло и мясом, и рыбой, и креветками, но сверху виднелись  маслины,  ломтики
лимона и чего-то ну совсем  странного.  Когда  выпили  по  третьему  бокалу;
Бабуренко сказал с улыбкой:
   - Видел, видел, как поступила  в  продажу  допечатка  вашего  видеоромана
?Серый рассвет?. Народ так и ломанулся к прилавку,  едва  объявили...  Я  не
думал, что даже старые вещи уходят со свистом. Но как вы относитесь к  этому
новому делу?
   - Новому?
   - Ну да. Вы же начинали с бумажных книг?
   - Верно.
   - Издали книг двадцать, так?
   - Тридцать, - уточнил я скромно. - Но последние пять были уже  в  формате
импа. Он пригубил вина, смеющиеся глаза остро взглянули поверх края бокала.
   - И как вам? Старый текстовый формат был проще понят