оказалась  сливой,  приносившей   в   дни   его   юности   такие   сочные,
желтовато-красные плоды, и расколол ее на дрова. Он собрал в кучи листья и
устроил огромные костры, синие дымки которых взвивались ввысь, точно  лучи
прожектора на маяке.  Он  покрасил  амбар.  Вместе  с  Джо  -  мальчишкой,
приходившим работать в свободное от школы время,  -  он  починил  Каролине
курятник, который совсем развалился, что было на руку  лисе,  повадившейся
наведываться сюда из Броутоновского заповедника.
   Несколько раз он ходил по разным делам в деревню  и  неизменно  замечал
устремленные на него любопытные взгляды. Стефен привык к тому, что на него
глазеют на улицах, да и как было не обратить внимание на этого человека  с
ввалившимися щеками и коротко подстриженной бородой, шагавшего размашистой
походкой  и  к  тому  же  так  небрежно  одетого:  плисовые  штаны,  шарф,
повязанный узлом, непокрытая голова. Но это любопытство нимало не  трогало
его. Однако сейчас интерес соседей к нему был вовсе не таким уж  невинным.
Два или три раза мальчишки,  околачивавшиеся  на  углу  возле  кинотеатра,
выкрикивали ему вслед оскорбления. А как-то  днем,  когда  он  выходил  со
склада Синглтона - плотника, к которому зашел купить гвоздей  и  досок,  -
мимо его головы пролетел ком  грязи  и  кто-то  крикнул:  "Ишь,  ветеран!"
Стефен стиснул зубы: он понял, что весть о его  возвращении  уже  облетела
округу и что местное население не слишком расположено к нему.
   Это был необычный для него период безделья. Ему  не  хотелось  докучать
семье своей живописью, и он брал кисть только для  того,  чтобы  покрасить
толстые дубовые балки амбара.  Но  порой,  после  второго  завтрака,  если
погода стояла хорошая,  он  отправлялся  в  дальнюю  прогулку  по  холмам,
доходил до самого Чиллинхемского озера и там, укрывшись от  пронизывающего
ветра в высокой осоке, росшей по берегам, присаживался на пенек и заполнял
альбом набросками подернутой рябью воды и по-зимнему голых деревьев.
   Как-то раз под вечер, возвращаясь  из  такой  экскурсии,  он  вышел  на
проселок у перекрестка дорог, известного под названием Лисья застава,  где
в свое время собирались охотники с собачьими сворами, а в дни его  юности,
поскольку место это находилось как раз на полпути между домом настоятеля и
поместьем Броутонов, оба семейства нередко встречались здесь, чтобы вместе
отправиться на пикник или куда-нибудь на прогулку. И вот сейчас, подходя в
сгущавшихся сумерках к бывшей заставе, он вдруг  увидел  какую-то  женщину
без шляпы, в широком пальто, которая шла ему навстречу. Это была Клэр.
   - Я так и думала, что встречу вас здесь! -  Если  в  ее  приветствии  и
чувствовалось легкое смущение, то оно было  куда  менее  заметно,  чем  ее
жизнерадостный, оживленный тон, столь необычный для этой всегда сдержанной
женщины; Она улыбнулась.  -  Не  смотрите  на  меня  с  таким  удивлением.
Каролина сказала мне, что вы на озере. Вот я и решила попытать счастья:  а
вдруг встречу вас.
   Они пошли рядом. Вставал легкий  туман  -  испарения  земли  и  опавших
листьев, к которым примешивался слабый  запах  горящего  где-то  костра  -
тонкий, пьянящий аромат, само дыхание сассекского леса.
   - Чудесный сегодня был день, правда?
   - Изумительный, - согласился он. - Только уж очень рано начало темнеть.
   - Вы работали?
   - Да... понимаете, не могу удержаться.
   - Так ведь в этом ваше призвание, - горячо сказала она. - Кто же  может
винить вас за то, что вы вкладываете в любимое дело всего себя?
   Он молчал, и она продолжала все с тем же воодушевлением:
   - Нам так мало удалось поговорить тогда. Но теперь мы с вами соседи. Вы
рады, что вернулись домой?
   Он кивнул.
   - Когда возвращаешься на родину после нескольких  лет,  проведенных  на
чужбине, Англия кажется такой прекрасной, что в нее нельзя не влюбиться.
   Она метнула на него быстрый взгляд, но ничего не смогла прочесть на его
лице. Оба немного помолчали.
   - И вы можете здесь писать?
   - Писать где угодно могу. Пожалуй, в Англии - лучше, чем где-либо. Ведь
это только молодежь полагает, будто творить  можно  лишь  за  границей.  А
крупные художники-импрессионисты писали у себя на заднем дворе.
   - Ну, а это - ваш задний двор, Стефен.
   Он мрачно усмехнулся.
   - Я бы не сказал, что я здесь  persona  grata  [здесь:  желанный  гость
(лат.)]. Вы и сами, наверно, слышали обо мне кучу  всяких  пересудов...  и
сплетен!
   - Я не прислушивалась. Право же, Стилуотер был бы для вас  настоящим...
настоящим раем.
   - Неужели вы думаете, что меня можно снова загнать  в  эту  овчарню?  -
Несмотря на всю сдержанность,  в  голосе  его  звучали  жесткие  нотки.  -
Слишком я далек от верований и - благодарение богу! - предрассудков  моего
класса. Я не из тех, кто создан жить на проценты с капитала и быть столпом
общества. Нет, я для всех здесь - белая ворона и не приживусь уже  в  этих
местах.
   Он искоса взглянул на нее, и что-то в выражении его глаз больно  задело
ее, вызвало желание переубедить его.
   -  По-моему,  вы  ошибаетесь,  Стефен.  Сначала  жизнь  здесь  и  может
показаться вам трудной. Но если вы останетесь, кто знает: а вдруг все  так
обернется, что вы сами поймете...
   Внезапно она оборвала себя на полуслове, так и не досказав своей мысли.
Оба долго молчали.
   В тот день, когда Клэр встретилась со  Стефеном  на  выставке,  она  на
обратном пути, в поезде, вспомнила вдруг  о  Мемориальном  зале.  Вот  уже
несколько лет приходский  совет  собора  в  соседнем  городке  Чарминстере
собирал  деньги  на  сооружение  зала,  которым  могли   бы   пользоваться
многочисленные церковные общины и духовные комиссии  и  который  в  то  же
время мог бы служить библиотекой и читальней для  прихожан.  Осуществлению
этого плана, естественно, помешала война, а после нее изменился и замысел,
приобретя более грандиозный характер. По всей стране, как грибы, вырастали
памятники и  монументы.  И  вот  решено  было  превратить  будущий  зал  в
своеобразный памятник, который будет служить  не  только  упомянутым  выше
практическим целям, но и, напоминая о войне,  способствовать  прославлению
мира. Итак, было спроектировано  красивое  каменное  здание  в  готическом
стиле. Через год здание было построено, и на последнем заседании  комиссии
обсуждался вопрос о внутренней отделке зала. Поскольку  настоятель  собора
высказался против мозаики и витражей, считая, что здесь нужно что-то более
возвышенное, подумали о том, не расписать ли стены. Однако  архитектор  не
советовал этого делать на том основании, что дрань и штукатурка внутренних
стен не те, какие требуются, чтобы удержать надолго краску, и потому  было
единогласно решено заказать несколько панно, писанных  на  холсте  маслом,
вставить их в  рамы  из  сассекского  дуба  и  повесить  на  пяти  главных
простенках. Перебрали фамилии разных художников, но в этой  области  никто
толком не разбирался, а потому ни к какому решению так и не пришли.
   Все это Клэр  знала  не  только  потому,  что  ее  мать,  близкий  друг
настоятеля собора, вложила  немалую  сумму  в  строительство  зала,  но  и
благодаря своей личной дружбе с двумя членами комиссии и сейчас, подумав о
том, что она может повлиять на  выбор  художника,  была  почти  уверена  в
успехе. Вернувшись домой, Клэр так горячо взялась  за  дело,  что  это  на
секунду заставило ее насторожиться и даже встревожиться, но  она  поспешно
отбросила от себя все смущающие мысли и осталась глуха  к  слабому  голосу
благоразумия. Разве она не примерная жена и  мать,  прочно  привязанная  к
семье, вполне степенная замужняя женщина? Во  всем  этом  деле  она  лично
никак не заинтересована: ведь  она  питает  к  Стефену  чисто  сестринские
чувства. Итак, успокоившись и подкрепив свое решение этими доводами,  Клэр
на следующий же день отправилась на машине в Чарминстер.
   Настоятель  собора,  большой  знаток  санскрита,  был  человек   весьма
преклонного  возраста,  согбенный  и  высохший;  возрастающая  глухота   и
хронический артрит вынуждали его вести замкнутый образ жизни  и  выполнять
лишь самые необходимые обязанности - недаром последнее время стали  упорно
поговаривать, что он скоро уйдет на покой. Но достаточно было Клэр назвать
свое имя, чтобы ее тотчас пропустили к нему, хотя в эти  дневные  часы  он
обычно отдыхал. Настоятель тепло  встретил  ее  и,  приложив  к  уху  руку
трубочкой, выслушал  ее  предложение,  которое  она  постаралась  изложить
подипломатичнее. Возможно, имя Стефена, хоть он  и  плохо  его  расслышал,
всколыхнуло в душе настоятеля  какие-то  смутные  воспоминания,  пробудило
слабое эхо сомнений, но старческое благодушие и желание поскорее вернуться
к прерванному сну взяли верх. Быть может, молодой человек и  провинился  в
чем-то перед церковью, но он явно талантлив: совсем недавно в Лондоне была
его выставка, и к тому же  нельзя  не  принять  во  внимание,  что  он  из
церковной  среды.  Достопочтенный  Бертрам,  как  и  он,  окончил  колледж
св.Троицы, это отличный археолог и достойный служитель на  ниве  божьей  -
правда, последнее время ему что-то не везет в делах. И потом, кто  же  мог
предложить лучшего кандидата, чем дочь леди Броутон?  Настоятель  похлопал
ее по руке и обещал поговорить с председателем комиссии.
   Выйдя от настоятеля, Клэр как раз и направилась к председателю комиссии
контр-адмиралу в отставке  Реджинальду  Трингу,  который  жил  на  окраине
города в большой, крытой красной черепицей вилле "Воронье  гнездо".  Реджи
был дома и несказанно обрадовался Клэр: его  голубые  глазки  заискрились,
плешь заблестела, -  словом,  весь  облик  этого  низкорослого  крепыша  с
красным обветренным лицом излучал крайнее радушие; он суетливо провел Клэр
в библиотеку, где в камине горел огонь, и настоял на том, чтобы она выпила
с ним чаю.
   Во всей округе не было человека  более  сердечного,  более  веселого  и
общительного, чем Реджи Тринг. Член доброй полудюжины разных комиссий,  он
всегда  стоял  на  стороне  справедливости  и  преданно   служил   церкви,
государству и местному крикетному клубу. Несмотря на свои шестьдесят  лет,
контр-адмирал обладал поистине неиссякаемой энергией. Нечего  и  говорить,
что он был рьяным спортсменом, играл в гольф и теннис, танцевал, охотился,
удил рыбу, в соответствующее время года катался на коньках и, поскольку, к
его великому огорчению, скромные средства -  а  у  него  была  всего  лишь
пенсия - не позволяли ему держать лошадь  для  охоты,  неутомимо  ходил  с
собаками пешком по горам и долам, делая по много миль в любую погоду.
   Хотя этот добродушный толстяк отнюдь не был похож на сноба,  однако  он
превыше всего ценил пригласительные карточки с  золотым  обрезом,  которые
время от времени присылали ему из состоятельных домов графства и благодаря
которым  он  имел  возможность  небрежно  заметить  на  следующий  день  в
курительной комнате клуба Среднего Сассекса:  "Вчера  вечером...  в  замке
Дитчли..." Поэтому он не только любил Клэр и восхищался ее красотой, но ее
приглашения тешили его тщеславие. Когда, поговорив немного о  том  о  сем,
она завела речь об отделке Мемориального  зала,  это  несколько  озадачило
его, как и ее просьба держать их беседу в тайне. Но он был не из тех,  кто
стремится докопаться до скрытых  причин,  лежащих  в  основе  человеческих
поступков, и потому, после минутного недоумения, решил:  "Этот  Десмонд...
он ведь приходится двоюродным братом  Джофри...  сущий  камень  на  шее  у
семьи... вот она и хочет ему помочь". Когда  же  Клэр  упомянула  о  своем
посещении  настоятеля  собора,  Тринг  и  вовсе  успокоился  и,   пообещав
поговорить об ее просьбе со своими коллегами, налил ей  еще  чашку  чая  и
пододвинул печенье.
   Того, что сделала Клэр, было вполне достаточно. Тем не  менее  по  пути
домой она заехала еще в одно место - в Банк кафедрального собора  и  Южных
графств, солидное, почтенное учреждение, где свыше сотни лет  у  Броутонов
был свой счет. Управляющего Марка  Саттона,  который  заседал  в  комиссии
вместе с  Трингом,  перетянуть  на  свою  сторону  было  совсем  нетрудно.
Худощавый, анемичный, маленький, типичный клерк в крахмальном воротничке и
жестких манжетах, образец почтительного  внимания  к  клиентам,  он  сразу
решил, что нельзя упускать случай оказать услугу столь  высокопоставленной
даме и ценному клиенту. Он никому ничего  не  обещал  и  будет  более  чем
счастлив поддержать ее кандидата.
   До чего же все оказалось просто! Управляющий с поклонами проводил  Клэр
до дверей, и, выйдя из банка с радостным  сознанием  успешно  выполненного
дела, она  поехала  домой.  Теперь,  когда  семена  были  посеяны,  ей  не
терпелось увидеть, какие они принесут плоды. Прошло десять дней без всяких
известий; наконец сегодня, вскоре после полудня, ей  позвонил  Тринг.  Все
прошло благополучно; правда, два члена комиссии, Шарп и Кордли,  оказались
довольно несговорчивыми, но им с Саттоном удалось провести  свое  решение.
Десмонд должен предстать перед комиссией  и,  по  ее  одобрении,  получить
заказ.
   Клэр не без чувства торжества выслушала это  сообщение,  подтверждавшее
успех ее дипломатии. Надо немедленно сообщить обо  всем  Стефену.  И  вот,
словно деревенская  девушка,  пришедшая  на  свидание,  она  с  замирающим
сердцем добрых полчаса  вышагивала  взад  и  вперед  в  душистой  прохладе
спускающихся сумерек, подстерегая Стефена у Лисьей заставы, а теперь шла с
ним рядом и ни слова не могла вымолвить,  не  зная,  с  чего  начать.  Она
действовала из самых высоких побуждений, ни одна недостойная мысль ни разу
не пришла ей  в  голову,  однако  сейчас,  волнуясь  и  дрожа,  она  вдруг
почувствовала какую-то странную слабость, почти истому, ноги  отказывались
ей служить и сердце так билось, что больно  было  дышать.  Внезапно  из-за
поворота дороги выскочила машина, ярко осветив путников своими  фарами,  -
Клэр ахнула и ухватилась за руку Стефена.
   - Какой-то чудак не умеет ездить, - заметил он.
   В наступившей вслед за этим кромешной тьме они добрались до сторожки  у
входа в Броутоновское поместье, и Стефен остановился.
   - Я не пойду дальше, Клэр.
   - Почему? - она помедлила. - Джофри сегодня в  городе...  но  он  скоро
должен вернуться.
   Стефен покачал головой.
   - Мы теперь рано ложимся. В шесть часов у нас уже ужин.
   Предлог  это  был  столь  явно  надуманный,  что   Клэр   лишь   острее
почувствовала ложность своего положения. Ей вспомнились слова  Джофри:  "Я
не потерплю, чтобы этот тип бывал у меня в доме. И если я его встречу,  то
даже не  поклонюсь.  Вся  округа  знает,  что  он  отъявленный  мерзавец".
Возможно, поэтому Клэр и решила, что ей не следует дольше задерживаться со
Стефеном.
   - В таком случае спокойной ночи, Стефен, - пробормотала она. - Помните,
что я верю а вас. Все может измениться гораздо раньше, чем вы думаете. - И
она исчезла в тени подъездной аллеи.
   Спустя час Стефен добрался, наконец, до Стилуотера;  он  проделал  весь
путь чуть ли не бегом, чтобы не  опоздать  к  ужину.  Дом  настоятеля  был
необычно ярко освещен, и в холле Стефена нетерпеливо поджидала Каролина.
   - Наконец-то! - в волнении воскликнула она. - Я думала, что ты  никогда
не придешь. Отец хочет видеть тебя немедленно.
   Когда Стефен вошел в библиотеку, настоятель, шагавший взад и вперед  по
комнате, остановился и, с увлажненным взором подойдя к сыну, взял  его  за
руку:
   - Милый мальчик, сегодня в Чарминстере  мне  сообщили  одну  большую  и
совершенно неожиданную новость. - От волнения старик  чуть  не  плакал.  -
Твоя кандидатура обсуждается в связи с отделкой нового Мемориального зала,
и вполне возможно, что тебе поручат писать для него панно.



5

   На следующий день, сразу после трех часов,  в  тесной  канцелярии  суда
собрались четыре  члена  комиссии:  контр-адмирал  Тринг,  Саттон,  Джозеф
Кордли и Арнольд Шарп; настоятель собора отсутствовал. Вскоре они  вызвали
Стефена, ожидавшего в соседней комнате.
   Тринг, председатель комиссии, окинул вошедшего быстрым, но внимательным
взглядом и с облегчением перевел дух:  видимо,  он  ожидал  увидеть  нечто
худшее.  Правда,  волосы  и  борода  у  этого  молодого  человека  коротко
подстрижены  и  держится  он  весьма  независимо,  но   это,   несомненно,
джентльмен, одет аккуратно и скромно и вообще производит совсем не  плохое
впечатление.  Стефена  действительно  уговорили  снять  свои   неописуемые
плисовые штаны, и Кэрри приготовила ему белую рубашку  и  один  из  старых
темно-серых костюмов, который он носил, когда готовился стать священником,
и который и сейчас еще вполне прилично сидел на нем.
   - Добрый день, мистер Десмонд. Присядьте, пожалуйста. - Повинуясь жесту
Тринга и чувствуя на  себе  взгляды  всей  комиссии,  Стефен  сел.  -  Вы,
конечно, знаете, зачем мы вас пригласили, а потому перейдем прямо к  делу.
Речь у нас пойдет о Мемориальном зале. Мы хотим  заказать  для  него  пять
панно,  размером  примерно  шесть  футов  на  четыре.  Это   должны   быть
благородные произведения, проникнутые сознанием  героической  и  в  то  же
время трагической цели, во имя которой мы воздвигаем это здание. Насколько
мне известно, вы занимаетесь живописью уже немало  лет,  имеете  несколько
международных премий, выставлялись во многих  крупных  городах  -  словом,
обладаете всеми данными для выполнения той работы, какая нам требуется.
   - Я, конечно, постарался бы выполнить ее как можно лучше.
   Наступила небольшая пауза, во время  которой  Стефен  украдкой  оглядел
четырех мужчин, сидевших  за  длинным  столом.  Все  чувства  в  нем  были
обострены до предела, и потому он сразу понял, что двое из них настроены к
нему благожелательно, а двое - враждебно. И сейчас один из этих  последних
откашлялся - очевидно, готовясь что-то  сказать.  Это  был  Арнольд  Шарп,
стряпчий из Чарминстера, тощий, бесцветный человечек, с головой огурцом  и
маленькими,  хитрыми,  близко   посаженными   друг   к   другу   глазками.
Почувствовав, что Тринг  поддерживает  Стефена,  он  решил  ополчиться  на
художника, главным образом потому, что, выйдя из самых низов  -  отец  его
был поденщиком на близлежащей ферме, - он ненавидел  людей  состоятельных,
однако умело скрывал  это,  научившись  за  долгое  время  работы  в  суде
графства держаться с непроницаемым видом. Кроме того, он догадывался,  что
за  спиной  Стефена  стоят  куда  более  влиятельные  силы,  и,  хотя,  по
соображениям  политическим,  не  мог  открыто   выступить   против   такой
кандидатуры, решил создать для Стефена как можно больше трудностей.
   - Надеюсь, вы  принесли  что-нибудь  из  своих  работ,  чтобы  показать
комиссии?
   - К сожалению, нет.
   - А можно спросить, почему?
   - Большинство моих  последних  картин  находится  у  моего  лондонского
агента. Я с удовольствием  попрошу  его  прислать  мне  кое-что,  если  вы
желаете.
   - Мне кажется, - вмешался тут Тринг, - я могу, поручиться  за  то,  что
мистер Десмонд - человек вполне компетентный. То же самое может сказать  и
наш настоятель.
   - А достаточно ли  он  компетентен,  -  с  озабоченным  видом  произнес
стряпчий, - чтобы выполнить эту работу - ведь в ней должна найти отражение
минувшая война?
   Сосед  Шарпа,  толстяк  Джо  Кордли,  церковный  староста  и  розничный
торговец зерном и фуражом, втиснутый в слишком узкий  для  него  черный  в
белую клетку костюм, повернул к Стефену тупое красное лицо.
   - Вы не воевали, мистер Десмонд?
   - Нет.
   - Были освобождены от военной службы?
   - Нет.
   - Но, надеюсь, вы не сознательно уклонялись от нее?
   - Я был в это время за границей.
   - Вот оно что! - Кордли вздохнул  и  глубже  погрузился  своим  могучим
телом в кресло. - Значит, были за границей, но не в окопах:  так  сказать,
наблюдали войну со стороны.
   - Насколько мне известно, - снова  заговорил  Шарп,  вежливо  и  внешне
благожелательно, но без всяк