заклял, чтобы потомкам его верно служил. Вот и служу.
   Егоша всмотрелся в бледное пятно.
   - Так говоришь, словно недоволен...
   - С чего мне довольным быть? Я  -  вечный  раб.  Рабу  довольства  не
положено. А ты можешь быть и счастливым, и довольным, только не хочешь.
   Егоша усмехнулся.  Речи  Блазня  развеселили  его.  Жаловался  нежить
совсем по-человечески, со слезливой обидой в голосе.
   - В чем же мое счастье? - подзадорил его болотник.
   - Самому  жить,  самому  долей  своей  владеть.  Егоша  насторожился.
Показался в словах призрака подвох.  Смутный,  тайный,  словно  тень  от
опасного камня-валуна под гладкой речной водой.
   - Ты, никак, подбиваешь меня Волхву перечить? - возмутился он.
   - Ни на что я не подбиваю, - растекся  белесой  дымкой  нежить.  -  А
только Волхв ни с кем дружбы просто так не заводит. Для чего-то  ты  ему
нужен. Вот и нынче не из-за красивых глаз тебя у дуба будет  ждать...  К
вечерней звезде.
   - А ну-ка катись отсюда! - разозлился Егоша. - Работать мешаешь!
   Еще не хватало прислушиваться к  пустым  наветам  на  лучшего  друга!
Быстро подхватив пустое ведро, болотник швырнул  его  в  угол,  едва  не
задев Блазня. Тот увернулся, обиделся:
   - Как хочешь. Сам потом пожалеешь...
   И медленно выполз в щель. Под закатными лучами солнца он  превратился
в желтоватую, стелющуюся по  земле  дымку.  В  приоткрытую  дверь  Егоша
видел, как, проскользнув мимо дружинной избы, она  потекла  к  городским
стенам. На  дружинном  крыльце,  глядя  куда-то  вдаль,  стоял  Варяжко.
Видать, слишком тихо стоял. Не заметив нарочитого, расстроенный  Блазень
зацепил его за ногу, и тот, охнув, скатился по ступеням. Невольно  Егоша
расхохотался. Наметанный глаз Варяжко углядел в воротах конюшни  веселое
лицо уного. На щеки нарочитого наполз багровый  румянец.  Теперь  начнет
цепляться! Спрятав улыбку, Егоша быстро отошел  от  двери,  однако  злой
голос нарочитого догнал его, ударил в спину:
   - Ты, парень, не колдун ли?!
   Болотник попробовал захлопнуть  тяжелые  створки,  но  нарочитый  уже
подскочил и, будто бахвалясь дорогим сафьяновым сапогом,  сунул  в  щель
ногу:
   - Я кого спрашиваю?
   - А тебе какое дело? - презрительно бросил Егоша.
   Варяжко надавил плечом, но парень держал крепко и  нагло  смотрел  на
него холодными глазами.
   -  Открой  по-хорошему!  -  чувствуя  зарождающуюся  внутри   ярость,
прорычал нарочитый.
   - Убери копыта, - спокойно,  будто  не  замечая,  что  Варяжко  готов
схватиться за нож, ответил уный.
   Зажатая створками нога уже начинала болеть, но  нарочитый  постарался
смирить гнев. Болотник был для него загадкой - держался особняком, ни  с
кем не водился, но как быстро стал продвигаться! Сказывали, будто  он  в
березозоле в дружину пришел, а в травень был приставлен к княжьим коням.
Для уного такая честь - неслыханное дело. В дружине считали, что пришлый
обаял князя лестью и хитростью, но Варяжко на  себе  испытал  норовистый
характер парня. Или он с князем совсем иной? Как бы там ни было, а с ним
надо ухо востро...
   Смягчив голос, Варяжко посоветовал:
   - Ты бы, Онох, с людьми повежливей разговаривал, гак и жил бы  не  со
скотиной.
   Егоша вздрогнул. Слова  нарочитого  зацепили  его.  Может,  потому  и
резануло слух  имя  убитого  родича.  Егоша  свыкся  с  ним,  но  иногда
воспоминания  все-таки  холодили  душу,  заставляли  ее  скручиваться  в
давящий комок вины и боли.  Вот  и  теперь  в  горле  запершило.  Ошибся
нарочитый - не жить уже Оноху с людьми!
   - А мне и тут хорошо, - еще плотнее прижимая половину ворот,  буркнул
он.
   Расслышав в его голосе странную, неизбывную тоску, Варяжко постарался
забыть о боли и обиде.
   - Хватит! - выдергивая  из  щели  свой  сапог,  сказал  он.  -  Хорош
упираться! Выходи, потолкуем за братиной. Станешь, как говорится, братом
моим парням - они знают: ты - малый не промах!
   Ворота были дубовые, новые, на массивных  железных  клиньях.  Снаружи
было слышно, что парень задвинул щеколду. Варяжко не поверил:  не  может
быть! Что ж это за придурок такой?!
   Он недоуменно постучался:
   - Эй! Ты чего там?
   - Да пошел ты... - раздалось из конюшни. Варяжко  в  сердцах  плюнул.
Кого пожалел?! Да болотнику этому только с лошадьми и жить!
   - Тьфу! - сплюнул презрительно под ноги парню и вышел, громко хлопнув
дверью.
   Проводив его настороженным  взглядом  через  щель,  Егоша  облегченно
выдохнул. Нарочитый становился досадной помехой. Теперь вряд ли  удастся
ненароком молвить князю лестное словцо или под  покровом  ночи  привести
Блуду новую девку - Варяжко  будет  следить...  Ох,  хорошо,  что  нынче
доведется встретиться с Волхвом. Он присоветует, как  быть,  чем  обаять
нового нарочитого...
   На сей раз Егоша не  дожидался  темноты.  Завершив  свою  работу,  он
вышмыгнул со двора. Дорогой вспомнил о гаденьких речах Блазня, но  после
недолгих раздумий решил Волхву ничего не сказывать. Все-таки  Блазень  -
нежить... Может, он одно говорит,  другое  думает,  а  третье  про  себя
держит...
   Поросшая высоким камышом полоска берега  будто  застряла  между  двух
рек. Издали, с  высокого  киевского  холма,  она  походила  на  большую,
покрытую зеленой плесенью краюху старого хлеба. Под лунным  светом  вода
блестела  серебром,  а  маленький  костерок  Волхва   изредка   призывно
помигивал сквозь раскидистые ветви  старого  дуба.  Углядев  его,  Егоша
кубарем скатился вниз.  Волхв  сидел  привалившись  спиной  к  дереву  и
деловито ковырял угли длинным прутом. Кончик прута тлел,  негостеприимно
косясь на запыхавшегося Егошу огненным глазом.
   - Ты молодец,  -  вместо  приветствия  похвалил  болотника  Волхв.  -
Ярополк тебя приметил. Теперь неплохо было бы еще разок его удивить.
   - Удивлю при случае, - присаживаясь к огню, небрежно отмахнулся  тот.
Егоше  нравилось,  что  Волхв  обходится  без  приветствий  и  прощаний.
Казалось, ведут они бесконечный, никому больше не  понятный  разговор  и
никогда не расстаются. Брат, и тот не был бы Егоше ближе... Брату бы  он
свои сомнения не поведал...
   Волхв ощутил тревогу болотника, заглянул парню в глаза:
   - Не темни. Сказывай, чем мучаешься?
   Егоша улыбнулся, развел  в  стороны  руки,  словно  хотел  принять  в
объятия все небо, и, чтоб  не  волновать  друга  понапрасну,  постарался
беспечно ответить:
   - Варяжко меня невзлюбил.
   - Худо. - Тот отбросил прут в сторону, задумчиво уставился в огонь. -
Но ты на него внимания не обращай. Он, как все, у княжьих ног греется. И
чем выше ты будешь  подниматься,  тем  больше  станет  тебя  ненавидеть.
Таковы люди.
   Уж кому-кому, а Егоше это было известно  лучше  других.  Помнил,  как
отказались от него родичи, как наслали  Встречника.  Мелькнула  мысль  о
Перваке. Без вины мелькнула. Первак сам пожелал схватки, сам же в ней  и
сгинул. Интересно, он еще хворает или о нем уже справили тризну?
   - Умер, - негромко откликнулся Волхв. - А тебе-то что за печаль?  Или
он, или ты - иного не было...
   - Не было, - эхом повторил Егоша.
   Волхв кивнул и, подложив в костер сухих веток, заговорил о другом:
   - Разное в людях есть. Есть худое, есть хорошее, но  почему-то  возле
властителей всегда  собираются  самые  худшие.  Вот  хотя  бы  Улита.  -
Неожиданно осекшись, он взглянул на Егошу:
   - Знаешь ли Улиту?
   В Киеве ее знали  все.  Улита  часто  толклась  на  пристани,  громко
торгуясь из-за  любой  мало-мальски  понравившейся  ей  вещицы.  И  ведь
умудрялась так сбить цену, что заморские купцы  только  щелкали  языками
да, завидев издали толстую румяную бабу  с  широким  улыбчивым  лицом  и
голубыми выцветшими глазами, убирали подальше дорогие  товары.  Кажется,
она приходилась женой одному из отправленных в Полоцк воев. Он  вернулся
с Варяжко...
   Егоша кивнул.
   - Так вот Улита, - продолжил Волхв. - Чего ей Ярополк худого  сделал?
Ничего... А она, змея, его отравить задумала.
   - Как?! - Егоша изумленно вскинул брови. Улита - и  отравить?  Нет...
Болотник не мог представить ее с отравным зельем в руках. Отгоняя дурные
мысли, он помотал головой.
   - А ты башкой не верти, - невозмутимо  продолжал  Волхв.  -  Я  людей
получше тебя знаю. И вести эти не сам  выдумал,  а  у  верного  человека
узнал. Муж Улитин, Потам, у Ярополкова отца  воеводой  был,  а  Владимир
новгородский пообещал ей после смерти Ярополка посадить Потама  в  Новом
Городе вместо себя.
   У нее до сей поры грамота от новгородского князя припрятана.
   - Погоди! Погоди! - Егоша положил ладонь на колено Волхва и  легонько
сжал, чувствуя под пальцами узкие кости жреца. - Не  может  этого  быть!
Ярополк Владимиру брат!
   Тот вскинул глаза:
   - Ох, всему-то тебя учить надо, темнота болотная! Говорил же я  тебе,
когда в Киев шли, - в больших городищах все иначе! Здесь на  родство  не
глядят - за власть цепляются. Да ты не переживай. Чай, Ярополк  тебе  не
родня. Умрет - я тебя к Владимиру пристрою. У него не хуже будет.
   Егоша не понимал. Неужели Волхву и впрямь все равно? Неужто не  хочет
поведать людям о заговоре? Ложью иль лестью путь себе торить - это одно,
но смолчать о злодействе - это совсем другое! Он вспомнил глубокие глаза
Ярополка, его голос, сказавший: "Оставь парня... Его правда..." Князь, а
его, уного, перед нарочитым защитил!
   - Я Ярополка упрежу, - тихо вымолвил болотник.
   - Как хочешь, - отозвался Волхв. - Мне до князей дела нет, я  не  под
ними - под небом хожу.
   Он ловко вытянул из углей кусочки обжаренного мяса и на кончике  ножа
протянул один Егоше:
   - Угощайся.
   Мясо было вкусным. Пахло аппетитно. Вот только  в  глотку  не  лезло.
Мешали думы о Ярополке, о коварной румяной Улите, о  равнодушии  Волхва.
Егоша осторожно положил угощение на дубовый лист и поднялся:
   - Я должен упредить князя. Волхв понимающе кивнул:
   - Ступай, раз решил. Худа от этого  не  будет.  Егоша  не  желал  так
быстро уходить от друга, но и смерти новой не хотел  носить  на  сердце.
Подгоняя, страшные  предчувствия  заставляли  его  бежать  со  всех  ног
обратно, к Киеву. Болотник даже ни разу не обернулся. А коли и обернулся
бы, навряд ли приметил, как  злорадно  вспыхнул  за  его  спиной  огонек
костра и как, шипя, угас под торжествующим взглядом Волхва.

ГЛАВА 9

   Не находя себе места, Сирома целый день слонялся по лесу, качался  от
дерева к дереву, от камня к камню и ждал, напряженно вслушиваясь в чащу.
В ее тревожном молчании ему чудились тяжелые шаги, но только в  вершинах
шумел ветер  и  кукушка  одиноко  мерила  время.  Иногда  он  принимался
тихонько звать:
   - Хозяин! Хозяин!
   - Не скули! - неожиданно раздался над его головой грозный голос.
   Ветер тут же стих, и  кукушка  смолкла,  а  Сирома  как  подрубленный
рухнул на колени, желая лишь одного: припасть лицом  к  меховым  сапогам
Хозяина и молить о прощении. Он заметался: где Хозяин?! Где?!
   - Почему он еще жив? - прогремело откуда-то сбоку.
   Сирома кинулся напролом на четвереньках и вцепился  руками  в  густую
медвежью шкуру.
   - Отвечай!
   - Я... Я хотел... Скоро уже, совсем скоро! - елозя на коленях, горячо
зашептал он.
   - Хватит ползать, я  вижу,  что  ты  старался.  Вставай!  Поднявшись,
Сирома осмелился вскинуть глаза на  Хозяина  и,  ахнув,  вновь  упал  на
колени, уже не в силах оторваться от грозного лика владыки.
   - Я старею, - печально признал тот и, вздохнув,  опустился  на  валун
рядом с Сиромой. - Потому и тороплю тебя.
   Сирома закачался и, не чувствуя под коленями впившихся в кожу камней,
протяжно завыл.
   - Заткнись! Заткнись, тебе говорю! - прикрикнул на  него  Хозяин,  но
тот не мог остановиться. Боль лилась горлом, металась по  траве  черными
тенями.
   - Не выть надо, а дело делать.
   Сирома наконец сумел справиться с собой, торопясь зашептал:
   - Да, Хозяин, да! В тебе моя жизнь, в  тебе  радость.  Не  смогу  без
тебя!
   - Оставь, говори, когда ты его убьешь?
   - Одиножды взойдет Хорс, одиножды опустится на покой - и  будет  все,
как приказал ты.
   - Владимир умрет? - недоверчиво спросил хозяин. Сирома растерялся. Он
не был уверен, а лгать не осмеливался. Прикрыв глаза, он простонал:
   - Не знаю... Должен умереть.
   Владыка  усмехнулся,  кустистые  брови  насмешливо  приподнялись  над
жгучими глазами:
   - А кто знает?
   Кто? Ярополк? Или, может, дурак болотник?  Не  ведая,  что  ответить,
поскуливая, Сирома впился в землю. Ох, помогла бы Мать-Земля! Поделилась
бы своей силой и верой! Но она молчала. И лес молчал.
   - Ладно. -  Хозяин  встал,  закинув  голову,  посмотрел  на  небо.  -
Разгадал я твой замысел. Давно уже разгадал.  Придумал  ты  хитро:  даже
если оплошка выйдет - не на тебя злоба человеческая падет, а  значит,  и
меня минует. Вот только парень твой не так прост, как ты думаешь.
   - Что ты?! - испугался Сирома. - Я его насквозь вижу. Глуп он. Все по
моей указке творит, во всем на меня полагается.
   Хозяин рассмеялся. Жестко, как умел  только  он  один.  От  страшного
смеха взвихрился уснувший в траве ветерок  и,  раздвигая  еловые  ветви,
понесся прочь.
   - Добро, коли так.  -  Суровые  глаза  впились  в  Сирому,  вывернули
наизнань его душу. - Но гляди, коли ошибаешься! Не прощу.
   Ошибаешься?! Нет, в своем посланце Сирома не мог ошибиться! Все о нем
знал - все мысли, все желания.
   - Не ошибаюсь, - подтвердил он, еще раз благоговейно взирая на хмурое
лицо Хозяина. - Он все сделает. Оговор посеет  сомнения,  от  них  и  до
раздора недалеко, а где раздор - там  и  кровь.  Владимирова  кровь.  Не
сомневайся!
   И, доказывая верность, ткнулся лбом в  землю,  оголил  шею,  протянул
хозяину широкий нож:
   - Если сомневаешься - возьми мою жизнь! Для тебя она!
   Тишина... Долгая, страшная...
   Руки у Сиромы затекли, мелкие камушки врезались в  кожу  на  лбу,  но
Хозяин все еще молчал. Нож выпал из пальцев  Сиромы,  звякнул  о  камни.
Неловко помогая себе онемевшими руками, раб приподнялся.  Хозяина  нигде
не было видно, только вдали куковала тоскующая птица да шумели деревья.
   - Скоро, - прошептал в темноту Сирома. - Очень скоро!

ГЛАВА 10

   У Улиты все внутри сжималось от страха. Она никак  не  могла  понять:
почему ворвались к ней в избу посредь ночи вооруженные кмети, вытряхнули
ее из теплой постели, оторвали от мужа, с которым так долго не виделась?
Всех дружинников князя она давно знала, но почему-то нынче  лица  у  них
были чужими, словно видели они ее впервые и признавать не желали.
   - Рамин! - путаясь в рубахе, лебезил  возле  старшего  Потам.  -  Что
случилось? Куда жену ведешь?
   Тот отворачивался, прятал глаза:
   - Надо... Ярополк гневается. Приказал привести ее немедля.
   Потам растерянно заморгал, но недаром  при  третьем  князе  служил  -
уразумел, что не для простой беседы зовет Ярополк Улиту, и встал рядом с
ней:
   - Я тоже пойду!
   - Как пожелаешь... - печально отозвался Рамин. Потам сам помог  Улите
накинуть на плечи телогрею, вывел жену во двор.  Рамин  побитой  собакой
плелся следом. Он давно  дружил  с  Потамом  и  никогда  не  думал,  что
придется с мечом врываться в дом старого друга. плохо  было  у  него  на
душе - холодно. И ночь была под стать  тягостной  службе  -  молчаливая,
темная. Позванивали оружием воины,  всхлипывала  едва  слышно  Улита,  а
сверху, словно прощаясь  с  кем-то  неведомым,  лился  на  спящий  город
бледный лунный свет.
   У княжьих ворот к Потаму подскочил Варяжко, скривился:
   - Беда! Ох, беда, Потам! - Хотел было объяснить, в чем  дело,  но  не
успел: на крыльцо вышел Ярополк.
   Взметнулись факелы.  Огненные  блики  осветили  грозное  лицо  князя.
Варяжко сжался в предчувствии беды, до крови вогнал ногти в ладони. Даже
когда умер Ярополков брат, Олег, не так страшно  ярился  князь,  не  так
сверкал очами, не так кусал губы.
   Ярополк сошел с крыльца и, выхватив из ножен тяжелый  меч,  приставил
острие к пышной Улитиной груди:
   - Будешь правду говорить?
   Ночные тени шарахнулись прочь, унесли с собой все звуки  -  наступила
тишина, да такая, что любой вздох казался  криком.  Ничего  не  понимая,
Улита попятилась, приоткрыла рот.
   - В чем винишь мою жену, князь? - хрипло произнес Потам.
   - Покуда ни в чем не  виню,  только  расспросить  хочу.  -  Продолжая
сверлить Улиту темными от гнева глазами, Ярополк даже  не  обернулся  на
его хрип.
   "Быть беде, быть беде, - колотилось в голове у Варяжко. - Потам любит
жену - еще натворит  чего  сгоряча".  Невольно  он  потянулся  к  другу,
положил ладони ему на плечи.
   Ярополк качнул мечом перед Улитиными глазами. Лунные блики  пустились
по лезвию в разгульный пляс. Баба зажмурилась, заскулила.
   - Скажешь правду - отпущу с миром, - предложил ей Ярополк. - А нет  -
в порубе сдохнешь как собака.
   - Скажу, скажу, - пискнула толстуха.
   Князь убрал меч, приподнял ее подбородок двумя пальцами, вгляделся  в
серое от страха лицо:
   - Привозили  ли  тебе  грамоту  из  Нового  Города?  Улита  дрогнула.
Грамоту? Какую? Мысли запрыгали, сбиваясь, напомнили что-то. Ах да, была
береста. Странная, нелепая. Улита ее читала, сгорая со стыда.  Писал  ей
какой-то незнакомый боярин, в гости  к  себе  звал,  обещал  неслыханные
богатства. Ей-то, мужней жене! Сожгла она бересту - боялась, что углядит
ее муж и подумает худое. Но зачем Ярополку об этом знать?
   Улита стрельнула глазами на Потама. Вон как он могуч да грозен.  Ведь
клянись не клянись, а не поверит, что грамотка была случайной  -  она  и
знать-то никого в Новом Городе не знала, - и решит, что измена была. Как
потом в сраме жить?
   Она потупилась:
   - Ни о какой бересте не ведаю...
   - Врешь! - сказал громкий голос. Желая узнать нежданного  обвинителя,
все обернулись, факелы плеснули  светом,  озарили  молодое  зеленоглазое
лицо.
   - Онох? - удивленно воскликнул Варяжко.
   - Ты перед князем, баба!  -  гневно,  выкрикнул  болотник.  -  Правду
сказывай!
   - Убью гада! - рванулся Потам.
   Варяжко повис на друге всем телом, шепнул сдавленно:
   - Не лезь. Люди ведают, что Онох на твою жену напраслину возвел.  Дай
и князю это уразуметь.
   Потам шумно выдохнул  и  замер,  исподлобья  буравя  глазами  подлого
уного. Никого не стыдясь, тот вышел в круг и остановился возле Ярополка:
   - Была береста, князь!
   Слезы поползли по Улитиным щекам быстрыми блестящими каплями:
   - Ничего не ведаю...
   - Ой ли? - насмешливо  хмыкнул  уный.  Ярополк  коснулся  его  плеча,
подтолкнул вперед:
   - Говори, Онох!
   Крадучись,  словно  лесной  зверь,  парень  двинулся  вокруг   Улиты,
заглядывая ей в глаза:
   -  Было  в  травень  месяц  послание  из  Нового  Города.  Писал  его
Владимир-князь. Предлагал злое дело - убить брата, а  в  награду  обещал
тебе весь Новый Город. Ты письмо от всех скрыла, а значит - согласилась.
   Варяжко уже слышал  этот  оговор,  потому  и  не  удивился,  а  Потам
дернулся из его рук:
   - Что болтаешь?!
   Затравленно переводя глаза с мужа  на  зеленоглазого,  Улита  наконец
уразумела, в чем ее винят, и, кидаясь Ярополку в ноги, взвыла:
   - Нет! Нет! Навет это! Вокруг зашумели.
   - А ты откуда о бересте ведаешь? - выкликнул кто-то.
   Уный сморгнул, зло сощурился и, не дрогнув, вымолвил:
   - Видел я Владимирова гонца. Он мне сказал о грамоте.
   Хитро лгал уный. Только Варяжко и не таких хитрецов выводил на чистую
воду:
   - Где ж нынче этот человек?
   - Кто  его  знает...  Наверное,  обратно  ушел.  Варяжко  усмехнулся,
развернулся к Ярополку:
   - Он кривду сказывает, князь! Я Улиту знаю,  а  муж  ее  отцу  твоему
служил, вместе с ним под вражьими  стрелами  стоял,  одной  сермягой  от
холода укрывался. Неужто и его овиноватишь из-за подлого навета?
   - Не навет это. Была береста... - перебил кто-то. Тоненько,  жалобно.
Варяжко споткнулся на полуслове, уставился на девку-чернявку, уже третий
год служившую у Улиты. Зачем она влезла в судное дело? Почему  принялась
подпевать болотнику? Ведь