Счастье, что пришло само, уходя, либо бьет посуду, либо оставляет до  отказа
открытый  газовый  кран  рядом  с  горящей  свечой.  Такого  счастья   лучше
остерегаться. Счастье должно приходить к  счастливому,  как  несчастья  -  к
несчастливому, а какой из меня счастливец,  если  работа  над  моей  Главной
Книгой там же, где и несколько недель тому?
   - Владимир Юрьевич, - позвала Кристина. - Что с вами?
   - А что со мной?
   - Вы так побледнели...
   - Сыро, наверное...
   - Нет, у вас такое трагическое лицо...
   - Как у Гамлета?
   - Точно!  Когда  он  размышляет:  быть  этому  миру  или  не  быть.  Мимо
прошмыгнул  не  то  матрос,  не   то   стюард,   в   нашу   сторону   бросил
восхищенно-почтительный взгляд.  С  нами  обращаются,  как  с  коронованными
особами. Нет, с  теми  понятно,  короли  просто  вызывают  любопытство,  как
бегемоты  на  прогулке  по  городским  улицам,  а  на  нас  смотрят  как  на
биллогейтсов, у которых в руках треть  мировых  богатств,  вся  компьютерная
индустрия в кармане, но ездят, видите ли, на попутных  яхтах,  это  ж  почти
автостопом. Кристина цвела, да и мне льстило  такое  сдержанное  поклонение.
Впервые нам молча давали понять, что догадываются  о  нашей  истинной  мощи.
Понимают,  что  хозяевами  планеты  совсем  недавно  были  короли,  затем  -
политики, чуть позже - транснациональные компании, а вот теперь миром правим
мы, инфисты. И они, простые люди, общаются с властелинами, находятся  рядом,
могут рассказать завидующим друзьям, а потом передать внукам,  что  были  на
расстоянии вытянутой руки от людей, что перекроили  карту  мира,  уничтожили
одни народы, создали другие, смели неинтересные им режимы.  Солнце  на  небе
синих,  глубоких,  насыщенных  тонов  полыхает  оранжевым,  даже  желтым.  Я
инстинктивно ожидал, что  и  остров,  куда  нас  везут,  окажется  таким  же
раскаленно-желтым, как расплавленное золото, но, когда на горизонте возникло
зеленое пятнышко, Кристина навела на него бинокль и восторженно  взвизгнула.
Среди голубовато-прозрачного моря плыла огромная, сверкающая снегом  льдина.
Когда яхта приблизилась, я рассмотрел за белым песком пышную зелень, здания,
но сперва волны набегают  на  снежно-белый  песок,  изумительно  чистый,  не
запятнанный никакими примесями, так называемые кварцевый. Он уходит на сотни
шагов в глубь острова, там; трава,  еще  дальше  -  затейливо  подстриженный
кустарник, а почти в центре острова - воздушное, словно  взлетающее  здание.
Архитектор сумел передать в  нем  технологическую  деловитость  наступавшего
века и в то же время праздничность самого сказочного места. А  вокруг  этого
административного  здания  -  семь  роскошнейших  дворцов,  все  на   строго
одинаковом расстоянии, все как будто  из  снов  Шахерезады,  султану  Брунея
позеленеть от зависти, ухоженные пальмы...
   Кристина прошептала:
   - Я такого даже в кино не видела...
   - А такое и не должны показывать, - заметил я.
   - Почему?
   - А как насчет социального равенства? Она заметила:
   - В обществе равных возможностей... всякий может достичь этого богатства.
Разве ты не сам достиг всего?
   В ее словах крылся и подтекст,  словно  ждала,  что  вот  щас,  разомлев,
расколюсь и выдам страшную тайну, что всему научили  некие  тибетские  жрецы
школы сунь-хунь-в-чай. обосновавшиеся в Урюпинске.
   - Слишком большое богатство злит, - заметил я. - Да и к тому же... Вообще
сомневаюсь, что остров еще на картах.
   - Разве такое возможно?
   - Еще как, - заверил я. - Разве не заметила, что уже и в России  начинают
верить, что это Юса в одиночку победила гитлеровскую  Германию?..  А  убрать
этот островок с карт проще, чем все победы советского народа.
   Яхта красиво развернулась у причала. На  пирсе  громко  с  воодушевлением
грянул  в  медные  трубы  духовой  оркестр  в  смешной   старинной   одежде.
Дирижерской палочкой размахивала  длинноногая  девица  в  высоком  кивере  и
пышных эполетах на голом теле. Правда, на ней блестят золотом широкие ремни,
заменившие одежду, заодно приподнявшие крупные груди, те  неминуемо  обвисли
бы под действием, увы. гравитации, на такой планете живем.  Кристина  жмется
ко мне, восторженно-испуганная. Куда делась  ее  раскованность,  теперь  она
трепещущий зайчик, глаза как два блюдца, ротик то и дело открывается, как  у
рыбы. С другой стороны  пирса  набежали  смеющиеся  девушки,  все  топ-лесс,
совали нам в руки цветы. Кристина погрузила лицо в  букет,  подышала  шумно,
будто делала гипервентиляцию легких, а  когда  подняла  на  меня  счастливые
глаза, ее нос и щеки были усеяны золотыми комочками пыльцы. Ко  мне  подошел
дочерна  загорелый  улыбающийся  мужчина   в   шортах.   От   всего   облика
распространялось тепло довольства, благодушия. Он протянул руку.
   - Комар.
   - Где комар? - спросил я и огляделся в поисках кровопийцы. Он засмеялся.
   - Это я - Комар. На Украине тоже когда-то  заведовал  подобным...  Давно.
Словом, если что понадобится - только свистните! Я человек, который  никогда
не  откладывает  на  завтра  то,  что  он  может  заставить  других  сделать
сегодня...
   - Менеджер, - догадался я. - А кто хозяин?
   - Вы, - ответил он. - И порядки будут те,  которые  возжелаете.  Кристина
цвела и смотрела на меня восторженными глазами. Я кивнул:
   - Прекрасно. А пока покажите мне мой номер и... пусть кто-нибудь принесет
программку заседаний. Или того, что ожидается. Комар сказал обиженно:
   - Номер?.. У вас даже не апартаменты!.. Вот тот дворец -  ваш.  Извините,
что нет выбора, но вы прибыли последним. Шестеро властелинов  уже  здесь.  А
где ваш багаж? Я кивнул на Кристину.
   - Это все.
   - Прекрасно, - сказал Комар. - Завидую молодым... Программку я вам пришлю
вечером, если составят. Дело в том, что никакой программы нет.  Какая  может
быть программа для тех, кто сам их составляет всему миру?
   Он пропустил нас  вперед,  под  ногами  вкусно  поскрипывал  снежно-белый
песок. Я подумал, что выложить плитками было бы надежнее, но  вспомнил,  что
здесь все триста шестьдесят пять дней в  году  -  чистое  безоблачное  лето,
осенней грязи просто неоткуда взяться, и уже  без  раздражения  прошел  мимо
цветущих кустов роз, справа и слева - фонтаны, кричат дурными голосами яркие
птицы, но не павлины, хоть и похожи, некоторые  даже  летают,  тяжелые,  как
овцы.
   Это в самом деле дворец. Понятно, без новейших  технологий  не  обошлось,
слишком  воздушен,  но  впечатление,  что  я  вхожу  во  дворец  Шахерезады,
усиливалось с каждым шагом. От здания, как почудилось, веет прохладой. Комар
толкнул двери, Кристина восторженно ахнула.
   Комар быстро взглянул на меня. Мне не пришлось притворяться,  я-то  знаю,
что единственная в мире ценность - это я, замечательный  и  неповторимый,  а
это все вещи, веши, вещи. Уже  через  пару  лет  новые  технологии  позволят
строить еще вычурнее, дизайнеры напридумывают нечто умопомрачительное и тэдэ
и тэпэ, что так не нравится Бережняку...
   - Ванная здесь где? - спросил я.
   Комар поклонился.
   - Я вам все покажу...
   - На фиг, - ответил я. -  На  фиг  утруждаться  по  таким  мелочам?  Сами
найдем...
   Он еще раз поклонился:
   - Это не мелочь... быть полезным вам.
   Он поклонился в третий раз, но послушно отступил, как восточный слуга,  и
скрылся за дверью. Кристина смотрела на меня выпученными глазами.
   - Вы слышали?.. Он сказал, этот важный господин сказал, что это счастье -
служить вам!
   - Он не имел в виду меня конкретно, - запротестовал я. - Это он вообще...
мы ведь гости, поняла? А он - администратор. Иди ищи ванну, ты ж  не  можешь
без воды, утка несчастная... Она посмотрела на меня  укоризненно,  грациозно
умчалась наверх по лестнице, совсем не  похожая,  ессно,  на  корявую  утку.
Пользуйся  сегодняшними  удовольствиями  так,  напомнил  я  себе,  чтобы  не
повредить  завтрашним.  Чтобы  сделать  удовольствие  приятным,  надо   либо
сократить его, либо эту чашу... не допивать до конца,  чтобы  не  обнаружить
там больше гравия, чем перлов.  Сверху  донесся  восторженный  вопль.  Ясно,
Кристина обнаружила ванную комнату. Может быть, даже не  комнату,  а  ванные
апартаменты. Хорошо, дворец здесь абсолютно пуст. Все автоматизировано, а на
столе, если не  подводит  зрение,  чернеет  крохотный  пультик,  похожий  на
мобильник, можно в любой момент вызвать слуг.  Я  цапнул  пульт,  рухнул  на
ближайший диван. Едва не провалился в этом пухе до  пола,  ноги  закинул  на
мягкую спинку, руки за голову. Я-то знаю, что самое ценное, что можно вообще
придумать, создать, докарабкаться эволюции - это я. Не только в этом  дворце
или на острове, но и  вообще  на  Земле  и  прочей  Вселенной.  Вообще  весь
прогресс - это длинный крутой подъем всего человечества ко мне.  Так  какого
хрена я пойду рассматривать всего лишь мебель? Огромное удовольствие в жизни
делать то, что, по мнению окружающих, я делать не могу.  Потому  я  и  писал
исторические романы, с блеском отметился в боевиках, а сейчас вот...  Сердце
предостерегающе застучало, а по распаренной коже прокатилась холодная волна.
Да что со мной, подумал я в страхе. Уж не начал ли, как  коза  или  таракан,
предчувствовать землетрясения? Успокоиться себя  заставил  с  трудом,  но  и
потом сердце время от времени  сжималось  в  страхе,  будто  в  предчувствии
Солнце еще не опустилось, но уже краснеет. В комнату через  широченное  окно
наискось врубаются багровые, как лазерный свет, лучи.  Вообще  здесь  только
два цвета, хоть и множества оттенков: оранжевый, красный. Казалось бы, среди
тропического... или почти тропического моря надо бы побольше зеленого...
   Я посмотрел на широко распахнутое окно.  Никакого  кондишена,  но  воздух
чист и свеж, как поцелуй русалки. И даже чуточку пахнет солью.  Это  значит,
что ночью будет прохладнее, так что золотой  цвет  расплавленного  солнца  в
самый раз. Как и багровый цвет горящих углей после прогоревшего костра.
   В просторном зале горят бриллиантами люстры, хотя в окна все еще  смотрит
огромное багровое солнце. Запахи сигар и сигарет,  как  и  женских  духов  и
дезодорантов,  еще  не  впитались  в  стены.  Да  и   хрен   впитаются,   не
средневековые глыбы, а что-то технологичное,  запахоотталкивающее  или  даже
запахопоглощающее.
   С дивана неплохая точка обзора. Наверное, здесь  не  стоит  заботиться  о
регистрации, о карточке с именем на лацкане пиджака... пиджака!.. и  даже  о
галстуке в такую жару... Помещение настраивает на расслабленный отдых, а для
меня это просто возможность быстро восстановить силы.
   Мелодично звякнул интерком. Я сказал лениво:
   - Связь.
   В стене вспыхнул вмонтированный дисплей,  очень  красивая  женщина  сразу
отыскала меня взглядом и сообщила музыкальным  голосом,  деловым  и  игривым
одновременно:
   - Первая ознакомительная встреча  состоится  через  два  часа  в  главном
корпусе. Вы будете?
   - А что, - спросил я, - могу отказаться? Она лукаво улыбнулась:
   - Вы - хозяин. Хотите - присутствуете, хотите - игнорируете.
   - Я буду, - сообщил я. - У вас прекрасная  видеоконфа.  Я  еще  не  видел
такого разрешения!
   Девушка улыбнулась снова, показав очень ровные и красивые зубки.
   - В следующем году поступит в продажу, - сообщила она. - Но все передовые
технологии - у вас. Кристина показалась вверху на лестнице, мокрая, на  ходу
вытирала волосы.
   - Вы с кем-то разговаривали?
   - С интеркомом, - ответил я.
   - Да? А я слышала женский голос!
   - Это виртуальная женщина, - ответил я великодушно. -  Правда,  с  новыми
технологиями... Ее высокие узкие брови взлетели на середину лба.
   - Что это значит?
   - Что такую женщину можно трогать, щупать... Если  она  влепит  по  роже,
останется кровоподтек. Хотя,  надеюсь,  не  влепит.  Ее  серые  глаза  стали
изумрудно-зелеными. Рот сжался, она перевела дыхание и сказала уже тихо:
   - Да, конечно... Здесь вас встретили так, что уж точно не влепят...
   - Как знать, - ответил я легко. - А если меня сочтут за  извращенца?  Она
молча  смерила  меня  взглядом.  Я  сразу  ощутил  себя  дураком,  не   умею
поддерживать простую легкую болтовню. Во-первых,  на  каждого  из  нас  есть
солидное досье, во-вторых, каждый видит,  что  у  меня  самая  что  ни  есть
простая и  неиспорченная  рабоче-крестьянская  натура.  А  лучшие  на  свете
психологи - женщины. Ванная - роскошь, не настолько огромная, чтобы  ощутить
клаустрофобию, с размерами тоже нужно  знать  меру,  а  как  раз  то,  чтобы
чувствовать себя привольно и уютно.  Я  тщательно  побрился  перед  огромным
зеркалом, переступил край ванны, где мощная струя из душа едва не пригнула к
полу. Я начал убирать напор воды, из апартаментов  донесся  какой-то  легкий
шум. Почудилось, что дверь открылась... потом закрылась после долгой  паузы.
Кристина, подумал  я,  хотя  Кристина  носится,  как  молодой  олененок,  ее
каблучки стучат так, что слышно в Москве.
   Вытирался я долго, неспешно, на самом деле просто малость  трусил  выйти.
Через приоткрытую дверь рассмотрел, что у большого стола появился  небольшой
столик на колесах. На столе уже три бутылки, за  кого  они  меня  принимают,
блюда накрыты блестящими металлическими колпаками, сберегают пар.
   Я принял ванну, пообедали, пока не остыло,  по  Интернету  уже  подробнее
ознакомился с достопримечательностями острова. Кристина бродила по дворцу за
мной, как хвостик. Призналась смиренно, что  страшится  потеряться.  Ведь  я
даже ванну принимал, оказывается, в другой половине своих апартаментов.  Она
так и не нашла, а то бы пришла потереть мне спинку. Да и вообще потереть.
   До  начала  встречи  оставалось  четверть  часа,  я  свистнул,   Кристина
примчалась и встала в позе собачки на задних лапах.
   - Что изволите, господин?
   - Пора, - сказал я сварливо. - Ты так и пойдешь?
   - А что, недостаточно серьезно? Я поморщился.
   - Чересчур.
   - Но, Владимир Юрьевич, - запротестовала она, - там же виднейшие  инфисты
мира!.. Как-то непристойно в короткой юбке...
   - В такую жару? Мы из Москвы с собой привезли!..  Замени  это...  ну  это
безобразие на шорты, да поскорее. Догонишь на улице. Видишь, как я одет?
   - Ну, вам можно! А я - простая.
   Солнце не прыгнуло на голову и плечи, как всегда  озверевшее  кидается  с
крыш Москвы, здесь тихо и ласково коснулось кожи, словно  с  ног  до  головы
обцеловала стайка мелких рыбешек.
   Кристина в который раз ахнула. Но при взгляде на главное здание  в  самом
деле перехватывало дух. Мы как будто перенеслись в следующий век, а то и  на
два сразу. Такое здание может существовать, в самом  деле,  только  в  одном
экземпляре, до серийности у технологий еще руки  не  доросли.  Страшно  даже
подумать, сколько это стоит, за одно  такое  здание  можно  второй  Нью-Йорк
отгрохать.  От  дверей,  как  почудилось,  доносилась  музыка.  Когда  двери
распахнулись, я понял,  что  в  самом  деле  только  чудилось.  Само  здание
навевает музыку, а в моей мохнатой  душе  нечто  приподнимается,  волнуется,
расправляет белые крылья... это у меня-то белые? В главном зале  с  полсотни
человек, что вообще-то много, ведь симпозиум только для семерых. Остальные -
секретарши  и  секретари,  менеджеры  и  прочий  обслуживающий  персонал.  К
счастью, абсолютно нет массмедиков. Конечно, что-то в печать да  просочится,
и не что-то, но все же приятно, что  не  видишь  эту  назойливую  ораву,  по
старинке считающую главными лицами на любом собрании  или  торжестве  только
себя. С удивлением и гордостью ощутил, что почти не робею, хотя здесь  лица,
перед мощью которых вся президентская рать -  ничто.  Вон  стоит  окруженный
кучкой почтительно слушающих, крепко сбитый  толстяк  со  свирепым  и  очень
знакомым по портретам лицом. И хотя походит на немецкого бюргера, что в день
съедает полтонны сосисок и выпивает бочонок пива, сваренного  в  собственной
пивоварне, каждый при взгляде на него скажет с уверенностью - профессор!  Он
и сейчас хищно посматривает по сторонам,  крылья  огромного  мясистого  носа
дергаются, ловя запахи кухни, но это все равно профессор, профессорское прет
из него мощно, ведь Ломоносов оставался гением  науки,  хотя  ломал  по  две
подковы разом, а Мартин Лютер  -  великим  реформатором  церкви,  что  бывал
весьма озорен в пьяных дебошах. Это - Челлестоун, первый  из  школы  Дитриха
Мюллера, самый сильный и, пожалуй, единственный, которого из  всей  шестерки
стоит принимать всерьез. Это Мюллер сумел объявить  и  навязать  в  качестве
высших ценностей взгляды трясущегося за жизнь и свой огород  обывателя.  Они
же были объявлены высшими общечеловеческими  ценностями.  Все  волнительное,
тревожное и непонятное с его подачи стало отметаться обывателем с ходу.  Без
всяких споров и дискуссий, ибо  в  них  можно  потерпеть  поражение,  потому
Мюллер рекомендовал сразу приклеивать ярлык, который лучше всего срабатывает
как раз на интеллигентах, которые и есть самые трусливейшие  из  обывателей.
Самые ходовые  ярлыки,  которые  по  его  методике  сразу  прекращают  любые
разговоры, это - фашист, нацист, националист,  расист,  шовинист,  противник
свобод... Неважно, что ничего общего затронутые вопросы с этими явлениями не
имеют. Зато разговоры сразу испуганно обрываются, а  от  того  человека,  на
которого кто-то указал пальцем и крикнул ?Да вы, батенька,  фашист!?,  сразу
же шарахаются во всех стороны, едва не выбрасываясь из окон.
   Да, то была  великая  победа  школы  Дитриха  Мюллера,  юсовца  немецкого
происхождения, чьим первым  учеником  стал  Челлестоун.  Челлестоун  развил,
дополнил, умело применяет на практике, ибо для Мюллера это была больше игра,
он создавал модели и откровенно презирал тех, кто им следует,  а  Челлестоун
внедряет в жизнь с полной верой в правильность и сверхценность этой модели.
   В трех шагах левее точно так же толпятся вокруг невысокого и  подтянутого
мужчины, аристократа с ястребиным лицом. Почему  аристократа,  не  знаю,  но
такими представляю ученых викторианской Англии. Профессор  Соммерг,  подумал
я, вам хорошо подошел бы напудренный парик  с  косичкой.  И  с  бантиком  на
косичке. Но, увы, вас опередили панки и мексиканцы.
   Челлестоун благодаря своему росту  сразу  заметил  меня.  Он  всегда  все
замечает, я вижу по его работам, на все реагирует быстро и неожиданно... для
всех, но не для меня.
   Я смотрел, как он раздвинул толпу и двинулся, как ледокол, в мою сторону.
Голову слегка втянул в плечи, мне его поза показалась похожей на  боксерскую
стойку. Он и походил на боксера-тяжеловеса в отставке, эдакого экс-чемпиона,
теперь тренера высшей лиги.
   - Вольдемар! - сказал он громогласно. - Хоть  вы  и  прячетесь  за  неким
железным занавесом, но мы знаем ваши портреты... Моя ладонь  утонула  в  его
громадной пятерне. Я задержал дыхание, а когда он освободил мои слипшиеся  в
одну побелевшую массу пальцы, я попробовал осторожно пошевелить  ими,  чтобы
туда пошла кровь. Челлестоун обернулся, гаркнул зычно:
   - Соммерг!.. Черт, Соммерг!
   Соммерг выбрался из окружения, бросил на Челлестоуна ядовитый  взгляд,  а
мне сказал с исключительнейшей вежливостью:
   - Добро пожаловать, мистер Владьимир! Мы рады видеть  вас...  Меня  зовут
Джастин Соммерг,  я  профессор,  а  не  черт,  как  почему-то  решил  мистер
Челлестоун...
   Мы обменялись рукопожатием,  Челлестоун  оглушительно  хохотал.  Заслышав
наши разговоры, от другой группы отделился очень живой господин, румяный,  с
бакенбардами, взлохмаченный, с  блестящими,  как  у  цыгана,  глазами,  весь
шустрый и подвижный, как ртуть. Я узнал лучшего  инфиста  Франции  Шарля  де
Лакло, видел портреты на его сайте. Он пошел к нам быстро, на  ходу  разводя
руки. Я даже подумал, что кинется мне на шею, но господин лишь  крепко  сжал
мне ладонь обеими руками, сказал с жаром:
   - Как я рад!.. Вы Владимир Факельный?.. Ух, я вас  представлял  старше!..
Владимир, как насчет этого нового месторождения нефти  у  берегов  Африки