-
путешествующие художники и на беду очутились сейчас в несколько стесненном
положении. Не окажете ли вы нам любезность, предоставив  стол  и  кров  на
одну ночь? А мы бы отблагодарили вас,  написав  ваш  портрет  или  портрет
вашей доброй супруги.
   Хозяин неторопливо, внимательно оглядел Пейра.
   - Мы рады услужить сеньору, чем можем. Мы никого  не  гоним  от  нашего
порога. Но, во-первых, мне ни к чему портрет,  а  во-вторых,  у  меня  нет
супруги.
   - Тогда, если желаете, мы можем написать вывеску для вашей гостиницы.
   - Я совсем этого не желаю, сеньор. Такая  превосходная  гостиница,  как
моя, не нуждается в вывесках.
   - Может быть, в таком случае вы любите музыку? Я могу поиграть для вас.
   - Клянусь святой девой Марией Гвадалупской, сеньор,  единственная  вещь
на свете, которую я не переношу, - это музыка.
   - Так во имя святой девы Марии скажите же, наконец, чем  мы  можем  вам
услужить?
   - Вы можете войти,  сеньор,  плотно  покушать  и  сладко  поспать.  Но,
разумеется, вам придется заплатить.
   - Но я уже сказал вам... мы бедные художники.
   Хозяин почесал синеватый подбородок, покачал головой.
   - Бедняк не носит хорошей одежды, не приезжает на  добром  ослике  и  с
поклажей.
   Пейра был сбит с толку, но не сдался:
   - Это верно... но тем не менее денег у нас сейчас нет.
   Хозяин перевел  острый  взгляд  с  одного  лица  на  другое.  Природная
крестьянская  смекалка  сочеталась   в   нем   с   чувством   собственного
достоинства.
   - Тогда пусть это будет что-нибудь, что имеет хоть какую-то цену... Мне
много не надо... Только, конечно, не картины, а  что-нибудь  недорогое  из
одежды или, например, - он глянул на свои рваные башмаки, -  пара  крепких
сапог.
   На лице  Жерома  отразилась  целая  гамма  переживаний.  Все  же  после
некоторого молчания он кивком выразил согласие.
   - Этот негодяй держит нас в руках, - пробормотал он Стефену на  ухо.  -
Прав был Наполеон,  говоря:  "Никогда  не  доверяйте  человеку  с  длинным
подбородком". Тем не менее мы же не можем ничего не есть!
   - Пусть лучше возьмет мой пиджак, - сказал Стефен.
   - Нет, - упрямо возразил Пейра. - Я  отдам  ему  мои  башмаки.  Только,
конечно, эти, старые. У меня есть в запасе еще одни, получше.
   Несмотря на всю плачевность их положения, Стефен не мог  удержаться  от
улыбки и отвернулся: очень  уж  мало  походил  сейчас  Жером  на  веселого
трубадура! Стефен вышел во двор, распряг ослика и завел  в  стойло.  Затем
почистил его, принес ему добрую охапку сена и, присев на скамейку у входа,
принялся стоически дожидаться ужина.
   Ужин появился на столе в продымленной комнате только к десяти  часам  и
оказался столь же убогим, как и само пристанище. Он состоял из  гаспачо  -
холодной  водянистой  похлебки  из  огурцов  и  помидоров,   приправленной
прогорклым растительным маслом, - краюхи черного хлеба и тоненьких, сухих,
пахнущих чесноком кусочков вяленой трески.
   - Помилуй бог, хозяин, что это за блюдо?! - запротестовал Пейра.
   - Это называется bacallao [треска (исп.)], сеньор. Редкая, замечательно
вкусная морская рыба. Ловится очень далеко отсюда.
   - Да оно и видно, что эта рыба прибыла издалека. А уж вино...  -  Жером
отхлебнул глоток и поморщился.
   - Вино - лучшее во всей округе. И даже,  без  похвальбы  могу  сказать,
пожалуй, лучшее во всей Андалузии. - И  хозяин  еще  долго  распинался,  в
самых восторженных выражениях расхваливая мутноватую жидкость, от  которой
щипало язык, как от крепкого уксуса.
   Приходилось довольствоваться тем, что имелось.  Приятели  почувствовали
облегчение, когда, покончив с ужином,  растянулись  наконец  на  соломе  в
пустом сарае рядом с конюшней.
   А наутро они снова пустились в путь через  иссушенную  солнцем,  унылую
желтую равнину. Лишь изредка небольшая рощица  серебристых  олив  оживляла
пейзаж. Единственным признаком близости  человеческого  жилья  были  здесь
кукурузные поля, где среди сухих стеблей бродили стада черных коз,  понуро
опустив голову и поднимая облака пыли. Где же  тяжелые  грозди  винограда,
сочный инжир и алые гранаты, которые сулил Пейра, утверждавший, чти в пути
можно будет пользоваться щедротами земли? Весь день  они  питались  только
сырыми кукурузными зернами да незрелыми оливами, заедая их ломтями  хлеба,
которым  неожиданно  снабдил  их  на  прощание  хозяин.  Стефен  воспринял
создавшееся положение хотя и угрюмо, но не без юмора. Их  спартанская  еда
не особенно его огорчала, а в этом странном призрачном пейзаже ему нет-нет
да и  открывалось  что-то,  волновавшее  его  воображение  и  заставлявшее
хвататься за альбом. Но  Пейра,  жертва  собственной  филантропии,  угрюмо
шагавший рядом с осликом, совсем пал духом. Он бормотал  что-то  себе  под
нос, размахивая палкой, и - что бывало с ним и раньше временами - внезапно
начинал вести себя крайне нелепо: капризничал, как ребенок,  и  становился
совершенно  несносен.  Вечером  они  сделали  привал  у  каменистого  ложа
высохшего ручья и  поужинали  кукурузной  кашей,  сваренной  в  консервной
жестянке, которую Стефен подобрал у дороги.  Наконец  Пейра  прервал  свое
удручающее молчание:
   - Эти новые башмаки, созданные для парижских мостовых, страшно натирают
мне ноги. На пятке уже вскочил огромный  волдырь.  -  Он  помолчал,  затем
заговорил снова: - Боюсь, я вовлек тебя в скверную историю. Я  заблуждался
относительно природы этого края, которая все так же скудна и бесплодна  до
самого Кадиса, если верить этому мерзавцу - хозяину  постоялого  двора.  В
этом краю мы лишены даже тех преимуществ, которыми пользуются  нищие,  ибо
здесь нас все будут принимать за состоятельных людей. - Помолчав  еще,  он
добавил: - Есть только один выход - отказаться от долгого, хотя и  прямого
пути на Севилью. Когда мы доберемся до  Леры,  нужно  будет  спуститься  в
портовый город Малагу. Там-то уж, я полагаю, мы попадем  в  цивилизованное
общество и сможем сделать небольшую  передышку.  А  потом,  если  это  так
необходимо, можно будет возобновить наше путешествие.
   Стефен с минуту обдумывал это предложение - наиболее трезвое  из  всех,
сделанных Жеромом с тех пор, как они ступили  на  землю  Испании.  Досадно
отказываться от задуманного, но продолжать брести через  эту  пустыню  без
гроша в кармане было, по-видимому, невозможно. Стефен кивнул.
   - Отсюда до побережья не больше ста сорока километров.
   Пейра, стянув с ноги носок, озабоченно разглядывал пятку.
   - Как скоро, по-твоему, можем мы туда добраться?
   - Продвигаясь такими темпами, как сейчас, - примерно через неделю.
   По ту сторону слабо тлеющего костра послышался горестный вздох.
   - Друг мой, боюсь, что мне придется вступить в орден босоногих  раньше,
чем я предполагал. Очень сомневаюсь, чтобы завтра мне удалось натянуть  на
ноги эти ботинки.



6

   Через три дня, когда они  находились  еще  на  полпути  между  Лерой  и
Малагой, дело начало принимать скверный оборот. В полдень они, как обычно,
остановились отдохнуть и присели  у  дороги  в  тени  пробковых  деревьев.
Солнце,  проникая  между  ветвей  низкорослого  деревца,  отбрасывало   на
песчаный откос подвижные, мерцающие блики.  В  тени  перевернутой  тележки
ослик стоял, не шевелясь, похожий на глиняное изваяние. Стефен  в  рваной,
засаленной рубахе, грязный, небритый, почерневший от солнца, мог бы  сойти
за бродягу. Пейра стянул с ноги башмак и закатал штанину до колена. Обычно
он, словно  старая  дева,  ревниво  оберегал  свою  особу  от  посторонних
взглядов, но на этот раз, молча обследовав ногу, повернулся к Стефену:
   - Нога меня замучила. Может, ты посмотришь?
   Стефен  мимоходом  бросил  взгляд  на  его   ногу,   затем,   несколько
встревоженный тем, что увидел, осмотрел ее более внимательно. Он знал, что
натертая пятка беспокоит Пейра (не раз, стянув с ног тесные ботинки, Пейра
ковылял за тележкой по пыльней дороге босиком), однако он никак не  думал,
что дело так скверно. Вся ступня у Пейра сильно распухла,  на  воспаленной
пятке зияла гноящаяся ранка.
   - Ну, что? - Пейра пристально наблюдал за Стефеном.
   -  Больше  вы  пешком  не  пойдете.  -  Стефен  говорил  спокойно,   но
решительно. - Сейчас, во всяком случае.
   - А что у меня с ногой, как ты думаешь?
   - Похоже, вы загрязнили ранку. Попытаемся что-нибудь сделать.
   Стефен достал из чемодана чистую рубашку и  оторвал  от  нее  несколько
полос материи. Смочив тряпку водой, которую они  теперь  всегда  возили  с
собой в бутылке из-под вина, он тщательно промыл ранку и наложил  на  ногу
нетугую влажную повязку.
   - Ну, как?
   - Холодит... Правда, как будто немного полегчало.
   До сих пор Стефен предоставлял  все  решать  Пейра,  однако  теперь  он
понял, что должен взять бразды правления в свои руки. Сначала  он  подумал
было, не повернуть ли им назад, в Леру,  но  это  был  захудалый  поселок,
почти деревушка, и Стефен решил двигаться  дальше.  Малага  -  дело  более
надежное, и нужно попасть туда как можно скорее.
   Он запряг ослика, помог Пейра  забраться  в  тележку,  устроил  его  на
заднем сиденье, и они двинулись дальше.  Шагая  рядом  с  осликом,  Стефен
понукал его, заставляя идти быстрее, а на крутых подъемах заходил сзади  и
помогал, подталкивая тележку. Так они двигались без остановки целый день и
к пяти часам добрались до поселка Касабы.
   На центральной  площади  поселка  Стефен  подошел  к  какому-то  юноше,
наполнявшему ведро у колодца, и попросил его указать, где живет врач.
   - У нас в Касабе нет medico [врача (исп.)].
   - Ни одного врача?
   Юноша отрицательно покачал головой.
   - В случае нужды к нам приезжают из Леры или из Малаги. Впрочем, у  нас
есть очень хороший farmaceutico [аптекарь (исп.)].
   - А где его можно найти?
   - Сейчас я провожу вас, сеньор.
   Молодой человек держался весьма предупредительно и учтиво. Он провел их
по лабиринту узеньких улочек и остановился перед дверью,  над  которой  на
красно-сине-белом шесте красовалась  вывеска:  "Barberia"  [парикмахерская
(исп.)]. Стефен помог Пейра вылезти из тележки, и они вошли в дом.
   Высокий, необычайно худой человек в серой куртке из  альпага  не  спеша
стриг мальчика. У человека было бледное, замкнутое и печальное лицо, какие
часто встречаются в Кастилии, и какой-то отрешенный, потусторонний взгляд,
словно он готовился переступить порог небытия.
   - У моего друга болит нога. Не могу ли я  попросить  вас  взглянуть  на
нее?
   - Присядьте, пожалуйста.
   Парикмахер продолжал стричь мальчика  -  меланхолично,  неторопливо,  с
достоинством. Минут через пять со стрижкой  было  покончено.  Он  стряхнул
салфетку, сложил ее, убрал ножницы и  обратил  к  путешественникам  взгляд
своих мечтательных глаз.
   - Я к вашим услугам.
   Пейра размотал повязку и поднял повыше  ступню.  Парикмахер  обследовал
ранку.
   - Вы что - братья?
   - Нет, я уже сказал вам: друзья.
   - Вы не испанцы?
   - Нет, - сказал Стефен. - Я Ingles [англичанин (исп.)].
   - Ах, Ingles. Вам повезло, что вы оказались в Испании в  это  печальное
время. А чем вы занимаетесь? И откуда вы прибыли сюда к нам?
   - Мы художники... картины пишем... Мы едем из Гранады.
   -  Это  нелегкий  путь.  Особенно  с  такой  ногой.  И   куда   же   вы
направляетесь?
   - В Малагу.
   - Красивый город. Я провел там медовый месяц с моей женой. Теперь  она,
увы, обрела покой на небесах. А сам я из Сарагосы. Вы  не  бывали  в  этом
городе? Он лежит на реке Эбро. Я родился возле Ла-Сео, река была видна  из
окон. Увы, увы! Верно, я никогда не увижу ее больше! Ну, да это не так  уж
важно. - Он осторожно надавил большим пальцем на ступню. - Больно?
   - Не особенно, - отвечал Пейра. В маленькой полутемной каморке лицо его
казалось очень бледным, и Стефен понял, что он лжет.
   - Ну так... Поглядим, что тут можно сделать.
   Парикмахер отворил дверцу дощатого шкафа, стоявшего в углу, и  разыскал
на полке среди  бесчисленного  количества  всевозможных  склянок  банку  с
какой-то желтой мазью. Костяной  лопаточкой  он  осторожно  намазал  ранку
мазью и сказал:
   - Эту мазь я составил сам. Она проста, но успокаивает боль.
   - Значит, она должна помочь?
   - А вы как думали?
   Ранку прикрыли ватой, ногу нетуго забинтовали марлевым бинтом,  и,  так
же как после первой перевязки, Пейра облегченно и с надеждой вздохнул.
   -  Muchas  gracias,  senjor!  [Большое  спасибо,  сеньор!  (исп.)]   Вы
возродили меня к жизни.
   Стефен встал, секунду поколебался, затем сказал  чрезвычайно  смущенно,
но решительно:
   - Видите ли, дело в том... Дело в том, что у нас нет ни гроша.  Но  как
только мы попадем в Малагу, наши  дела  поправятся.  Скажите,  пожалуйста,
сколько мы вам должны, и я вышлю вам эту сумму в течение недели.
   Парикмахер перевел взгляд с  Пейра  на  Стефена  и  царственным  жестом
поднял руку.
   - Ни слова больше, приятель. За  тот  пустяк,  что  я  сделал,  вы  уже
отблагодарили меня добрым словом. Но я советую вам, как только приедете  в
Малагу, не медля ни минуты, показать ногу врачу. - Он пристально посмотрел
на Стефена и добавил вполголоса, когда они уже  направлялись  к  двери:  -
Нога мне не нравится. В подобных случаях  всегда  можно  ждать  неприятных
последствий.
   Впервые дурное предчувствие омрачило  душу  Стефена  -  словно  облачко
набежало на солнце. Пейра же, наоборот,  казалось,  повеселел.  Когда  они
покидали селение, он громко восхвалял своего благодетеля и -  с  особенным
красноречием - его лекарское искусство, которое он сравнивал с официальной
медициной к вящему посрамлению последней. "Давно я утратил  в  нее  всякую
веру", - заявил  Пейра.  Он  многословно  распространялся  о  достоинствах
различных мазей и притираний, о целебных свойствах растительного  масла  и
вина при врачевании ран, о  бальзамах,  розмарине  и  поваренной  соли,  о
редких настоях лекарственных трав, содержащих в  себе  мирру,  бергамот  и
амбру и приносящих исцеление за одну ночь, особенно если они  приготовлены
алхимиками Востока... Можно не сомневаться,  утверждал  он,  что  в  жилах
этого доброго цирюльника из  Касабы  течет  кровь  древних  мавров.  После
многочасового молчания эта словоохотливость  производила  весьма  странное
впечатление, и Стефен с возрастающей тревогой отметил про себя,  что  щеки
Пейра  слегка  порозовели.  И  снова,  еще  отчетливее,  чем  прежде,   он
почувствовал, что надо спешить.
   Дорога поначалу была не тяжела,  и  они  продвигались  вперед  довольно
быстро. Когда же начало смеркаться, они стали поглядывать  по  сторонам  в
поисках ночлега, и Стефен увидел в отдалении на краю жнивья,  где  паслось
несколько овец, большой сарай. Это была удача. Сарай, полный свежего сена,
обещал не только удобный ночлег, но и пропитание  для  их  ослика.  Стефен
перенес Пейра из  тележки  в  сарай,  затем,  понуждаемый  необходимостью,
поймал - после многочисленных неудачных попыток -  козу  и  подоил  ее.  В
тележке  отыскалось  несколько  зеленых  початков  кукурузы,  которые  они
раздобыли где-то дня два назад, и через полчаса Стефен уже сварил кашу  из
кукурузы на молоке.
   - Ну, как вы себя чувствуете? - спросил он Жерома, когда тот поел.
   - Друг мой, я глубоко тронут твоей заботой и вниманием.
   - Пустое... а как нога?
   - Побаливает, конечно.  Однако  я  расцениваю  это,  как  положительный
симптом. Если сегодня мне удастся хорошенько  выспаться,  к  утру  я  буду
совершенно здоров.
   Но выспаться Пейра  не  удалось.  Всю  ночь  он  беспокойно  ворочался,
стонал, кряхтел и  что-то  негромко  бормотал,  а  когда  забрезжил  серый
рассвет, Стефен увидел,  что  ему  явно  стало  хуже.  Теперь  уже  Стефен
встревожился не на шутку: он понял, что у него  на  руках  тяжело  больной
человек. Он не решался больше  обследовать  его  ногу  в  таких  условиях.
Наложив в тележку сена,  он  помог  Пейра  доковылять  до  нее  от  сарая,
постарался устроить его как можно удобнее и поспешил тронуться в путь.
   Отдохнув и поев, ослик бодро шагал вперед. Стефен, как всегда,  помогал
ему взбираться на  склоны  холмов,  и  они  довольно  быстро  продвигались
вперед. Если только им удастся к ночи добраться до Малаги - о  том,  чтобы
еще раз заночевать в дороге, Стефен  боялся  даже  подумать,  -  он  сразу
отправится в консульство за помощью. В таком  крупном  порту,  несомненно,
должен быть французский или английский консул. И он  все  шагал  и  шагал,
погоняя ослика,  останавливаясь  лишь  на  минуту,  чтобы  напоить  Пейра,
который страдал от жажды. Передавая Пейра бутылку, Стефен чувствовал,  что
тот горит, как в огне. Дорога опять испортилась и крутой спиралью  полезла
вверх, к зубчатому хребту,  добравшись  до  которого  и  преодолев  крутой
зигзагообразный спуск они снова оказались  перед  почти  отвесным  склоном
горы, на который им предстояло взобраться. Однако для отдыха не оставалось
времени. В полдень Стефен соорудил из одеяла и палок нечто вроде балдахина
над  тележкой.  Пейра  немного  успокоился   и   притих.   Он   находился,
по-видимому, в полубессознательном состоянии. Вся  его  напускная  бравада
слетела с него, он то и дело спрашивал, не видна ли Малага.
   Теперь уже и Стефен беспрестанно поглядывал через плечо, словно надеясь
на чудо, на то, что  вдруг,  откуда  ни  возьмись,  появится  какой-нибудь
экипаж, - ну пусть хоть ветхая, полуразвалившаяся колымага, что угодно,  -
лишь бы это помогло им скорее добраться до цели.  Но  вокруг  не  было  ни
души.
   Когда солнце склонилось к закату и от гранитных глыб, торчавших повсюду
среди этого безлюдья, протянулись по пыльной земле длинные  тени,  чувство
беспомощности, почти панического страха охватило  Стефена.  Эти  пустынные
холмы, эта первозданная дичь и глушь уже  сами  по  себе  нагоняли  тоску,
парализовали  волю,  заставляли  сердце   болезненно   сжиматься.   Стефен
совершенно выбился из сил, а его мужественный маленький ослик понуро брел,
раздувая, как мехи, потемневшие от пота бока, и находился,  казалось,  при
последнем издыхании. А до побережья все еще  оставалось  никак  не  меньше
двадцати километров.
   Они взобрались еще на один холм, и с вершины его  Стефен  увидел  кучку
домишек. Это было крошечное, чрезвычайно жалкое с виду  горное  селение  -
всего штук тридцать пещер, выдолбленных  в  узкой  расщелине  между  скал.
Несколько худосочных свиней с засохшей  грязью  на  боках  рылось  в  куче
отбросов рядом с полуразрушенным колодцем. Грязь, запустение, убожество  и
нищета  превосходили  все,  что   можно   себе   вообразить.   Ни   одного
человеческого существа не было видно поблизости.
   Стефен остановился возле колодца и посмотрел вверх, на  голые  каменные
стены пещерного селения. Все жилища были расположены высоко  над  дорогой,
по откосам каньона. Мне нужна помощь, думал Стефен. Он оставил  тележку  у
колодца  и  начал  взбираться  по  крутому  склону.  Тропинки   не   было,
каменистый, изрезанный трещинами  и  выбоинами  склон  горы  осыпался  под
ногами. Стефен несколько раз  терял  равновесие,  но  ему  все  же  как-то
удалось удержаться и не упасть. Продвигаясь под конец уже на четвереньках,
он почти добрался до крайнего жилища, когда нога у  него  сорвалась  и  он
кубарем покатился вниз. Не успел он, весь  в  грязи,  весь  в  ссадинах  и
кровоподтеках, подняться на ноги, как у входа в  одну  из  пещер  появился
человек с ведерком в руке, вытряхнул из ведерка отбросы и крикнул Стефену,
чтобы тот убирался восвояси.
   "Они думают, что я пьян", - в отчаянии пробормотал про себя Стефен.
   Он поднялся с земли, наполнил водой из  колодца  свою  бутылку,  напоил
ослика и двинулся дальше. Прошло еще два часа. Какой путь проделали они за
это время, Стефен не имел представления.  Быстро  приближалась  ночь,  она
надвигалась с востока, раскинув свой черный плащ по небу. Стефен с  ужасом
озирался вокруг, не зная, что предпринять. Вдруг вдали, у края  каменистой
дороги,