е
чашки этого презренного напитка и с  рассеянным  видом  прикончил  тарелку
макарон. Тут в разговоре наступила неловкая пауза.
   - Твоя выставка прошла очень неплохо, - сказал наконец Стефен.
   - Вполне сносно, - небрежно отозвался Глин. - Рецензенты были настолько
кровожадны, что, можно сказать, сами пригнали ко мне публику.
   - Но ты все-таки продал кое-что.
   - Одно дурацкое полотно. И то лишь потому, что я  валлиец.  Его  купила
Кардиффская национальная галерея. Поощрение национального  таланта...  сын
рудокопа и тому подобное.
   Друзья снова помолчали.
   - Как бы то ни было, -  продолжал  Глин,  -  эти  денежки  помогли  мне
выкарабкаться из долгов. Мы с Анной уезжаем завтра в Париж.
   Стефен весь внутренне напрягся: это была не только  реакция  нервов  на
название города, которым он бредил, - он почувствовал,  что  этой  как  бы
вскользь брошенной фразой объясняется  цель  прихода  Глина.  И,  стараясь
говорить спокойно, он спросил:
   - Сколько же ты намерен там пробыть?
   - Не меньше года. Я буду жить экономно и работать, как черт. Можешь мне
поверить, Париж - замечательное место для работы. - Он помолчал  и  бросил
на приятеля быстрый испытующий взгляд. - А ты с нами не поедешь?
   У Стефена сдавило горло.  Костяшки  пальцев,  сжимавших  ручки  кресла,
побелели.
   - Как же я могу поехать? - пробормотал он. - Ты знаешь мое положение.
   - А мне казалось, что ты хочешь заниматься живописью.
   Стефен сидел потупившись и молчал. Внезапно он поднял голову.
   - Глин... Если я все брошу... добьюсь я успеха на этом поприще?
   - Господи боже мой, Десмонд! - Глин нагнулся к нему, сдвинув  брови.  -
Что за дурацкий вопрос? Что значит, добьешься ли ты успеха?  И  что  такое
вообще успех? Разве ты не знаешь, что в этом деле не  может  быть  никаких
гарантий, все будет зависеть только от тебя самого! И берется  человек  за
такое потому, что, черт возьми, не может поступить иначе.  Если  он  решил
заняться этим всерьез, то он бросает  все,  голодает,  крадет,  обманывает
свою бабушку, нарушает все десять заповедей -  лишь  бы  держать  в  руках
шпатель и палитру с красками. - Глин помолчал, откинулся на спинку  кресла
и уже спокойнее продолжал: - Я считаю, что у тебя необычайные способности,
талант, иначе я не стал бы ломать из-за тебя голову. Я знаю, насколько это
трудно для такого, как ты, - по уши погрязшего  в  традициях.  Не  там  ты
родился. Тебе надо было  бы  начинать  жизнь,  как  мне,  -  в  шахтерском
поселке, на угольных копях. Во всяком случае, решай сам. На худой конец из
тебя выйдет более или менее сносный священник. - Резким жестом  он  извлек
из кармашка никелированные часы. - Ну, мне пора. Еще надо уложить вещи.  И
вообще много всякой канители.  Прощай,  Десмонд.  Пиши  мне,  когда  будет
время.
   Стефен сидел все так же неподвижно. Глин  встал.  Подойдя  к  приятелю,
чтобы проститься, он заметил на каминной доске полосатый кусочек картона с
отрывным талоном, выкрашенный в цвета Мэрилбонского крикетного клуба.  Это
был пригласительный билет на крикетный матч между Оксфордом и  Кембриджем,
который должен был состояться в  будущем  месяце.  Проследив  за  взглядом
Ричарда, Стефен покраснел.
   - Я не могу не пойти, - лаконично пояснил он. - Все наше семейство  там
будет.
   Глин с грустным видом пожал плечами, потряс руку Стефена и вышел.



5

   Матч окончился, "ворота" были выдернуты из земли,  и  заходящее  солнце
отбрасывало длинные  тени  на  зеленую  лужайку,  где  вместе  с  нарядной
публикой (здесь едва ли применимо слово "толпа"!), медленно направлявшейся
к главному выходу  из  Сент-Джонского  леса,  двигалась  компания  в  семь
человек. Каролина и Клэр шли  впереди  с  Дэви  и  его  двоюродным  братом
Джофри, а в нескольких шагах от них шел Стефен с генералом Десмондом и его
женой. Срочные дела по приходу  в  последнюю  минуту  помешали  настоятелю
присутствовать на матче, а Джулия вообще годами  не  появлялась  на  таких
сборищах. Стефен поехал только для того, чтобы побыть с  братом,  и,  хотя
удовольствие, которое получал Дэви от игры (тем  более  трогательное,  что
сам он  не  мог  в  ней  участвовать  из-за  болезни),  в  известной  мере
вознаградило  Стефена  за  скуку,  день  этот  оказался  для  него   сущим
испытанием: в ушах у него звенело от нескончаемых криков Джофри:  "Здорово
сыграно, сэр!", а смесь высокомерного снисхождения  и  наглости,  с  какою
супруга генерала относилась ко всем своим  родственникам  -  Стефен  редко
даже в мыслях именовал ее тетей Аделаидой, - по обыкновению,  пробудила  в
нем самые дикие и неприглядные чувства. Холодная, властная женщина с узким
лицом, воспитанная в атмосфере суровой гарнизонной дисциплины, прокаленная
солнцем Индии, она все еще отличалась жесткой  самоуверенной  красотой;  у
нее по-прежнему была великолепная фигура, хоть  и  чересчур  худощавая,  а
взгляд порою пронзал, как удар штыка.
   Выйдя за пределы поля, они остановились  в  нерешительности,  глядя  на
отъезжавшие непрерывной чередой экипажи и  пролетки,  и  супруга  генерала
застрекотала, проглатывая - на манер сельской жительницы - окончания слов:
   - Сегодня был такой восхитительный день, просто жаль рано  расходиться.
- Она повернулась к мужу: - Не предложишь ли ты чего-нибудь, Хьюберт?
   Генерал Десмонд окинул взглядом компанию. Высокий, прямой, как  шомпол,
с правильными чертами лица, он даже в сером цилиндре и сюртуке походил  на
вояку, и притом отменного. Коротко остриженные  усы  как  бы  подчеркивали
отрывистость его рубленой речи.
   - Я полагаю, мы можем поужинать все вместе у Фраскати.
   - Вот это мило, предок, - сказал  Джофри,  в  двухсотый  раз  поправляя
галстук и  одергивая  вышитый  жилет,  словно  желая  непременно  привлечь
внимание к искусству своего портного, благодаря чьим стараниям он  стал  -
тут уж  сомневаться  не  приходилось  -  предметом  всеобщего  восхищения.
Следование моде (Джофри именовал это "хорошим стилем") составляло  главный
предмет его забот, готовился ли он к появлению на плацу или на  Пикадилли;
короче  говоря,  это  был  весьма  элегантный,  хоть  и  довольно   пустой
двадцатичетырехлетний хлыщ.
   - Дэви надо быть дома к семи часам, - возразила Каролина.  -  А  сейчас
уже больше шести. Но, пожалуйста, не меняйте из-за нас своих намерений,  я
отвезу его на поезде.
   - Душенька, вы такая милая, всегда готовы  сделать  людям  приятное,  -
улыбнулась Аделаида. Ей вовсе  не  хотелось  показываться  с  Каролиной  у
Фраскати: лицо у девушки под действием  солнца  стало  багрово-красным,  а
ужасное коричневое платье делало ее  похожей  на  горничную,  вырядившуюся
ради воскресного дня; и потом эти ноги - настоящее несчастье, точно  ножки
от рояля! Словом, для тети Аделаиды  Каролина  была  сущим  наказанием  во
время всяких светских увеселений, а особенно на ежегодном охотничьем балу,
когда она весь вечер напролет просиживала у двери, никому не нужная, вертя
в руках незаполненную программку и с обреченным видом дожидаясь,  когда  к
ней подведут какого-нибудь старичка. А сегодня и  вовсе  пришлось  быть  с
этой Каролиной весь день. - Мы возьмем вас с  собой  как-нибудь  в  другой
раз.
   - К сожалению, мне тоже надо ехать, - сказал Стефен. Если Дэви не идет,
то и ему оставаться незачем.
   - В самом деле? - Хьюберт снисходительно приподнял бровь: он,  пожалуй,
даже любил этого своего племянника, будущего  пастора,  во  всяком  случае
вполне терпимо относился к нему. - Так рано?
   - Неужели вы не можете еще побыть с нами,  Стефен?  -  Клэр  подошла  к
нему; в тоне ее, несмотря  на  сдержанность,  звучала  мольба.  Ее  нежное
утонченное лицо затеняла широкополая шляпа,  украшенная  розами.  Сегодня,
среди этой толпы,  она  казалась  особенно  привлекательной  -  прелестная
английская девушка, рассудительная, хорошо воспитанная, с открытым лицом и
приятной манерой держаться, она всюду неизбежно завоевывала себе друзей.
   - Останьтесь, - добавила она.
   - Дорогая моя, - вмешалась Аделаида, прежде чем Стефен успел  вымолвить
хоть слово, - нельзя нарушать правила и порядок. Ведь Стефен, насколько  я
понимаю, ведет в Доме благодати более или менее монастырский образ жизни -
не так ли? - и притом, конечно, весьма достойный. Очень жаль,  что  он  не
может пойти с  нами.  Придется  нам  попировать  вчетвером.  Джофри  будет
ухаживать за Клэр, а я уж, так и быть, потерплю Хьюберта. - Аделаида снова
улыбнулась, на сей раз с довольным видом:  у  нее  были  свои  причины  не
желать, чтобы Стефен ехал с ними.
   - Может быть, подвезти тебя, Каролина? - предложил Хьюберт.
   - О, нет, мы с Дэви поедем на метро.
   - А я на автобусе, - сказал Стефен.
   Все распрощались, и Стефен, смутно чувствуя, что его уход огорчил Клэр,
пошел с Каролиной и Дэви. Поскольку  до  отхода  поезда  в  Стилуотер  еще
оставалось достаточно времени, он  повел  их  в  кондитерскую  Фуллера  на
Парк-роуд, где угостил своего  младшего  брата  земляничным  мороженым,  а
Каролину  -  чашкой  чая.  Высвободив  незаметно  ноги  из  ботинок,   она
призналась, что весь день до смерти хотела пить.  Стефен  проводил  их  до
станции  метрополитена  на  Бейкер-стрит,  а  сам  сел  в  автобус   N_23,
направлявшийся в восточную часть Лондона.
   Трясясь в автобусе, Стефен испытывал облегчение  от  того,  что  вокруг
него снова простой люд, разместившийся без претензий на жестких  сиденьях,
и в то  же  время  им  владело  глубочайшее  уныние.  Каким  физическим  и
умственно неполноценным, каким отличным от  других  казался  он  себе  все
время, пока они расхаживали вокруг крикетной площадки, встречали  знакомых
и обменивались с ними приветствиями, завтракали  под  тентом  Гвардейского
клуба! "Странный тип", - казалось, читал он в равнодушных взглядах, какими
окидывали его приятели Джофри, обсуждая новую музыкальную комедию, охоту в
Западном Сассексе и последнее увлечение  кембриджской  командой.  В  таком
настроении Стефен прибыл в Дом благодати.  В  холле,  где  все  еще  пахло
вареным мясом и капустой,  которые  подавались  ко  второму  завтраку,  он
столкнулся с Лофтусом, направлявшимся к выходу,  и  поздоровался.  Викарий
едва кивнул в ответ и скромно проскользнул мимо, но во взгляде элегантного
молодого  человека  Стефен  заметил  такое  ликование  и  злорадство,  что
невольно остановился.
   - В чем дело, Лофтус?
   Тот уже был в дверях и, обернувшись, посмотрел на Стефена через плечо с
еле уловимой елейной улыбочкой.
   - Как будто вы не знаете!
   - Конечно, не знаю. Что случилось?
   - Да ничего особенного, очевидно. Если  не  считать  того,  что  крошка
Дилл, кажется, немного набедокурила.
   "На что он намекает?" - подумал Стефен. Но тут же выбросил эту мысль из
головы и, посмотрев, нет ли для него писем, пошел к себе наверх. А там  на
жестком  стуле,  стоявшем  посреди  комнаты,  в  своем  парадном   платье,
соломенной шляпке с узенькой ленточкой и в белых нитяных перчатках  сидела
Дженни.
   При его появлении она тотчас, но без особой торопливости поднялась и  в
ответ на его изумленный взгляд, ибо она обычно не  появлялась  в  Доме  по
субботам, сказала:
   - Вы уж извините меня за вольность, сэр. Но очень нужно  мне  было  вас
видеть. А больше мне вроде бы и негде ждать вас.
   - Ничего, ничего, - неуверенно заметил Стефен. - Садись же. Вот так.  В
чем дело?
   Он направился к камину, а она снова присела на краешек стула, церемонно
сложив на коленях руки в перчатках.
   - Видите ли,  сэр,  я  сегодня  ухожу  отсюда.  Получилось  это,  прямо
сказать, нежданно-негаданно. А вы были так добры ко мне, что как же я уйду
и не попрощаюсь с вами.
   - Мне очень жаль, Дженни. Я не думал, что ты так скоро покинешь нас.
   - Да и я тоже не думала, сэр. Только, видите ли, они все узнали.
   - Узнали? - ничего не понимая, переспросил он.
   - Да, сэр. - Она деловито кивнула и откровенно,  без  всякого  смущения
пояснила: - Я сама во всем виновата, надо же быть такой  дурочкой:  пришла
вчера без корсета. Я ведь и не думала, что уже заметно. Но  нашу  повариху
не проведешь. Она сразу помчалась к отцу-наставнику.
   - Ничего не понимаю... О чем ты говоришь?
   - Да неужели вам непонятно, сэр: у меня будет ребенок!
   Стефен до  того  растерялся,  что  не  мог  слова  вымолвить.  Наконец,
чувствуя, что положение обязывает  его  сделать  внушение,  он,  заикаясь,
пробормотал:
   - Боже мой, Дженни... да как же ты могла?
   - Должно быть, я тогда голову потеряла, сэр.
   - Что?!
   - Да ведь люди-то не деревяшки, сэр. От этого никуда не уйдешь.  О,  со
мной-то все в порядке, можете не сомневаться. Алф - парень верный. Я  ведь
говорила вам, что он служит на корабле стюардом и мы поженимся,  когда  он
вернется.
   Оба немного помолчали;  Стефен  с  возрастающей  симпатией  смотрел  на
Дженни.
   - Ты, как видно, любишь его.
   - Да, как видно, сэр. - Лукавая  улыбка  на  миг  озарила  ее  молодое,
свежее личико. - Он куда старше меня, конечно. И, должна признаться,  если
бы не те две кружки пива, что я выпила тогда в "Благих намерениях",  я  бы
ни за что не сдалась. Но, конечно, я могла  бы  нарваться  на  парня  куда
хуже. Алф-то все-таки порядочный. И образованный. Он любит  музыку  и  сам
научился играть на губной гармонике.
   Новая пауза.
   - Что ж... нам будет очень недоставать тебя, Дженни.
   - Мне тоже будет недоставать вас, сэр. Должна сказать, уж очень вы были
ко мне добры. Не то, что другие.
   - Кто же это?
   - Ну, перво-наперво - отец-наставник, сэр. Должна сказать, уж  и  задал
же он мне трепку перед тем, как уволить.
   - Значит, ты уходишь не по своему желанию?
   - Ах, что вы, сэр. Мне это совсем ни к  чему...  Я  ведь  себя  кормлю,
родителей моих давно нет на свете. Но отец-наставник  сказал,  что  нельзя
такую заразу держать в доме,  когда  тут  живут  трое  молодых  мужчин,  и
прогнал меня.
   Стефен прикусил губу. Поглядывая исподтишка  на  девушку,  он  заметил,
что, несмотря на обычное спокойствие и добродушие, она выглядит бледной  и
расстроенной. Он мог бы поклясться, что в ней нет ни капли испорченности.
   - Дженни, - поддавшись внезапному порыву, сказал он, - я,  конечно,  не
хочу вмешиваться в распоряжения отца-наставника. Но  надеюсь,  ты  приняла
все необходимые меры... позаботилась о больнице и прочих вещах.
   - Я не пойду в больницу, сэр. У меня есть своя комната. И я  договорюсь
с миссис Кетл. Она повитуха, сэр, и, говорят, очень ловкая.
   - Ты уверена, что все будет в порядке?
   - О, можете обо мне  не  беспокоиться,  сэр.  -  Впервые  в  ее  голосе
прозвучала нотка огорчения.  -  Только  бы  я  вам  не  причинила  никаких
неприятностей. Ведь все открылось и насчет той работы в  школе  рисования,
что вы мне устроили. И отец-наставник, по-моему, очень разгневался.
   Это сообщение несколько расстроило Стефена. Однако ему было  сейчас  не
до себя - его искренне тревожила судьба Дженни, он восхищался ее мужеством
и здравомыслием и возмущался тем, как с нею обошлись. За последние  месяцы
он очень привязался к ней, и сейчас  ему  хотелось  чем-то  проявить  свое
доброе к ней отношение. Он отвернулся, застенчиво порылся  в  бумажнике  и
подошел к девушке.
   - Видишь ли, Дженни... Я вовсе не хочу обидеть тебя, но  ты  так  много
для меня здесь делала... и потом сейчас, в твоем положении, это тебе очень
пригодится. Я хочу, чтобы ты приняла это от меня.
   Он неловко  сунул  ей  в  руку  пятифунтовую  бумажку,  которую  сложил
вчетверо, чтобы не так было заметно, какая это крупная купюра. Но,  к  его
изумлению, она стремительно вскочила и попятилась, не желая брать денег.
   - Нет... Я ни за что не возьму.
   - Но, Дженни... ты должна...
   Дженни была не из плаксивых, однако сейчас, после того, что ей пришлось
вынести за этот день, горячие слезы брызнули из ее глаз.
   - Нет, сэр, я не могу... я же ничего для вас и не делала...
   В эту минуту - она все пятилась,  а  он  наступал  на  нее,  протягивая
деньги, - дверь отворилась  и  вошел  отец-наставник.  Воцарилась  мертвая
тишина. Достопочтенный Криспин Блисс стоял точно громом пораженный.  Затем
он сухо сказал:
   - Можешь идти, Дилл.
   Дженни повернулась и  в  отчаянии,  обливаясь  слезами,  направилась  к
двери, но у Стефена, несмотря на его смущение  и  виноватый  вид,  все  же
хватило присутствия духа воспользоваться ее растерянностью и сунуть деньги
в карман ее жакета.
   - Прощай, Дженни, - пробормотал он. - Желаю тебе счастья.
   Если она и ответила, то он этого не услышал.
   С обычным своим  спокойствием  достопочтенный  Криспин  закрыл  за  ней
дверь, затем взглянул на Стефена, поджал губы и уставил взор в потолок.
   - Десмонд, - начал он. - Я предполагал, что вы ведете  себя  отнюдь  не
благонамеренно. Но я никак не мог подумать, что  вы  зайдете  так  далеко.
Будучи  другом  вашего  дорогого  батюшки,  я   безмерно   огорчен   вашим
поведением.
   Стефен проглотил комок, вставший вдруг в горле. Щеки его  побелели,  но
темные глаза загорелись огнем.
   - Я не совсем понимаю вас.
   - Полно, полно, Десмонд. Вы же не можете отрицать, что состоите - и уже
довольно давно - в непотребной связи с этой юной особой, которую я  только
что выгнал.
   - Мы были друзьями с Дженни. Она оказывала мне множество мелких  услуг.
И я в свою очередь пытался помочь ей.
   - Ага! - многозначительно кивнул отец-наставник. -  И  помощь  эта,  по
вашему разумению, заключалась в том, что вы частенько приглашали ее к себе
и сидели вдвоем с ней в комнате.
   - Она приходила ко мне делать уборку. И я иногда рисовал ее. Вот и все.
   - В самом деле!  Значит,  вы  считали  вполне  возможным  -  на  правах
будущего священника - втихомолку использовать в качестве натурщицы одну из
служанок этого дома Христова. Я почел своим долгом просмотреть кое-что  из
рисунков,  явившихся  следствием  этого  тайного  содружества,  и   должен
признаться, они показались мне весьма и весьма двусмысленными.
   Кровь бросилась Стефену в лицо. Глаза его гневно сверкнули.
   - Насколько мне известен ваш вкус, сэр, - сказал он, весь дрожа, - я не
вижу ничего удивительного в том, что вы их не поняли.
   - В самом деле! - парировал Блисс с ледяным спокойствием,  которое,  по
его мнению, так шло его особе. - Видно, и  в  самом  деле  мои  взгляды  -
особенно взгляды на мораль - существенно отличаются от ваших.
   - Несомненно, - отбросив всякую осторожность, заявил Стефен.  -  Я  бы,
например, не  стал  выбрасывать  на  улицу  эту  несчастную  из-за  одного
проступка.
   - Не сомневаюсь. Этого-то я как раз и опасался.
   - Что вы хотите сказать?
   До сих пор отец-наставник  искусно  держал  себя  в  руках,  но  сейчас
бурлившие в нем чувства вырвались наружу: нос его  заострился,  и  высокое
чело почти грозно нахмурилось.
   - Хотя Дилл и назвала виновника, я не убежден, что она сказала  правду.
Во всяком случае, я глубоко уверен, что ваше отношение к этой  злополучной
девице, то, как  вы  использовали  ее  во  имя  так  называемого  высокого
искусства, делает вас по крайней мере ответственным, косвенно  повинным  в
ее падении.
   Прерывисто дыша, Стефен недобрым взглядом смотрел  в  упор  на  Блисса.
Наконец он не выдержал:
   - Никогда в жизни я не слышал большей мерзости. И большей  лжи.  Дженни
вовсе не падшее существо. У нее есть возлюбленный, и  он  намерен  на  ней
жениться.  Должно  быть,  это  ваше  понятие  о  христианском   милосердии
понуждает вас чернить без всяких оснований ее и меня?
   - Замолчите, сэр! Я не позволю вам говорить со мной в таком тоне.  Если
бы я слепо следовал велению долга, я обязан был бы потребовать,  чтобы  вы
покинули наш Дом. - Он помолчал, чтобы успокоиться. -  Но  из  уважения  к
вашей семье, а также заботясь о  вашем  будущем  -  ведь  у  вас  еще  все
впереди, - я склонен быть более снисходительным. Я обязан сообщить  вашему
отцу о том, что произошло. А вам, конечно, придется  дать  мне  п