е из цыпленка и суфле из сыра. Гарри с видом  знатока  сам  откупорил
бутылку "Вдовы Клико". Но  чем  веселее,  непринужденнее  становилась  вся
компания, тем острее чувствовал Стефен свою полную непричастность  к  ней.
Было время, когда это общество пришлось ему по душе, но теперь, сколько он
ни старался подладиться под общее настроение, у него решительно ничего  не
выходило. Что такое случилось с ним, почему  он  сидит,  как  воды  в  рот
набрав, с убийственным сознанием,  что  ему  нечего  здесь  делать?  Эмми,
немножко хватив лишнего, принялась изображать  Макса  и  Монса,  и  Честер
хохотал во все горло, еще более заразительно, чем всегда. Ламберт, которым
Стефен так восхищался когда-то, представлялся ему теперь в точности таким,
каким  охарактеризовал  его  Глин,  -  манерным  и  весьма  посредственным
дилетантом. Образованный, хорошо воспитанный, хорошо защищенный от  всяких
превратностей жизни своим небольшим, но твердым доходом, он  в  погоне  за
удовольствиями порхал, как мотылек, не  желая  ничем  себя  утруждать  или
огорчать. Умело ухаживая за женщинами, он находил себе  клиенток,  которые
заказывали ему портреты или платили  хорошую  цену  за  его  разрисованные
веера и акварели. Мертвая улыбка Элизы и ее слегка  заострившийся  профиль
вскрывали  истинную  цену  этой  жизни.  Она  начинала   увядать,   вокруг
зеленоватых глаз с пушистыми светлыми ресницами  собирались  морщинки.  Ее
уменье подыгрывать и льстить мужу слегка поизносилось, однако  безоглядная
преданность ему делала ее все более  и  более  снисходительным  и  удобным
партнером в этой шарлатанской игре в искусство, при  каждом  упоминании  о
которой Стефен невольно раздраженно ерзал на стуле.
   После кофе и пирожных,  которых  Ламберт  съел  пять  штук,  сославшись
мимоходом на некоего стивенсоновского героя, обожавшего слойки  с  кремом,
все  вышли  посидеть  на  балконе.  Прочно  завладев  разговором,  Ламберт
описывал в иронических тонах  физические  и  духовные  недостатки  пожилой
дамы, над портретом которой он трудился.
   - Словом, - заключил  он  небрежно,  -  чего  же  еще  ждать  от  вдовы
чикагского мясника.
   - Надеюсь, ее чек не был фальшивым? - сухо заметил Стефен.
   - Нет... разумеется, - отвечал Ламберт. Он был явно уязвлен.
   Как ни  старался  Стефен  побороть  скуку,  время  тянулось  невыносимо
медленно. Наконец часов около трех, воспользовавшись паузой  в  разговоре,
он поглядел на Эмми.
   - Боюсь, что нам пора.
   - Глупости, - запротестовал Честер. - У нас еще весь вечер впереди.  Вы
не можете так рано нас покинуть.
   - Я опоздаю на работу.
   - Ну, а тебе почему бы  не  остаться,  Эмми?  -  пленительно  улыбнулся
Гарри. - Я тебя потом провожу.
   Наступило короткое молчание. Стефен видел, что Эмми колеблется. Все  же
она решительно тряхнула головой.
   - Нет. Я ухожу тоже.
   Они распрощались. Швейцар нашел им фиакр. Когда они завернули за угол и
гостиница скрылась из глаз, Стефен наклонился к Эмми.
   - Это было очень мило с твоей стороны - уйти вместе со  мной.  Я  очень
тебе за это благодарен.
   - Больно-то они мне нужны, я не продешевлю себя.
   Не такого ответа он от нее ждал, и все  же  снисходительность,  которую
она проявляла к нему в последние дни, придала ему смелости. Он придвинулся
к ней ближе, нашел под фартуком фиакра ее руку.
   - Отвяжись, - сказала она капризно, отпихивая  его.  -  Неужели  ты  не
понимаешь, что со мной?
   Он растерянно, с недоумением глядел на нее, и она  откровенно  и  грубо
объяснила ему физиологическую причину своего  состояния,  которая,  должно
быть, и побудила ее - если только это было правдой - поспешить с отъездом.



11

   После сутолоки и волнений  кочевой  жизни  большинство  артистов  цирка
Пэроса были рады обосноваться в своих зимних квартирах на Лазурном берегу.
Здесь они оседали надолго; у многих имелись родственники в  Ницце,  Тулузе
или Марселе, которых можно было навестить, пользуясь  тем,  что  досуга  у
всех стало больше Цирк хотя и продолжал работать, но программа сократилась
до пяти выступлений в неделю, и после большого  воскресного  представления
все артисты в понедельник и вторник были свободны.
   Жизнь товарищей Стефена уже потекла по новому, но  привычному  для  них
руслу. Макс стал снова давать уроки игры на скрипке, и каждый вечер  можно
было наблюдать, как он с черным грушевидным футляром под  мышкой  проворно
семенит куда-то на своих коротеньких  ножках.  Крокодил  почти  все  время
пропадал в Национальной библиотеке, склонившись над толстыми фолиантами, а
по возвращении пытался растолковать Стефену и Джо-Джо  какое-нибудь  новое
откровение, почерпнутое у Шопенгауэра. Фернан,  похудевший  и  задумчивый,
отправлялся  каждое  утро  под  руку  с  женой  к  гомеопату.  Он  страдал
гастритом, и ему были прописаны ежедневные  промывания  желудка.  Джо-Джо,
наиболее практичный из всех, подыскал себе побочную  работенку  в  конюшне
"Негреско", где и проводил почти все вечера, делая вид, что моет  экипажи,
а заодно сплетничая с грумами  и  шоферами,  собирая  сведения  о  местных
скаковых лошадях и с кривой усмешкой в углах большого, похожего на  капкан
рта отпуская саркастические замечания по адресу посетителей отеля.
   А Стефен начал делать эскизы для  большой  картины,  где  он  собирался
использовать предварительные наброски, сделанные во  время  представлений.
Картина должна была называться "Цирк". Задача была не  из  легких:  Стефен
задумал сложную композицию с множеством фигур и широкой гаммой гармоничных
и контрастных тонов. У него не было ни мастерской, ни достаточно  большого
холста, и он решил  последовать  примеру  старых  мастеров  и  для  качала
сделать все в уменьшенном  масштабе  и  без  деталей.  В  процессе  работы
замысел захватил его целиком. Он уже чувствовал, что  материал,  собранный
им в результате терпеливейших наблюдений и зарисовок на протяжении  многих
недель, должен принести хорошие плоды.
   После завтрака в "Сиреневом отеле" стрелка  барометра,  указывавшая  на
перемены в настроениях Эмми, качала медленно, но неуклонно приближаться  к
"ясно". Ни Честер, ни Ламберты больше  не  появлялись  -  это  знакомство,
по-видимому, сошло на нет. У Стефена в душе давно  гнездилось  подозрение,
что Честер и Эмми были когда-то увлечены  друг  другом.  Быть  может,  оно
возникло из какого-нибудь случайно оброненного Глином замечания, и  теперь
он испытывал радость, видя, как мало огорчена Эмми тем, что эти  отношения
оборвались. У Эмми, как и у других циркачей, нашлись свои  дела  в  Ницце.
Сестра мадам Арманд, проживавшая на окраине, сразу за предместьем Сен-Рош,
держала  небольшую  шляпную  мастерскую,   изготовлявшую   преимущественно
соломенные карнавальные шляпки. Эмми, как  большинство  француженок,  была
чрезвычайно способна ко всякого рода рукоделию, и теперь она каждый  вечер
степенно садилась в трамвай и отправлялась "немножко подработать  себе  на
булавки" в мастерскую "Соломенная шляпка". Поэтому Стефен  виделся  с  ней
еще реже, чем прежде. Однако он чувствовал себя спокойнее. Эти  неожиданно
обнаружившиеся новые  стороны  ее  натуры  -  скромность  и  трудолюбие  -
пришлись  ему  очень  по  душе.  Однако  такая  работа,   вероятно,   была
однообразна и утомительна, и Стефен решил, что должен как-то  скрасить  ее
монотонность. В "Кларьон-де-Нис" он прочел, что  ангажированная  на  сезон
оперная труппа дает в следующий понедельник в помещении  юродского  казино
"Богему". Стефен решил, что это романтическое изображение жизни студента в
Париже должно понравиться Эмми, и при следующей встрече предложил ей:
   - Давай пойдем в понедельник в театр.
   - В  театр?  -  Она  как  будто  слегка  растерялась.  -  Разве  ты  не
собираешься работать над своей картиной?
   - Вечером, конечно, нет.
   - Ну что ж... если тебе так хочется...
   - Отлично. Я возьму сегодня билеты.
   Он отправился пешком в казино и взял  два  билета  в  бельэтаж,  затем,
зная, как Эмми любит "кутнуть",  заказал  на  вечер  столик  в  ресторане.
Готовясь к этому вечеру, он снова ощутил то мучительное волнение,  которое
всегда охватывало его при мысли о том, что он останется с Эмми наедине.
   Настал  понедельник.  Изготовив  очередную  серию   портретов,   Стефен
тщательно вымылся в жестяном  тазу  за  фургоном,  надел  чистую  рубашку,
которую выстирал себе накануне, и костюм. Он был уже вполне  готов,  когда
услышал за спиной шаги Эмми. Он обернулся и  замер,  увидя,  что  лицо  ее
выражает сожаление.
   - Что случилось?
   - Я не могу пойти с тобой сегодня.
   - Не можешь?
   - Нет. Сестра мадам Арманд заболела гриппом. Я должна побыть с ней.
   - Мадам Арманд может сделать это сама.
   - Нет, нет, там у них очень срочный заказ. Мадам с этим не справится.
   - Но мне кажется...
   - Нет, право же, я никак не могу.
   Наступило довольно продолжительное молчание.
   - Ну что ж... Нет, так нет. - Он был глубоко разочарован,  но  старался
не подать виду.
   - Ты пригласи кого-нибудь еще. Жалко, если пропадут билеты.
   - Черт с ними! Какое это имеет значение?
   - Мне, право, жаль. - Она сочувственно похлопала его по руке. -  Может,
как-нибудь в другой раз.
   Ее озабоченный, огорченный вид смягчил боль разочарования.  И  все  же,
когда Стефен, поглядев ей вслед, медленно обернулся  и  выплеснул  мыльную
воду  из  таза,  у  него  было  такое  расстроенное  лицо,  что   Джо-Джо,
наблюдавший всю эту сцену, полулежа на ступеньке  и  опираясь  на  локоть,
поднялся и подошел к нему.
   - Как дела? - спросил он, не переставая ковырять соломинкой в зубах.
   - Все в порядке.
   - Ты что-то разоделся.
   - Да, я надел костюм, если ты это имеешь в виду.
   - Куда же ты собрался?
   - В театр. Пойдем со мной. Дают "Богему".
   - Это что - водевиль?
   - Нет, опера.
   - Опера - это не для меня. Пойдем лучше в "Провансаль", выпьем.
   Они пересекли площадь и направились к  ближайшему  кафе,  находившемуся
под особым  покровительством  труппы  Пэроса.  Это  был  славный,  хоть  и
дешевенький ресторанчик с длинными  столами  и  скамейками,  стоявшими  не
только в помещении, но и прямо под открытым небом. Внутри было  темновато,
играла радиола, посетители сидели, скинув пиджаки. Джо-Джо кивнул каким-то
рабочим, которые по пути домой зашли пропустить стаканчик.
   - Ты какую отраву предпочитаешь, аббат?
   - Все равно... Ну, хоть вермут...
   - Вермут! Quelle blague! [Какая ерунда! (франц.)] Будешь пить коньяк. -
Джо-Джо крикнул, чтобы подали перно и коньяк.
   Напитки разносила рослая молодая особа с голыми красными руками, у  нее
были круглые крепкие груди, которые перекатывались под блузкой, словно два
кокосовых ореха.
   - Чем плоха красотка? - Джо-Джо привычным жестом процедил  перно  через
кусочек сахара, затем с наслаждением глотнул мутную беловатую жидкость.  -
Ее зовут Сузи. И это не какая-нибудь потаскушка. Хозяйская  дочка.  Почему
бы тебе не попытать  счастья?  Такие  здоровенные  девки  любят  невысоких
мужчин.
   - Поди ты к черту.
   Джо-Джо усмехнулся.
   - Вот это лучше. Вся твоя беда в том, что ты вечно держишь себя в узде.
   - Что ты хочешь этим сказать?
   - Sacrebleu! Мог бы немножко дать себе волю. Ты же не тряпка, я в  этом
убедился тогда ночью... когда ты прыгнул с трамплина.  Тебе  нужно  завить
горе веревочкой. Плюнуть на все и загулять. Напиться, загулять  так,  чтоб
чертям тошно стало.
   - Я пробовал. У меня это как-то не получается.
   Оба помолчали.
   - В "Негреско" каждый вечер чай и танцы - очень  шикарно.  Может,  тебе
стоит заглянуть туда.
   В словах Джо-Джо прозвучал какой-то намек, но Стефен лишь  отрицательно
покачал головой.
   Джо-Джо развел руками. Затем сказал:
   - А что случилось с красавицей велосипедисткой?
   - Она должна навестить сестру мадам Арманд.
   - У Арманд есть сестра? Неужто еще  одна  такая  сука  рыщет  по  нашей
многострадальной земле?
   - У нее шляпная мастерская в Люнеле, за Сен-Рошем. И она больна.
   - Вот оно что! -  Джо-Джо  кивнул.  -  Подвиг  милосердия.  Мадемуазель
Найтингейл [известная английская филантропка в  сестра  милосердия]  номер
два.
   Он умолк и  с  минуту  глядел  на  Стефена,  иронически  скривив  губы.
Чувствовалось, что он хочет сказать  еще  что-то,  раскрыл  было  рот,  но
ограничился тем, что слегка  пожал  плечами,  поманил  официантку,  жестом
приказал ей принести еще вина и заговорил о предстоящих назавтра скачках.
   В семь часов они вышли из кафе. Джо-Джо отправился задавать корм  своим
арабским скакунам, и Стефен остался один. После  трех  порций  коньяку  он
немного успокоился и повеселел, но идти одному  в  театр  ему  все  же  не
хотелось. Вечер был восхитительно  хорош  -  жалко  губить  его  в  душном
казино. Внезапно его осенила отличная  мысль.  Люнель  -  это  не  так  уж
далеко. Проезд до Сен-Роша в трамвае стоит всего двадцать сантимов. Почему
бы ему не отправиться туда? Он разыщет мастерскую мадам Арманд и  проводит
Эмми домой. Ну, может, придется подождать, пока  она  закончит  работу.  А
если повезет, они еще успеют поужинать вместе.
   Надежда окрылила его, и  он  зашагал  быстрее  через  бульвар  Риссо  к
площади Пигаль, где без труда отыскал остановку  трамвая,  который  шел  в
северное предместье. Трамвай тащился медленно,  и  поездка  заняла  больше
времени, чем предполагал Стефен, но все же не  было  еще  восьми  часов  и
солнце еще не  село,  когда  Стефен  добрался  до  цели.  Люнель  оказался
поразительно крохотным  и  диким  местечком.  На  плоской  равнине,  среди
огородов, пролегала единственная и даже не замощенная улица с  невысокими,
белеными известкой домиками, - это и было все  предместье.  Стефен  дважды
прошел из конца в  конец  по  этой  улице,  однако  не  обнаружил  никаких
признаков мастерской "Соломенная шляпка". В местечке было всего  несколько
магазинов, и ни один из них ни в малейшей степени не  походил  на  шляпную
мастерскую. Совершенно озадаченный,  сбитый  с  толку,  Стефен  постоял  с
минуту на  резком  порывистом  ветру,  крутившем  на  дороге  пыль,  затем
повернул обратно и направился на  почту,  которая,  будучи  расположена  в
одном помещении с бакалейной лавкой, все еще была открыта. Здесь он  навел
справки и установил, что  в  Люнеле,  насколько  известно,  нет  ни  одной
модистки, не говоря уже о шляпной мастерской.
   Возвращаясь в Ниццу в полупустом вагоне трамвая, Стефен криво усмехался
про себя. От тряски у него звенело в ушах. Может  быть,  это  какая-нибудь
идиотская ошибка, может быть, Эмми назвала какой-то совсем другой поселок,
а он просто ослышался? Нет! Он был убежден, что она говорила  про  Люнель,
да и не один,  а  много  раз.  Может  быть,  она  второпях  придумала  эту
отговорку, чтобы отделаться сегодня от него? Тоже нет: ведь  она  вот  уже
две недели как отправлялась каждый  вечер  к  сестре  мадам  Арманд.  Лицо
Стефена мрачнело все больше. Уже совсем смерклось, когда  он  добрался  до
Карабасель. На площади, где расположились цирковые фургоны,  было  тихо  и
совершенно безлюдно. Стефену хотелось  пойти  к  фургону  Эмми  и  узнать,
возвратилась ли она домой, но гордость и усталость одержали верх. Он и без
того вел себя нелепо и глупо, не хватало еще устраивать сцепы по ночам. Он
поднялся к себе в фургон, лег на койку и закрыл глаза. Он  выведет  ее  на
чистую воду завтра утром.



12

   Наутро он поднялся рано, но Эмми нигде  не  было  видно.  Только  около
одиннадцати часов она появилась в дверях фургона, в синем в белую  полоску
бумажном халатике, в ночных туфлях на босу  ногу,  и  присела  на  верхнюю
ступеньку с чашкой кофе в руках. Стефен подошел к ней.
   - Доброе утро. Ну, как твоя больная?
   - О, все в порядке.
   - Был доктор?
   - Разумеется.
   - Ничего серьезного, надеюсь?
   Она отхлебнула глоток кофе.
   - Я ведь, кажется, уже говорила тебе, что у нее грипп.
   - Но это довольно заразная штука, - участливо заметил он. -  Ты  должна
быть очень осторожна.
   - Обо мне не беспокойся.
   - Нет, в самом деле... Там такой пронизывающий ветер - в этом Люнеле. А
трамвая приходится ждать часами.
   Отхлебывая кофе, она подняла на него глаза и, помолчав, сказала:
   - Откуда ты знаешь, что в Люнеле?
   - Я был там вчера вечером.
   В ее глазах промелькнуло подозрение, по она тут же расхохоталась.
   - Так я тебе и поверила. Ты был в театре.
   - Ничего подобного, я был в Люнеле.
   - Зачем?
   - Хотел купить тебе шляпку. Но, к сожалению, не обнаружил  там  никакой
шляпной мастерской.
   - На что это ты намекаешь?
   - Да и сестрицы мадам Арманд я там тоже не обнаружил, если на то пошло.
   - А какого дьявола  ты  суешь  свой  нос  в  чужие  дела?  Тебя  что  -
приставили следить за мной? Шпион несчастный!
   - Ну, я хоть не лгу.
   - А кто это, по-твоему, лжет? Я тебе правду сказала. Могу даже  отвезти
тебя туда, если захочу. Почем я знаю, где это тебя вчера носило? Там  есть
мастерская. Только, - торжествующе добавила она, - сестра мадам - вдова  и
ее фамилия вовсе не Арманд. А теперь, может, ты уберешься  отсюда  и  дашь
мне спокойно позавтракать?
   Сердце Стефена бешено колотилось, он смотрел на нее, раздираемый гневом
и отчаянием. Он чувствовал, что она лжет: в случае необходимости она умела
быть увертливой, как угорь. Ее яростное возмущение уже само по  себе  было
подозрительным. И все же, как знать, она могла говорить и  правду.  Стефен
всей душой желал поверить ей. Как всегда, он готов был  считать  виноватым
себя. "А что если я совсем не прав, совсем не понимаю ее?" - думал  он,  и
сердце у него замирало. Ему мучительно захотелось примириться с нею, и это
парализовало его волю.
   - Я так ждал этого вечера, который мы должны были провести вместе...  -
пробормотал он.
   - Это еще не оправдание.
   - Ну все равно, давай забудем об этом.
   - Сначала ты должен попросить у меня прощения за то, что  обозвал  меня
лгуньей. Или, может, ты не хочешь?
   Стефен колебался, опустив глаза, нервно покусывая  губу.  Его  гордость
восставала против этого  нового  унижения,  но  тяга  к  Эмми  делала  его
малодушным.
   - Хорошо... если тебе так  хочется.  Я  не  собирался  обидеть  тебя...
прости. - Слова не шли у него с языка, он презирал себя.
   Остаток дня он провел в растерянности, не  зная,  на  что  решиться,  и
изнывая от  желания  быть  возле  нее.  Он  заметил,  что  она  никуда  не
отлучалась в этот день, и это доставило ему  некоторое  утешение.  Вечером
после представления она тотчас ушла к себе. И все  же  Стефен  чувствовал,
что так продолжаться не может, он этого не вынесет. Будь что будет, но  он
должен знать, где правда и где ложь.
   На другой день после завтрака она направилась к площади  Пигаль,  и  он
последовал за ней. Прежде, слушая разговоры о  подозрительных  мужьях  или
ревнивых  любовниках,   которые,   усомнившись   в   верности   жены   или
возлюбленной, начинают за ней шпионить, он испытывал к этим  людям  только
презрение. Теперь же он ничего не мог поделать  с  собой.  Однако,  будучи
неопытен в такого рода делах и изо всех сил стараясь не попасться Эмми  на
глаза, он потерял ее из виду на трамвайной  остановке  у  площади  Пигаль.
Впрочем, ему показалось,  что  он  видел,  как  она  садилась  в  трамвай,
курсирующий между площадью и променадом, и он вскочил в тот,  что  отходил
следом. Через пятнадцать минут он был  уже  на  набережной.  Он  торопливо
огляделся по сторонам, дважды прошелся по  эспланаде  из  конца  в  конец,
заглянул в казино и обошел все залы, но Эмми нигде не было видно. Он стоял
в нерешительности, и внезапно ему припомнилось, как  ухмыльнулся  Джо-Джо,
рассказывая  о  вечернем  чае  с  танцами  в   "Негреско".   Трудно   было
предположить, что Эмми окажется сейчас именно там, но тем не менее  Стефен
перешел через улицу, вошел в сад музея Массены и поверх  золоченых  шпилей
чугунной   решетки   увидел   крытую   веранду   отеля,