выходившую    на
противоположную сторону  улицы  Риволи.  Сбоку  от  веранды  на  невысоком
помосте, защищенном сверху тентом, стояли чайные  столики.  Скрытый  среди
пальм оркестр играл тустеп. На помосте танцевало несколько пар. Эмми среди
них не было. Но вот из-за увитой зеленью решетки  на  помост  ступила  еще
одна пара. Девушка  улыбалась.  Привычным  жестом  она  протянула  руки  к
партнеру, и тот, шагнув к ней, обхватил ее за талию. Они начали  танцевать
- это были Честер и Эмми.
   Стефен стоял, не шевелясь, и смотрел, как они танцуют, невольно отмечая
про  себя  непринужденную  грацию  их  движений.  Лицо  его  было  странно
безжизненно. Когда оркестр умолк, они остались на помосте. Оркестр заиграл
на  бис,  и  они  снова  начали  танцевать  -  на  этот  раз   одни.   Так
безукоризненно  слаженно  и  ритмично   они   танцевали,   что   им   была
предоставлена  возможность  монополизировать  танцевальную  площадку,   и,
когда,  закончив  танец,  они  сели  за  столик,  наградой   им   послужил
сдержанно-учтивый шепоток одобрения.
   Стефен заставил себя оторваться от решетки, не спеша вышел  из  сада  и
опустился на скамью, откуда был хорошо виден подъезд отеля. Боль в  сердце
стала почти непереносимой. Его невольно передернуло при мысли о  том,  что
Эмми так его обманывала. Как, верно, смеялась она, когда смеете с Честером
изобрела эту вымышленную модистку, как, должно быть,  потешались  они  над
его идиотской доверчивостью - ведь он  так  простодушно  верил,  что  Эмми
усердно работает иглой, в то время как на самом деле она бегала  к  своему
возлюбленному на свидания. Мадам Арманд, без сомнения, тоже участвовала  в
этом фарсе и уж, конечно, не преминула поделиться секретом кое  с  кем  из
труппы. Джо-Джо, например, знал, разумеется, все. Он  постеснялся  открыть
Стефену глаза, но каким же дураком, должно быть, считал его!
   Однако все это было ничто в сравнении с той горечью и  тоской,  которые
раздирали Стефену душу. Сжигавшая его ревность и страсть были  мучительней
гнева и бешенства. Невзирая на унижение и боль, он по-прежнему желал Эмми,
невзирая на клокотавшую в нем ненависть, он не мог без  нее  жить.  И  вот
сейчас, сидя на скамье, сжав  голову  в  ладонях,  он  старался  осмыслить
поведение Эмми и найти ей оправдание. В  конце  концов,  может  быть,  она
просто пошла потанцевать с Гарри, а это, конечно, не преступление. Мало ли
на свете парочек, которые всегда ходят ка танцы вместе, но  не  испытывают
при этом никаких чувств друг к другу -  их  связывает  взаимное  увлечение
танцами и ничего больше.
   Оркестр продолжал играть, с небольшими паузами, до шести  часов,  после
чего площадка опустела. Стефен видел,  как  ушли  музыканты,  забрав  свои
инструменты. Наступил большой перерыв в танцах. Гарри  и  Эмми,  вероятно,
отправились в бар.  Стефен  живо  представил  их  себе  рядом  на  высоких
табуретах. Гарри в непринужденной позе небрежно шутит с буфетчиком.
   Они не появлялись так долго, что Стефен стал опасаться, не вышли ли они
с другого хода. Но когда уже начало темнеть и цепочки  разноцветных  огней
вспыхнули на фасаде отеля, Эмми и Гарри появились, наконец, в подъезде  и,
спустившись по широким ступеням, пошли по  набережной.  Оживленно  болтая,
они прошли так близко от Стефена, что  он  мог  бы  их  окликнуть.  Но  он
стиснул зубы  и,  когда  веселая  парочка  отдалилась  от  него  шагов  на
пятьдесят, встал и почти машинально последовал за ними.
   Они шли недолго. Миновав казино, они вскоре  свернули  с  набережной  в
боковую улицу, поднялись вверх  к  Старому  городу  и  зашли  в  маленький
ресторанчик "Лютеция". "Интимный ужин вдвоем", - с горечью подумал Стефен,
и у него вдруг возникло странное, щемящее душу желание войти в ресторан  и
сесть за их столик. Но у него не  хватило  на  это  решимости.  Он  поднял
воротник пиджака и стал в темном подъезде дома напротив.
   Посетители, как видно, не часто заглядывали в этот ресторан -  это  был
один из тех укромных уголков, где можно поужинать в приятном  одиночестве.
В дверях показался официант, остановился, поглядывая по  сторонам,  словно
поджидая посетителей, и скрылся. Через дорогу медленно кралась кошка.  Над
крышами в глубине улицы темнели неясные очертания гор с мерцающими кое-где
огоньками, похожими на звезды.
   Стефену пришлось ждать долго: лишь в половине  десятого  Гарри  и  Эмми
появились снова. Но Стефен чувствовал, что не может жить, не узнав правды,
и только это сознание помогло ему выдержать столь утомительную и  позорную
слежку. Впрочем, решительный момент приближался. Стефена  охватила  дрожь,
когда он увидел, как они остановились  в  ярко  освещенном  подъезде.  Ну,
конечно,  Честер  сейчас  попрощается  с  Эмми  или,  быть  может,  пойдет
проводить ее до площади Пигаль.
   Они разговаривали с официантом - тем  самым,  что  уже  появлялся  раз.
Теперь он вышел на крыльцо вместе с ними. Гарри что-то сказал, и все  трое
рассмеялись. Затем  к  подъезду  с  шумом  подкатил  фиакр,  должно  быть,
вызванный со стоянки на площади внизу; официант получил  на  чай,  Эмми  и
Честер сели в экипаж. Как только он тронулся, Стефен бросился на  стоянку,
вскочил в  первый  попавшийся  фиакр  и  велел  следовать  за  удалявшимся
экипажем.
   Они пересекли опустевший цветочный рынок, прокатили по лабиринту  узких
улочек, свернули к побережью, и сердце Стефена упало: он  понял,  что  они
направляются к Вильфранш. Через несколько минут они уже были там. На улице
Сирени Стефен остановил  фиакр  и  расплатился.  Впереди,  в  конце  тихой
безлюдной улицы, другой фиакр подъехал к дому и тоже остановился у  ворот.
Гарри и Эмми вышли из экипажа и скрылись во дворе. Оба  фиакра  уехали,  и
Стефен остался один на пустынной улице. Машинально он взглянул на  часы  -
светящиеся стрелки  показывали  половину  одиннадцатого.  Стефен  медленно
подошел  ближе  к  отелю  и  посмотрел  вверх,  на  окна  комнат  Честера,
выходившие на балкон. В одной из комнат горел свет. Стефен припомнил,  что
это окна спальни. На желтых шторах двигались тени двух фигур.  Прошло  еще
несколько минут, и внезапно свет погас.
   Стефен не знал, как долго простоял он там, тупо глядя на  темные  окна.
Наконец он повернулся и побрел прочь.



13

   Стефен возвратился на площадь Карабасель около  полуночи.  Несмотря  на
нестерпимую головную боль, в мозгу отчетливо стучала одна  упорная  мысль:
он должен отсюда уехать. Неторопливо, методично он собрал свои  пожитки  и
уложил в рюкзак,  стараясь  не  разбудить  Джо-Джо  и  Крокодила.  Свернув
холсты, он привязал их  к  рюкзаку,  бросил  прощальный  взгляд  на  своих
товарищей и вскочил на велосипед. Он ехал очень быстро, пересекая  равнину
и держа путь к северу, на Сент-Огюстен, где, по его  расчетам,  он  должен
был выехать на главное шоссе и со временем добраться до Оверни. Он  жаждал
снова увидеть Пейра - ему бы  следовало  сделать  это  месяца  полтора-два
назад. Но больше всего гнало  его  вперед  стремление  убежать,  спастись,
изгладить из памяти последние страшные дни и недели.
   На рассвете он соскочил с  велосипеда,  прилег  у  дороги  на  поросшей
вереском полянке и закрыл глаза. Уснуть он не мог, но немного отдохнул  и,
когда поднялось  солнце,  снова  пустился  в  путь.  Вскоре,  поглядев  на
придорожный столб, он обнаружил, что находится не на главном шоссе,  а  на
его ответвлении, пролегавшем вдоль скалистых откосов Вара и зигзагообразно
поднимавшемся к перевалу на Туэ и  Кольмар.  Тем  не  менее  он  решил  не
возвращаться. День и ночь и еще один день он все ехал и ехал вперед, минуя
маленькие, разбросанные по холмам  деревушки  и  отдаленные  фермы,  ехал,
выбиваясь из сил, в едином стремлении - забыть. В Антрево он свернул не  в
ту сторону и попал на еще более крутую и уединенную дорогу, которая вилась
вверх по склону горы сквозь густой сосновый  лес.  Дорога  была  неровная,
трудная, ехать становилось все тяжелее, в ушах стоял  немолчный  тревожный
рев горного потока, шумно катившего свои  воды  по  каменистому  ложу.  Но
необъяснимый страх мешал Стефену повернуть обратно и  гнал  все  вперед  и
вперед, заставляя  питаться  чем  бог  пошлет  и  спать  на  голой  земле,
привалившись к стогу сена, или под заброшенным навесом для скота,  положив
под голову свернутый плащ. Странная болезненная боязнь людей побуждала его
избегать ночлега даже в самых жалких харчевнях.
   Погода испортилась, в горах стало сыро и туманно. В  воскресенье  утром
он добрался до Анно - маленького земледельческого поселка,  расположенного
на высоком плоскогорье. Холодный влажный ветер дул с Альп. О том, что было
воскресенье, Стефен догадался по колокольному звону и  черным  праздничным
костюмам обывателей, чинно прогуливавшихся по  улице  и  поглядывавших  на
него с нескрываемым подозрением. Совершенно больной, измученный до предела
нечеловеческим напряжением этих  дней,  Стефен  все  же  не  мог  побороть
страха, который охватывал его при одной мысли о встрече с людьми, и он  не
остановился и здесь, как первоначально предполагал,  хотя  чашка  горячего
кофе казалась ему в эту минуту желанней всего на свете. Снова, пригнувшись
к рулю, он налег на педали и устремился  дальше.  За  городом  его  настиг
дождь, и он принужден был остановиться. Слезая с велосипеда,  он  едва  не
упал. Пристроившись у живой изгороди, служившей весьма ненадежной  защитой
от  дождя,  он  съел  остатки  вчерашней  еды,  купленной  по  дороге.  Он
чувствовал себя бездомным, беззащитным, бесконечно одиноким, ему  не  было
места на земле, и он казался самому себе нереальным, как привидение.
   Дождь все не  утихал,  и  Стефен  поехал  дальше.  Он  двигался  теперь
медленнее, стал задыхаться и на крутых подъемах  вынужден  был  сходить  с
велосипеда. Временами у него шла носом кровь, но он объяснял себе это тем,
что поднялся высоко в  горы.  Все  же,  почувствовав,  как  горячая  струя
прихлынула уже к горлу, он несколько встревожился.
   Около полудня ему показалось, что с ним  творится  что-то  странное,  и
голос рассудка зазвучал в его скованном оцепенением мозгу. Так ему никогда
не добраться до Оверни, этому  безумию  надо  положить  конец.  Он  должен
выбраться к железной дороге или к какому-нибудь населенному пункту. Стефен
достал свою карту-пятисотметровку и, прикрывая ее от дождя мокрым  плащом,
убедился,  что,  держа  курс  на  запад  через   Баррем,   можно   достичь
железнодорожной станции в Дине, до которой было  не  более  тридцати  пяти
километров. Динь, вероятно, не бог весть что, но он расположен на равнине.
Там по крайней мере можно хотя бы выбраться из этих ужасных гор.
   Он свернул на боковую дорогу. Эта дорога была еще  хуже,  двигаться  по
ней было еще труднее, колеса велосипеда подскакивали и скользили на острой
щебенке. Стефен совсем выбился из сил, при каждом крутом  подъеме  у  него
снова начинала идти носом кровь. Низкие  тучи  затянули  все  небо,  дождь
усилился, и наконец  хлынул  ливень.  Промокнув  до  костей  и  видя,  что
надвигается ночь, Стефен ощутил тревогу. Ему удалось кое-как  зажечь  свой
карбидный фонарик, и он опять развернул карту.
   Вглядевшись в нее, он застонал. Ну и дурак же! Безмозглый  идиот!  Ведя
пальцем по карте, он сразу увидел, где сбился с пути.  В  Сент-Андрэ  надо
было свернуть налево, а не направо! А теперь...  Он  проверил  обозначение
условных  знаков  на  карте:  "Route  accidentee,  forte  montee,  isolee"
["Дорога  опасная,  крутой  подъем,  тупик"  (франц.)].  Ну  конечно,   он
находится на дороге, которая ведет прямо в горы, к Аллосу, и  оканчивается
тупиком!
   Нервы не выдержали, и его  охватил  панический  страх.  Он  вцепился  в
карту. Должно же здесь быть какое-нибудь селение поблизости! И с  чувством
облегчения прочел: "Сен-Жером". По-видимому, это была просто деревушка, но
отмеченная, на его счастье,  кружочком  с  красным  лотарингским  крестом.
Значит, в деревушке имеется гостиница и при  ней  -  туристская  база  для
велосипедистов, и уж, конечно, он найдет себе там ночлег. Если  бы  он  не
был так измучен, туда можно было бы добраться за час.
   Он снова налег на педали, низко пригнувшись к рулю,  борясь  с  ветром,
дувшим в лицо. Снова появился, все усиливаясь, соленый  вкус  во  рту.  Он
прижал  носовой  платок  к  губам,  и  платок  сразу  стал  мокрым.   Ноги
одеревенели и отказывались повиноваться, голова разламывалась от боли,  но
в ту секунду, когда он почувствовал, что  не  в  силах  двигаться  дальше,
прямо перед ним в ложбине замерцала горстка огней.
   Вот огни уже ближе. Проступили  неясные  очертания  высокого  строения,
окруженного домиками  поменьше.  Едва  держась  на  ногах,  Стефен  бросил
велосипед на дороге и, спотыкаясь, пошел по тропинке, ведущей к ближайшему
домику, похожему с виду на жилище  какого-нибудь  рабочего.  На  его  стук
никто не отозвался, и эти секунды показались ему  вечностью.  Затем  дверь
распахнулась. На пороге стоял ребенок. Широко раскрыв глаза, он  уставился
на Стефена, потом повернулся и убежал. Стефен вступил в прихожую и услышал
за дверью голоса. Он задыхался и изнемогал от жажды, хотя  одежда  на  нем
промокла до нитки. "Они должны приютить меня, - подумал он,  -  я,  верно,
заболел... Да, я болен, очень болен..."
   Какой-то мужчина в синей рабочей блузе  вышел  в  прихожую,  за  ним  -
женщина с лампой в руке и - прячась за матерью -  ребенок.  Стефен  увидел
перед собой их  испуганные  лица  словно  сквозь  пелену  тумана.  Женщина
подняла лампу, осветив лицо Стефена, и негромко вскрикнула.
   - Простите бога ради... - Он с нечеловеческим трудом выговаривал слова,
будто вытягивал их откуда-то, как из  глубины  колодца.  -  Я  заблудился.
Нельзя ли мне переночевать у вас?
   - Но, мсье...
   - Прошу вас... Разрешите мне сесть... Пить...
   Он не мог больше  произнести  ни  слова.  Хозяин  дома  подошел  ближе,
взволнованно замахал руками.
   - Не здесь, - сказал он. - Пойдемте.
   - Позвольте мне остаться...  -  Слова  звучали  невнятно,  Стефен  едва
ворочал языком. - Я не могу двинуться.
   - Нет, нет... Это недалеко... Здесь нельзя.
   Хозяин обхватил его за плечи и повел к  двери.  Думая,  что  его  хотят
выбросить  на  улицу  и  не  имея  сил  ни  сопротивляться,  ни  хотя   бы
протестовать, Стефен, сраженный отчаянием, почувствовал, как слезы обожгли
его воспаленные глаза. И только  добравшись  до  калитки,  он  понял,  что
хозяин не бросил его, а помогает ему держаться на ногах, и с помощью этого
человека он, как  в  тумане,  побрел  по  улице.  А  хозяин  старался  его
приободрить и все повторял вполголоса:
   - Ничего... тут недалеко... Вот мы уже почти пришли.
   Наконец  они  подошли  к  зданию,  обсаженному  высокими   раскидистыми
деревьями.  Хозяин  позвонил,  и  в  окованной  железом  двери  отворилось
зарешеченное окошечко. После кратких переговоров их впустили в  небольшую,
беленную  известкой  привратницкую  с  каменным  полом   и   выскобленными
деревянными скамьями по стенам.
   Едва не теряя сознание, Стефен, как в  тумане,  огляделся  вокруг.  Все
расплывалось  у  него  перед  глазами.  Все  смещалось,  сливалось,  затем
расчленялось снова, все дрожало и переливалось, как  рябь  на  воде.  Даже
впустивший их привратник в  длинном  одеянии  с  капюшоном,  делавшим  его
похожим на женщину, самым фантастическим образом таял на глазах.  Появился
еще какой-то мужчина, а быть может, это была женщина. Затем  внезапно  все
исчезло.  Хозяин,  повернувшись  в  сторону   вошедшего,   неосмотрительно
отпустил руку, и Стефен упал ничком. Насквозь  промокшие  холсты  все  еще
болтались у него за спиной.



14

   Косые лучи солнца, проникнув в единственное, пробитое в толще массивной
стены оконце, осветили изголовье дощатой койки  и  разбудили  Стефена.  Он
лежал неподвижно, взгляд его машинально перебегал с предмета  на  предмет.
Их было немного в этой узкой келейке, ставшей такой знакомой  и  привычной
за истекшие три недели: стул с соломенным сиденьем,  провансальский  шкаф,
деревянный аналой, черное распятье на белой стене. Затем  он  поднял  руку
так,  чтобы  на  нее  падал  свет,  и  внимательно,  задумчиво   стал   ее
разглядывать. Пальцы все еще казались восковыми,  хотя,  пожалуй,  уже  не
такими прозрачными, как накануне. Каждое утро  он  их  рассматривал  таким
образом.
   Услыхав, как за окном поскрипывает песок под чьей-то быстрой  и  легкой
стопой, Стефен не изменил положения, только повернул  голову.  Его  взгляд
был устремлен на дверь, и дверь отворилась: появился монах с завтраком  на
подносе.
   - Как вам спалось?
   - Очень хорошо.
   - Наше пение не потревожило вас?
   - Нет, я уже привык.
   - Это хорошо. -  Поставив  поднос  на  стул,  преподобный  Арто  достал
термометр откуда-то из складок своего белого  одеяния,  встряхнул  его  и,
улыбнувшись, сунул Стефену в рот. - Теперь уже в этом  нет  необходимости,
но так как сегодня вам предстоит подняться с  постели,  мы  не  хотели  бы
рисковать.
   Преподобному Арто было  лет  пятьдесят.  Он  был  невысок,  широкоплеч.
Приятное круглое бритое лицо,  умные  карие  глаза,  скрытые  за  стеклами
очков, на макушке - тонзура, босые ноги обуты в сандалии. Через  некоторое
время он вынул термометр, поглядел на него, кивнул  с  довольным  видом  и
пододвинул стул с подносом к койке.
   - Не забудьте выпить лекарство.
   Выпив из стеклянной  мензурки  темную,  блестевшую,  как  расплавленный
металл, жидкость, Стефен приступил к завтраку, который  состоял  из  чашки
кофе с молоком, свежего сливочного масла в глиняном  горшочке,  нескольких
ломтиков хлеба и фруктов. Кофе  был  горячий,  с  запахом  цикория.  Макая
кусочек хлеба в кофе, Стефен в замешательстве поглядел на стоявшего (ничто
на свете не могло заставить его сесть) возле кровати монаха.
   - Может быть, вы позавтракаете со мной?  Здесь  с  избытком  хватит  на
двоих.
   - Ни в коем случае. Мы едим в полдень.
   - Но... Тут такие вкусные вещи.
   Монах весело улыбнулся.
   - Я понимаю... Наша пища действительно скудна. Но мы к ней привыкли.  И
притом никто из нас не перенес такой тяжелой болезни.
   Стефен взял еще ломтик хлеба.
   - Вот об этом-то я и хотел вас спросить. Что же все-таки было со  мной?
Вы мне так и не сказали.
   - У вас было воспаление  легких...  Вы  промокли,  простудились.  Да  и
переутомились к тому же. У вас  пошла  горлом  кровь.  Кровохарканье  было
довольно сильное.
   - А мне казалось, что кровь идет у меня из носа.
   - Нет. Это было легочное кровохарканье. - Монах помолчал и поглядел  на
Стефена поверх очков. - Раньше вам случалось болеть легкими?
   Стефен подумал с минуту, потом покачал головой.
   - Я простудился  как-то  раз,  несколько  месяцев  назад.  У  меня  был
бронхит, по-видимому. Но ведь это не могло сказаться теперь?
   Монах опустил глаза.
   - Не берусь судить. Я не доктор.
   - Но вы помогли мне выкарабкаться тем не менее.
   - С помощью божией.
   - И весьма искусного врачевания. Не могу поверить, чтобы у вас не  было
специального образования.
   - Я изучал медицину в Лионе под руководством профессора Ролана и был на
последнем курсе, когда почувствовал - совершенно так же, по-видимому,  как
вы почувствовали тягу к живописи, -  почувствовал,  что  мое  призвание  -
служить богу. И ушел в монастырь.
   - Это было большой удачей для меня.
   Преподобный Арто наклонил голову и, видя, что Стефен кончил завтракать,
взял поднос. В дверях он приостановился.
   - Не вставайте  пока.  Его  преподобие,  наш  настоятель,  посетит  вас
сегодня утром.
   Когда он ушел, Стефен откинулся на подушки, заложив руки за голову.  Он
все еще был очень слаб. Однако кашель у него почти прошел, так  же  как  и
колющая боль в боку. Как приятно чувствовать теплый луч солнца на  щеке  -
значит,  началось  выздоровление.  Стефена  не  тревожило  состояние   его
здоровья. Это ежедневное измерен