м  где-то  поужинала  и,  по
моему глубокому убеждению, ей было море по колено. Словом, она неправильно
взяла старт, потеряла равновесие, перекувырнулась, упала  и  сломала  себе
шею.
   Стефен молчал. Он знал, как Честер умеет врать, но тут  не  сомневался,
что это правда. Известие о  гибели  Эмми,  правда,  потрясло  Стефена,  но
вместе с тем он воспринял это так,  точно  к  нему  самому  оно  не  имело
прямого отношения, а лишь указывало на окончание  давно  забытой  истории,
уже не игравшей никакой роли в его жизни. Да, впрочем, у Стефена не было и
времени над этим раздумывать, так как Честер снова заговорил о себе  -  на
этот раз его болтовня была, пожалуй, и  не  ложью,  а  скорее  самообманом
наглеца: закрывая глаза на то,  что  он  всего  лишь  мелкий  коммивояжер,
работающий на комиссионных, забывая о неоплаченных долгах, о  выклянченных
ссудах, о  рюмках  вина,  выпрошенных  у  Друзей,  о  ночевках  в  дешевых
гостиницах, о том, что его уже  десятки  раз  выгоняли  с  работы.  Честер
придавал  своим  рассказам  такую  убедительность,  что  собеседник  почти
начинал верить его праву носить галстук старинного колледжа для избранных,
как символ величайшего преуспеяния в жизни.  Если  не  считать  нескольких
поверхностных вопросов. Честер явно не интересовался делами Стефена. Право
же, в этом легкомысленном шарлатане, никогда ни на секунду не впадавшем  в
уныние и не опускавшемся до горьких глубин истины, было что-то чуть ли  не
героическое, вызывавшее восхищение. Но вот он взглянул на часы над стойкой
бара и неожиданно оборвал свои разглагольствования.
   - Боже! - воскликнул он. - Уже  половина  седьмого!  Через  семь  минут
уходит мой поезд в Фолкстон. Надо бежать. До свидания, старина. Очень  рад
был повидать тебя. Спасибо за угощение. - И, еще больше сдвинув котелок на
ухо,  он  пожал  Стефену  руку,  кивнул  барменше  и,   покачивая   черным
чемоданчиком с образцами, вразвалку направился к двери.
   Стефен  машинально  расплатился  и  в  наступившей  темноте  вышел   на
набережную. Эта случайная встреча воскресила  в  его  памяти  первые  годы
жизни во Франции и, несмотря  на  свою  мимолетность,  заставив  его  лишь
острее почувствовать все  преимущества  своей  нынешней  жизни,  показала,
какими людьми он был окружен тогда. После  дешевого  фанфаронства  Честера
так приятно было вспомнить о веселом скромном уюте теплой кухоньки в  доме
N_49. Он перестал колебаться и с внезапной решимостью поднялся на крыльцо.
   На кухне он обнаружил  Эрни,  сидевшего  у  стола,  и  Дженни,  которая
хлопотала у плиты.
   - Слава богу! - радостно приветствовала она Стефена. - Я все не  снимаю
с плиты ваш ужин и боюсь, что он перестоится. Мы уже  добрых  полчаса  как
поужинали.
   Эта  радушная  встреча,  яркий  огонь,  пылавший   в   непритязательной
комнатке, показались Стефену сущим благословением. Он сел  рядом  с  Эрни,
старательно изучавшим еженедельный журнал под названием "Блестки юмора".
   Приоткрыв ногой дверцу духовки, Дженни взяла посудное полотенце, вынула
глубокую сковородку, на которой подогревался картофельный пирог с мясом, и
поставила на стол, лишь до половины застланный скатертью.
   -  Осторожнее,  он  горячий.  Отодвинься-ка,  Эрни,  вместе  со   своей
премудростью.
   Стефен сел и принялся за еду - пирог был свежий и ароматный, с  толстой
рыжеватой  корочкой  из  зажаренного  картофеля,  -  а  Дженни,   усевшись
напротив, не могла нарадоваться его аппетиту.
   - Вы работали?
   - Пытался... потом бродил по гавани.
   - И это идет вам на пользу. Вы здесь очень поздоровели.
   - Я стал совсем другим человеком, Дженни. И все благодаря вам.
   - Прямо уж! Попробуйте этот маринованный лук. Флорри, наконец, получила
разрешение. Этот тупица советник все-таки сдался.
   - Рад слышать.
   - Она вернулась в четыре. И отпустила меня  из  лавки  на  весь  вечер.
Потому-то я и смогла подняться наверх и испечь вам пирог. Нравится?
   Вместо ответа он протянул тарелку, чтобы она положила еще кусок.
   - Я помогу вам потом вымыть посуду.
   - А там и мыть-то нечего. Одна ваша тарелка. Минутное дело.
   Пока Дженни убирала со стола, Стефен прошел к себе, умылся  и  вернулся
на кухню. Дженни только что кончила вытирать посуду - от рук  ее  еще  шел
пар - и вешала  выжатое  полотенце  на  край  плиты.  Взгляд  ее  упал  на
хихикавшего Эрни.
   - У тебя ум за разум зайдет, Эрни, если ты будешь так много  читать.  А
что сегодня пишут про Растяпу Вилли?
   - Просто живот можно надорвать от  смеха.  Я  читаю  нарочно  медленно,
чтобы наподольше хватило.
   - А мне казалось, что ты хотел пойти в кинематограф.
   - Я? И не думал. На этой неделе нет ковбойских фильмов.
   Наступила пауза. Стефена, сидевшего, засунув руки в  карманы,  на  краю
кухонного стола, вдруг осенило:
   - А вы бы не хотели пойти в кино, Дженни?
   Она улыбнулась, но отрицательно покачала головой.
   - Ну пойдемте!
   - Я, право, не очень-то люблю кинематограф. Да  еще  в  такой  чудесный
вечер. - Она глянула в окно. - Посмотрите, какая красота. Небо такое ясное
и тепло.
   Проследив за ее взглядом, он увидел круглую серебряную луну, встававшую
над гаванью. Настроение Дженни передалось ему, и он сказал:
   - В таком случае давайте пройдемся.
   Она просияла: видно было, что предложение пришлось ей по душе.
   - Вот это неплохо - прогуляться после целого дни взаперти.  Я  мигом  -
только пальто накину.
   Он прождал ее не больше минуты. Затем, попросив Эрни, который  едва  ли
услышал хоть слово из того, что  она  сказала,  присмотреть  за  печкой  и
передать тетушке Флорри,  что  они  вернутся  через  полчасика,  Дженни  в
сопровождении Стефена спустилась по лестнице, и они пошли по набережной  к
бульвару. Ночь была великолепная - теплая и ясная; луна ярко  сияла  среди
мерцающих звезд, и Млечный путь переливался серебром. Когда они  проходили
мимо "Дельфина", Стефен вопросительно взглянул на Дженни:
   - Не хотите перекусить?
   Она снова отрицательно покачала головой:
   - Нипочем не могла бы сейчас ни пить, ни есть.  Слишком  уж  хорошо  на
дворе. Такая луна... и звезды.
   И в самим деле, когда они подошли к бульвару, цепочка фонарей  казалась
лишь бледным подобием алмазной россыпи звезд.  На  скамейках,  держась  за
руки, неподвижно сидели парочки, будто  ослепленные  и  зачарованные  этим
волшебным светом. Море переливалось мириадами блесток  -  словно  огромная
змея свивала и развивала свои кольца. Стефену казалось,  что  они  слишком
быстро дошли до конца эспланады,  а  ему  так  не  хотелось  обрывать  эти
чудесные мгновения, и он нерешительно предложил:
   - Сейчас совсем светло, может быть, прогуляемся по пляжу?
   Дженни не возражала, и, когда они спустились на песчаный пляж,  ставший
еще шире из-за отлива, Стефен заметил, как бы думая вслух:
   - А знаете, Дженни, ведь мы с вами впервые гуляем вдвоем.
   - Чудно! - Она несколько смущенно рассмеялась. - Да что поделаешь.  Так
уж получалось.
   - И все же у меня такое ощущение, будто я знал вас всю жизнь.
   Наконец он произнес эти слова - признался, что ему хорошо  с  ней!  Она
ничего на это не сказала. И они  молча  долго  шли  по  гладкому  твердому
песку, в котором, словно упавшие звезды, поблескивали наполовину зарытые в
песок белые раковины. Позади них  город  отступал  все  дальше,  окутанный
призрачным светом; они были совсем одни на пустынном берегу.
   Но вот Стефен почувствовал, что надо поворачивать назад: слишком далеко
они ушли. А так не хотелось возвращаться! И он предложил:
   - Давайте посидим немного и полюбуемся на луну.
   Они нашли небольшую выемку в дюнах, укрытую от ветра и поросшую жесткой
травой, - отсюда  хорошо  был  виден  весь  сверкающий  небосвод  и  глухо
вздыхающее море.
   - Надо было вам взять пальто, - сказала  Дженни.  -  Здесь  может  быть
сыро. Садитесь на мое. - И, расстегнув пальто,  она  заботливо  разостлала
полу, чтобы он мог сесть.
   - Как обидно, что послезавтра надо уезжать, - через некоторое время  со
вздохом заметила она. - В Маргете так хорошо в это время года.
   - Мне здесь очень понравилось.
   Оба помолчали.
   - Вы, наверное, уже решили, что будете делать дальше?
   - М-м... в известной мере.
   Она не смотрела на него - взгляд ее был устремлен куда-то вдаль.
   - Мне не хотелось бы показаться назойливой, сэр, и  вы  понимаете,  что
говорю я так не из-за денег, но я надеюсь, вы еще немного поживете у меня.
Вы ведь собирались рисовать реку. А у меня как-то на душе спокойнее, когда
в доме такие жильцы, ну вот вы да капитан Тэпли.
   - Мне и самому хотелось бы пожить у вас, но пора снова в путь.
   - И как только вы живете! Страшно подумать: один-одинешенек, кочуете  с
места на место, некому и присмотреть-то за вами. -  В  голосе  ее  звучала
неподдельная грусть. - Неужто вам в самом деле надо ехать?
   Он не ответил. Она сидела совсем рядом - живая и теплая, -  и  ощущение
ее близости сводило его с ума. Волна страсти захлестнула его. Не  в  силах
больше противиться желанию, он просунул руку под пальто Дженни и обнял  ее
за талию. Она сразу умолкла, и он почувствовал, как напряглось ее тело.
   - Не надо, сэр, - очень тихо сказала она.
   - Ради всего святого, не зови ты меня сэром,  Дженни.  -  Он  с  трудом
произнес эти слова. И вдруг поцеловал ее - порывисто и крепко. Губы у  нее
были мягкие и сухие, слегка обветренные и теплые, как слива на солнце.  От
неожиданности Дженни подалась назад, потеряла равновесие и опрокинулась на
спину. Она лежала на песке и казалась в эту минуту такой беззащитной.  Она
смотрела в небо, и в глазах ее отражалась луна.
   Сердце у Стефена отчаянно колотилось -  никогда  еще  он  не  испытывал
такого неудержимого влечения. Все, что он знал до  сих  пор  -  мимолетное
чувство к Клэр, непонятная тяга к Эмми, -  меркло  перед  этим  сладостным
томлением. Он считал себя  странным,  противоестественным  существом,  для
которого навеки заказана радость разделенной любви. Все это была ложь.  Он
лег рядом с Дженни и, осторожно просунув руку в низкий  вырез  ее  платья,
почувствовал под ладонью мягкую грудь. От буйного тока крови она была  еще
жарче, чем ее губы, и трепетала под его пальцами, словно пойманная  птица.
Он нежно ласкал ее; но вот от движений его руки пуговицы  на  лифе  Дженни
расстегнулись, и он с судорожным вздохом прильнул щекою  к  гладкой  белой
коже, как бы моля утешить его и приласкать. "О, боже, - подумал он, -  вот
то, чего я так жаждал  и  искал,  к  чему  я  так  стремился!  Вот  оно  -
исцеление, вечная Лета: положить голову на мягкую женскую грудь и забыться
в объятиях подруги".
   Он почувствовал, как она задрожала, как  слабеет  ее  тело,  и  радость
опалила его. Опершись на локоть, весь  пылая,  но  решив  пережить  сполна
прелюдию свершения, он посмотрел на Дженни: она бурно дышала,  и  глаза  у
нее  были  закрыты,  лицо  казалось  совсем  маленьким,  словно  сведенным
судорогой, от ресниц на щеки, вдруг сразу  запавшие  и  похудевшие,  легла
легкая тень. Когда он снова прильнул  губами  к  ее  губам,  она  страстно
ответила на его поцелуй, потом вздрогнула и в  последней  тщетной  попытке
избегнуть неизбежного отвернула голову.
   - Нет... нехорошо это, - прошептала она. - В такую-то ночь!
   Вместо ответа он крепче прижал ее к себе.  Тогда  она  подняла  руки  и
оплела  ими  его  шею.  Губы  ее  раскрылись  в  ожидании  поцелуя.  Земля
заколебалась, луна покатилась куда-то. Наступило мгновение,  неотвратимое,
как смерть. Потом - покой, тепло и молчание... долгое молчание, когда  они
лежали неподвижно в объятиях друг друга.
   Наконец слеза медленно скатилась по ее щеке и упала  на  его  щеку.  Он
поднял голову, покоившуюся на ее плече, и заглянул ей в глаза.
   - Дженни, в чем дело?
   Она  уткнулась  лицом  в  его  грудь,   и   ее   голос,   пристыженный,
приглушенный, слабо долетел до него:
   - Второй раз в жизни так со мной получается. И теперь я  даже  не  могу
свалить все на виски.
   - Но ты не жалеешь о том, что произошло? Ты ведь любишь меня?
   - Люблю, вы знаете, что люблю! - И она с новой силой прильнула к  нему.
- Всю жизнь любила. Всю жизнь... с первого дня. Даже когда была  с  Алфом,
все думала о вас. Не должна я была, конечно, думать, да и  теперь  тоже...
Ну что ж, поделом мне... так ведь и замуж никогда не выйдешь.
   Он с трудом удержался, чтобы не рассмеяться. Взяв  ее  маленькую  руку,
шершавую от прилипшего песка, он крепко сжал ее.
   - Не волнуйся, Дженни. Если ты не против,  мы  завтра  же  поженимся  в
мэрии. Теперь мы с тобой на всю жизнь связаны - на радость и на горе.




ЧАСТЬ ПЯТАЯ


1

   В то осеннее утро 1928 года Стефен проснулся  еще  прежде,  чем  первый
штифтик света прорезал темноту спальни, помещавшейся на первом этаже  дома
на Кейбл-стрит, окнами во  двор.  Некоторое  время  он  лежал  неподвижно,
чувствуя рядом упругое тело жены,  прислушиваясь  к  ее  ровному  дыханию;
затем тихонько, стараясь не разбудить ее,  вылез  из  постели  и  принялся
одеваться,  ощупью  находя  в  темноте  разложенную  на  стуле  одежду   -
фланелевый жилет, саржевые брюки и толстый синий шерстяной свитер, который
Дженни связала ему. В одних носках  он  вышел  в  коридор,  трижды  громко
постучал в дверь Джо Тэпли и направился на кухню.
   Газ мягко вспыхнул под уже налитым чайником. Стол тоже был, как всегда,
накрыт. Через десять минут к Стефену присоединился капитан, и  они  вместе
сели завтракать: на столе  был  горячий  чай,  хлеб  со  свежим  маслом  и
сосиски. Они ели молча, и только уже перед самым концом Тэпли заметил:
   - Ветер сегодня с запада.
   Стефен кивнул и нагнулся к самому уху старика:
   - Непременно надо поработать, пока тучи не рассеялись.
   - Сегодня жди волны, будем  надеяться,  что  руль  выдержит.  Я  совсем
разучился справляться с ним.
   - Это вам прострел мешает.
   - И нисколько: за весла я в любую минуту могу сесть.
   Стефен  встал,  налил  чашку  чаю  и  отнес  в  спальню;  накрыв  чашку
блюдечком, он поставил ее на столик у постели - иногда Дженни просыпается,
когда они, уходя, захлопывают дверь. Затем он  вернулся  на  кухню,  надел
ботинки  и  укоризненно  посмотрел  на  Тэпли,   который   принялся   было
раскуривать трубку.
   - Надо поторапливаться.
   - А я готов.
   Закрыв строптивую дверь с возможно меньшим шумом, они вышли на улицу  и
быстро зашагали к  реке:  ничто  не  отягощало  их,  ибо  все  необходимое
находилось в сарае на пристани.
   После того как они ушли, дом погрузился в  глубокую  тишину.  Однако  в
половине седьмого зазвонил будильник.  Дженни  открыла  глаза,  поморгала,
увидела возле себя на столике чашку с чаем, потрогала - холодная, как лед.
Она укоризненно покачала головой и села  в  постели.  Комната  по-прежнему
тонула в сероватом сумраке: деревянный мольберт, который Стефен  смастерил
себе, загораживал часть света. Дженни, одеваясь, просовывая руки в  проймы
рубашки,  натягивая  розовые  шерстяные  панталоны  -  быстро,  ловко,   с
безотчетной грацией,  несмотря  на  расплывшуюся,  отяжелевшую  фигуру,  -
подумала,  что  Стефен,  наверно,  успел  добраться  до  Гринвича  еще  до
рассвета.
   Она мигом "запустила дом на полный ход", как она любила выражаться, и к
восьми часам утра  уже  успела  позавтракать,  проветрить  белье  с  обеих
постелей, разжечь огонь под баком для кипячения белья и отнесла мисс Пратт
поднос с завтраком. Без четверти девять мисс  Пратт,  постоянная  жиличка,
занимавшая теперь верхнюю комнату,  выходившую  во  двор,  отправлялась  в
школу-интернат в Степни,  где  она  вела  подготовительный  класс.  Дженни
прибрала  дом,  застелила  постели  и,  выглянув   в   заднюю   дверь,   с
удовлетворением обнаружила, что на дворе дует свежий ветерок. А  ведь  был
понедельник - день, отведенный ею для стирки.
   Рассортировав  белье  и  засунув  крупные  вещи  в  медный   бак,   она
бессознательно принялась что-то напевать. Правда, получалось это не  очень
умело, но ее натуре была свойственна веселость. А кроме того, она  считала
себя счастливой женщиной, раз ей  выпало  на  долю  любить  и  обихаживать
такого необыкновенного человека, как ее муж.
   Она не понимала его и, видно, толком никогда не поймет.  Да  она  и  не
пыталась, а лишь с нежным и ревнивым удивлением наблюдала  за  сменой  его
настроений, когда упорное молчание перемежалось взрывами восторга, а потом
наступал  упадок,  -  все  это  было  так  не  похоже  на  ее  собственную
уравновешенность  и  здравомыслие.  Его  безразличие  к  еде,   одежде   и
соблюдению условностей вызывало у нее изумление, и она  только  покачивала
головой. Подумать только: она готовит ему  такие  сытные  завтраки,  а  он
забывает взять их и потом,  проголодавшись,  мчится  в  первую  попавшуюся
булочную, покупает кусок хлеба, разламывает и глотает на ходу.
   Однако  на   его   страсть   к   живописи   она   смотрела   с   мягкой
снисходительностью. Это джентльменское занятие  и  как  раз  по  нему,  он
находит в нем отдых и  удовольствие,  -  словом,  "какое  ни  на  есть,  а
все-таки дело". Особенно одобряла она его увлечение речными пейзажами, так
как это надолго уводило его из дома и заставляло бывать на свежем воздухе.
Ибо если ее что-нибудь и тревожило -  а  она  порой  вдруг  застывала,  не
докончив начатое, и озабоченная морщинка появлялась меж ее бровей,  -  так
это состояние его здоровья... Не нравился ей этот кашель,  ставший  теперь
постоянным, как неотъемлемая часть его существа. А он и не думает обращать
на это внимания.
   Но сегодня Дженни захлопоталась так, что не имела времени размышлять об
этом. Когда все белье было развешено на заднем дворе и весело заплескалось
на ветру, она приготовила себе второй завтрак - поджарила хлеба с сыром  и
решила побаловать себя крепким чаем.  Затем  сняла  халат,  надела  платье
получше, взяла корзинку и вышла из дому. Сегодня к ужину приедут Глины,  и
она решила приготовить тушеное мясо с овощами. После долгих препирательств
с мясником, забраковав несколько кусков, она, наконец,  получила  то,  что
хотела. Затем она зашла к бакалейщику и в молочную, по пути  заглядывая  в
витрины  и  уже  несколько  иначе,  более   пристально   поинтересовавшись
костюмом-тройкой,  выставленным  в  "Ист-Лондон  эмпориум",  -  она  давно
облюбовала его для Стефена "на случай выхода в свет". Вскоре она уже  была
дома и принялась резать мясо и чистить овощи.  Она  радовалась  тому,  что
вечером у них будут гости, - ей нравилась Анна, которую она  считала  себе
"ровней": ведь Анна  тоже  сама  вела  хозяйство  в  маленьком  домике  на
Тайт-стрит, который Глин купил четыре года назад,  после  того  как,  став
человеком респектабельным, узаконил свои отношения с Анной  и  женился  на
ней. А кроме того, Дженни знала, что Стефен всегда рад  Ричарду:  если  не
считать капитана Тэпли, это был теперь  его  единственный  друг  и  вообще
единственный человек, ради которого Стефен соглашался нарушить однообразие
своего уединенного существования.
   До этой минуты день Дженни протекал, как всегда,  тихо,  спокойно,  без
всяких происшествий. Но часов около двух,  только  она  собралась  снимать
высохшее белье, у входной двери позвонили. В первую секунду она  подумала,
что это, должно быть, дневная почта -  принесли  письмо  из  Маргета,  ибо
Флорри последнее время регулярно писала им, сообщая все новости  об  Эрни,
который собирался поступить в обучение к адвокату.
   Однако, открыв дверь, она увидела  такси,  заворачивавшее  за  угол,  а
прямо перед собой -  худощавого,  гладко  выбритого  человека  в  довольно
поношенном рыжеватом пальто. Он приподнял шляпу:
   - Мистер Десмонд дома?
   - Нет, - ответила она, пристально оглядывая посетителя. Затем добавила:
- Он вернется только к вечеру.
   - А не могу ли я поговорить с вами? Моя фамилия Мэддокс. Чарлз Мэддокс.
А вы, вероятно, миссис Десмонд. Я являюсь, или, вернее,  явля