олоснула по руке  огненной  вспышкой.  Кожа  на  ладони  вскрылась,  из
разреза  брызнула  горячая  кровь.  Кулла  подхватил  ее,   завертел   в
стремительном танце. В груди  у  Первака  что-то  застонало,  скрутилось
пеньковым жгутом вокруг сердца. Сквозь пляшущие перед глазами огоньки  и
всполохи он увидел, как из ноздрей медленно вытек сизоватый дым, вплелся
причудливыми узорами в кровавые капли, стремительно вертящиеся возле,  и
обнял их, сплетая в одно целое.
   Встречник! Кулла согласился помочь ему!
   Пересиливая боль, Первак расхохотался.  Из  горла,  тонко  взвизгнув,
вырвался желтоватый комок  пламени,  растекся  слабым  свечением.  Капли
крови замерцали рубиновыми огоньками. Повинуясь воле всемогущего  Куллы,
с дороги поднялся дымный кокон, плотной завесой укутал  сияющую  гневным
мщением душу вновь созданного Встречника. Неведомая сила ринула  Первака
прочь с дороги. Кулла дико взвыл,  расхохотался  и  помчался  следом  за
темной приплясывающей тенью. "Провожает сына", - ощущая внутри  страшную
пустоту, устало подумал Первак и закрыл глаза.
   - Сынок, сынок... - раздался где-то рядом тревожный голос матери.
   Первак приподнял веки и зажмурился от  яркого  солнца.  Где  он?  Что
случилось? Зелень леса качалась перед глазами, лицо матери маячило белым
расплывчатым пятном.
   - Ты зачем к ведьме ходил, сынок? - дотошно выпытывала она. - Не след
туда ходить. Вон она тебя, бедного, совсем заморочила...
   Первак помотал головой, удивился:
   - Мать, мы где?
   - Как где? В печище нашем... Соседки мне сказали, будто ты  к  ведьме
пошел, вот я и выскочила тебя встречать, а коли что, так и защитить. Что
ж это сотворила с тобой ворожея?
   Первак нахмурился. Значит,  и  Кулла,  и  Встречник  -  всего-навсего
ведьмины шуточки? Он оперся на хрупкую  материнскую  руку,  опустился  в
грязный, подтаявший снег. Взгляд ненароком задел свежий шрам на  ладони,
сомнения вновь затуманили разум.
   - Это откуда? - спросил у матери.
   Она отшатнулась, обеспокоенно положила руку на лоб сына:
   - Да у тебя, никак, жар... Ты ж недавно порезался, когда новый  топор
с отцом ладил. Не помнишь, что ли?
   Первак снял ее руку со лба, прижался к  ней  губами.  Он  не  помнил.
Ничего не помнил. Даже былой ненависти... И вспоминать не хотел.

ГЛАВА 3

   Неохотно разомкнувшись, зеленые  ветви  елей  выпустили  путников  на
пустынную,  рассеченную  посередке  глубоким  изгибом  заснеженной  реки
поляну.
   - Киба, - негромко сказал Егоша, поджидая выбирающуюся из-под лесного
полога сестру. - А Чоловки чуть дальше.
   - Я помню, - вглядываясь вдаль огромными, глубоко запавшими  глазами,
отозвалась та.
   Егоша покачал головой. Последние дни пути дались Настене нелегко. Она
все чаще отказывалась от еды, кричала во сне, а порой начинала бормотать
что-то невнятное, уставившись в пустоту, словно каженница. Что подкосило
ее: утомительные блуждания по лесным тропам, долгие  морозные  ночи  под
ненадежными елевыми лапами или тоска  по  родному  печищу,  -  Егоша  не
ведал, но страх за сестру бередил душу. Уж слишком хрупкой и нежной была
она дли вьюжных холодов сеченя.
   - Я помню, - углядев его недоверчивый жест, повторила она. - Мать нас
сюда возила, когда маленькими были. Мы на лугу этом играли,  а  в  Кибе,
вон там, где поуже, в воде плескались.
   - Неужели помнишь? - удивился Егоша. Может,  и  не  все,  но  Настена
припоминала верно.
   Когда-то, очень давно, мать брала их с собой  в  Чоловки  на  помочи.
Здесь жил ее брат -  дядька  Негорад,  маленький,  щуплый  и  незлобивый
мужичонка. Сколько годков тогда сестре было? Два иль три...
   - Помню... - еще раз подтвердила  она  и,  неожиданно  обернувшись  к
Егоше, прошептала:
   - Як людям хочу.
   - Я и сам хочу, - еле удерживаясь  от  обидной  для  сестры  жалости,
ободряюще улыбнулся  он.  -  Только  пока  мы  до  печища  дойдем,  ночь
опустится. Нехорошо добрых людей в столь позднее время тревожить.  Лучше
переночуем здесь где-нибудь, а на заре отправимся в печище.
   Настена понуро уронила голову:
   - Пожалей меня, братец... Не могу больше...
   От ее несчастного голоса у Егоши где-то внутри застонала, разрываясь,
невидимая жилка, брызнула на сердце жаркой болью. Часто ли  просила  его
сестра? За долгое время пути ни разу не упрекнула, не пожаловалась. Себя
забывая, жизнь ему спасала. Как теперь отказать ей в этакой малости?!  А
люди... Да что люди? Чай, у них сердца тоже не каменные. Сперва,  может,
испугаются поздних пришельцев, шум поднимут, а  потом  поймут,  простят.
Сами небось ведают, каково в сечень месяц на холодном снегу ночевать.
   Егоша опустился  перед  девчушкой  на  колени,  ласково  коснулся  ее
испачканного подбородка гибкими пальцами:
   - Сестра ты мне... Как просишь, так и сделаю.
   Настена робко вскинула на  него  усталые  глаза.  Егошу  передернуло,
будто она упрекнула его в чем-то. Волной накатила злость на себя  самого
-  слепого  да  грубого.  Как  жил  он  раньше?!  Почему  не  замечал  в
бархатистых глазах сестры этой нежной преданности?  А  может,  не  хотел
замечать? Свои мелкие радости и печали тревожили душу - не до  девчонки,
хвостом за ним ходившей, было... Считал ее  малявкой  сопливой,  помехой
досадной. Теперь только понимать начал,  что  вею  свою  короткую  жизнь
проходил мимо единственной верной души.
   Егоша вздохнул, обнял Настену за хрупкие плечи и, вкладывая  в  слова
всю запоздалую нежность, прошептал:
   - Пойдем. Немного уж осталось.
   - Пойдем, братец, - с готовностью отозвалась она и  тут  же  зашагала
вперед - маленькая темная фигурка на засыпанной снегом равнине.
   Чоловки недаром  славились  обильными  урожаями  пшеницы,  и  недаром
сзывали здешние жители на помочи всех родичей:  от  ближних,  живущих  в
соседнем дворе, до самых далеких,  из  болотных  и  лесных  печищ.  Поля
вокруг Чоловков раскинулись просторно, и на их пустынной  белизне  Егоша
чувствовал себя неуютно. Куда веселей было идти по лесу. Там никогда  не
было тишины. Скрипели над  головой  деревья,  поскуливал  заплутавший  в
ветвях ветер, подавали негромкие голоса звери, и легчала душа от бегущей
рядом невидимой жизни. Лес походил на человека - лишь в смерти замолкал,
а на равнине всегда было холодно и пусто, словно в логове самой  Морены.
И ночь, как назло, выдалась  темная.  Изредка  сквозь  облачные  прорехи
выглядывала луна, окатывала  снежную  пустоту  блеклым  светом  и  вновь
скрывалась, затертая боками темных Перуновых коней. Шел бы Егоша один  -
давно бы уж повернул назад в лес и там переночевал, но, словно напоминая
о данном обещании, Настена хрипло и часто дышала  ему  в  спину.  Он,  с
малолетства приученный к дальним переходам, и то валился с ног, а каково
приходилось ей? Небось давно уже в кровь ноги стерла, да  признаться  не
желала. Не мудрено, что рвалась в печище, тянулась из  последних  сил  к
человеческому теплу.
   Словно услышав его мысли, Настена, привалилась к его спине,  потянула
в снег. Егоша развернулся,  подхватил  сестру,  вгляделся  в  ее  узкое,
запрокинутое к темному небу лицо:
   - Что с тобой?
   - Худо мне, Егоша... - скривились в жалком подобии улыбки  посиневшие
девчоночьи губы. - Совсем худо...
   Егоша сдернул рукавицу, захватил полную ладонь снега и грубо принялся
тереть Настенины щеки. Он был охотником, частенько в одиночку боролся  с
зимними хворями и потому знал: против нежданной лихорадки снег -  верное
средство. Ненадолго, правда, помогает, но Чоловки-то совсем рядом, а там
найдется знахарка - поднимет сестру.
   - Потерпи немного, - подхватывая Настену за  тонкую  талию,  попросил
он. - Я уж и голоса слышу, и шум печищенский.
   Сколько раз казнил он себя потом, что забыл о  позднем  времени.  Все
задним умом крепки, а тогда ему и в голову не пришло - кому ж это  ночью
захотелось на все печище греметь да песни распевать? Просто  побежал  на
шум и поволок за собой Настену. Сестра всхлипывала на его плече, не веря
шептала:
   - Люди, люди...
   А возле самого печища, углядев  темные  громады  изб,  с  неожиданной
силой вырвалась из рук брата и с истошным криком ринулась вперед:
   - Люди!!!
   Егоша рванулся следом, но Настена бежала  прытко,  словно  по  ровной
дороге. Голубой платок на ее голове  сбился  в  сторону,  толстая  русая
коса, вырвавшись на волю, расплелась, посеребренные луной длинные волосы
заплескались по ветру. Казалось - не девица бежит  через  поле,  а  сама
Вьюжница, облекшись плотью, мчится, оберегая свои владения  от  людского
племени. Вот на миг скатилась в неприметный  овражек,  взметнула  позади
себя  снежный  вихрь  и  тут  же  вновь  появилась,  полетела  навстречу
растревожившим ее покой напевным женским голосам.
   Егоша вслушался, разобрал слова песни:

   - Смерть ты, Коровья Смерть!
   Заходить к нам не смей! Уходи из села!
   Из закутья, из двора...

   Он не успел окликнуть  сестру.  Заглушая  людские  голоса,  громко  и
угрожающе забренчало железо. Настена приостановилась и, зайдясь  криком,
ринулась назад.
   - Вон она! Держи!
   Настена обернулась,  споткнувшись,  рухнула  в  снег.  Из-за  чахлых,
поросших краем поля кустов выскочили белые женские фигуры.
   - Вот она! - Высокая крепкая баба в длинной рубахе и  с  распущенными
по спине темными волосами издалека  метнула  в  лежащую  ничком  Настену
сковороду. Остальные женщины дико завопили и, утопая в неглубоком  снегу
босыми ногами, ринулись вперед.
   - Настя! - Егоша  стрелой  проскочил  перед  ними,  упал  на  сестру,
прикрывая ее собой.
   Брошенный какой-то меткой бабой серп мазнул по его плечу, вырвал клок
из старой, заношенной телогреи.
   Настена слабо зашевелилась под ним, подняла мокрое от снега лицо.
   - Бежим! - тряхнул ее Егоша.
   - Зачем? - странно улыбаясь, спросила сестра. В ее распахнутых глазах
сияло тихое, безмятежное счастье безумицы.
   Егоша застонал от отчаяния. Неужели она  не  видит,  что  делается  в
печище?! Что для этих баб они вовсе не люди, а страшная скотья болезнь -
Коровья Смерть?
   По старому обычаю каждую весну собирались в словенских  печищах  бабы
и, изгоняя Коровью Смерть, с песнями да шумом опахивали  все  печище.  А
впереди всех шла  повещалка  в  вывернутой  шубе  и  тянула  оберегающую
борону. Однажды, когда он был совсем маленьким, повещалкой избрали мать.
Она приготовилась  еще  с  вечера  -  старательно  умыла  руки,  заперла
скотину, прикрутила накрепко, чтобы не сорвался, веселого  пса  Бобрика.
По малолетству Егоша думал, что мать  собирается  на  веселый  праздник,
неотступной тенью  бродил  за  ней  по  избе,  трепал  вышитый  подол  и
упрашивал:
   - Возьми меня, мам. Ну возьми меня.
   - Глупенький, - обнимая его и приглаживая непослушные вихры, смеялась
та, -  ты  отрок,  а  значит,  должен  дома  сидеть,  глаз  на  двор  не
показывать.
   - А я все равно выйду! Выйду! - обижался он. Мать  мрачнела  и  молча
взглядывала на сидящего в сторонке отца, будто опасалась чего-то.  Егоша
понимал - за ее  молчанием  кроется  нечто  страшное,  но  по-настоящему
испугался только утром, когда мать вернулась. Босая, в рваной по  подолу
рубахе, с  всклокоченными,  измазанными  землей  волосами.  На  ее  щеке
багровела свежая ссадина, а тонкие пальцы покрывала бурая, уже  успевшая
засохнуть чужая кровь. Такой Егоша ее еще никогда  не  видел.  Изумленно
хлопая на мать огромными зелеными глазами, он забился в угол и  услышал,
как отец горько спросил:
   - Кого убили?
   Мать резко повернулась к  мужу,  губы  ее  задрожали,  но,  пересилив
затаившееся в душе подозрение, твердо ответила:
   - Коровью Смерть мы убили! Коровью Смерть!  Отец  покачал  головой  и
вышел. Егоша выскочил следом и увидел, как, взяв волокушу, отец  потащил
ее по уходящим в поле следам босых ног. Отцу было тяжело - седая  голова
клонилась к земле, плечи горбились.
   - Я с тобой! -  подскочил  к  нему  Егоша  и,  помогая  тянуть  сани,
схватился за веревку, но тот лишь покачал головой:
   - Нет, сынок. Останься с матерью. Худо ей нынче.
   А Егоша все-таки не послушался - побежал за отцом краем поля.  Потому
и углядел то, чего потом не мог забыть много ночей. Посреди лядины  отец
споткнулся, склонился над чем-то кроваво-красным и, словно  испугавшись,
отер лоб крепкой ладонью. А потом принялся  это  красное  укладывать  на
волокушу.  Егоша  не  сразу  понял,  над  чем  возился  отец,  а  потом,
разглядев, согнулся пополам  от  разорвавшей  нутро  судороги,  заскулил
по-щенячьи и пополз прочь, мечтая навсегда забыть искореженное страхом и
болью мертвое лицо разорванного на куски незнакомца и  его  переломанную
руку, вывалившуюся из саней. Отец увез мертвеца в лес да так никому и не
признался, что печищенские бабы убили случайного путника, приняв его  за
Коровью Смерть. Схоронил эту тайну вместе с телом несчастного, а все  же
мать о чем-то догадалась и с  той  поры  перестала  по  весне  вместе  с
остальными бабами опахивать печище.
   Егошу передернуло от жутких воспоминаний. Страх вполз в душу,  дохнул
на нее леденящим  холодом.  Бежать!  Бежать  от  озверевших  баб!  Егоша
вскинул на плечо брыкающуюся сестру и, ломая кустарник, ринулся прочь от
пронзительного женского визга. Чутье тянуло  его  к  лесу,  но,  видать,
хитрые  бабы  не  впервой  застали  на  своем  поле  непрошеных  гостей.
Разделившись, они кинулись наперерез  Егоше.  В  их  руках  поблескивали
острые серпы и вилы, волочась за хозяйками, неглубокий  снег  вспахивали
тяжелые курицоки и сковороды.  Впряженная  в  борону  здоровенная  тетка
вывернулась из накинутых на плечи веревок и бросилась наискосок, отсекая
Егошу от спасительного леса. За  редкой  порослью  кустов  мелькнуло  ее
искаженное ненавистью лицо. Неожиданно придя в  себя,  Настена  отчаянно
завизжала, задергалась. Ее телогрея распахнулась, цепляясь густым  мехом
за  низкие  ветви  кустов.  Ослабшие  ноги   уже   не   держали   Егошу,
трепыхающаяся на спине Настена мешала бежать, сердце зло  бухало,  грозя
разорвать грудь. Сквозь  застилающий  глаза  пот  болотник  видел  белые
фигуры женщин  и,  словно  затравленный  зверь,  кидался  из  стороны  в
сторону, силясь отыскать проход между живыми вестницами смерти.
   - Про-о-очь! - Откуда-то сбоку вывернулась  грузная  туша  повещалки.
Изогнутое лезвие ее серпа грозно взметнулось над  Егошиной  головой.  Он
разжал руки и, чувствуя, как безжизненно  сползло  на  снег  отяжелевшее
тело сестры, поднырнул под лезвие, изо всех сил ударив повещалку головой
в живот. Баба охнула, согнулась пополам. Ничего не соображая, Егоша пнул
ее ногой и, кашляя, склонился над Настеной, пытаясь вновь втянуть ее  на
спину. Руки дрожали, не слушались, перед  глазами  плавали  разноцветные
точки. Он не заметил, когда повещалка дотянулась до серпа, но, неведомым
чутьем уловив опасность, вырвал из-за пояса топор и  с  размаху  рубанул
взметнувшуюся над Настеной женскую руку. Что-то  хрустнуло,  и  горячая,
липкая кровь брызнула ему в глаза.
   - Боги пресветлые - глядя на корчащуюся  перед  ним  бабу,  взмолился
Егоша. - Где же вы?! Где ты, Дажьбог?!  Где  Велес,  защитник  сирых  на
тверди земной?!
   Но боги молчали, а опахальщицы были уже совсем близко. Бежали, не чуя
боли в изрезанных настом ногах, потрясали своим жутким оружием.
   Видели ли они, что  случилось  с  повещалкой?  А  коли  видели  и  не
испугались, значит, теперь их ничем не остановишь. Хоть  бы  Настену  не
тронули... Но ведь и ее не пожалеют...
   Егоша прикрыл глаза и зашевелил губами.
   "Хоть кто-нибудь, помогите нам! - беззвучно молил он. - Хоть человек,
хоть дух, хоть зверь лесной! Не меня сберегите - за сестру прошу!"
   Над его склоненной головой хрустнула ветка. Все. Конец.
   Егоша вскинул глаза - увидеть лицо той, что лишит его  жизни,  но  не
увидел ничего. Затягивая небо, по  кустам  плыл  серый  туман,  смыкался
вокруг него плотным коконом. Женские голоса за  дымной  завесой  звучали
глухо и растерянно. Не веря в чудо, Егоша подполз к сестре, обнял ее. Он
не понимал, что  происходит,  лишь  чувствовал,  что  неминуемая  смерть
отступила перед кем-то неведомым и могучим.
   - Ты же сам просил помощи, - прошептал тихий  голос  за  его  спиной.
Разворачиваясь, Егоша нелепо кувыркнулся на бок.
   - Не бойся, - закачалась перед ним серебристая, словно  сотканная  из
лунного света, зыбкая фигура.
   - Мертвяк... - ужаснулся Егоша, не в силах отвести глаз от  страшного
видения.
   - Глупости! Не мертвяк я,  а  Блазень,  -  заколыхался  нежить.  -  И
страшиться тебе нечего. Я не убивать - помогать тебе пришел. Гляди.
   Под его руками защитный  туман  начал  таять,  открывая  столпившихся
вокруг кустов женщин. Они растерянно озирались  по  сторонам,  выискивая
невесть куда ускользнувшую жертву.
   Не спеша Блазень поднял над Егошей прозрачные ладони,  широко  развел
их в стороны. Туман между  ними  загустел,  сплелся  в  крупный  белесый
комок. На глазах у  Егоши  комок  отяжелел,  налился  плотью.  Появилась
подвижная мордочка с быстрыми красными  глазами,  куцый  хвост,  длинные
уши. Заяц!
   - Уведи, замани, запутай... - протяжно  пропел  Блазень,  опуская  на
землю свое творение. Заяц  пряднул  ушами  и  вдруг  высоко  подпрыгнул,
подставляя взорам разъяренных женщин слепяще белый бок.
   Недоуменно уставившись на возникшего из пустоты зверька, они смолкли.
Заяц подпрыгнул еще раз  и,  петляя,  помчался  прочь  от  Егоши.  Белым
шариком он прокатился под ногами одной из баб  и,  виляя  из  стороны  в
сторону, устремился к печищу.
   - Коровья  Смерть!  -  заорала  баба,  запоздало  ткнув  курицоком  в
примятый зайцем снег.
   - В печище бежит! - подхватила другая.
   Увидев скачущую к избам Коровью Смерть, перепуганные бабы сорвались с
места. Завывая, они ринулись за белым, мечущимся по полю пятном.
   Блазень зашелестел сухим смехом.
   - Кто ты? - Егоша с трудом удержался от  желания  протереть  глаза  и
согнать ночное наваждение.
   Не ответив, Блазень плавно подтек к лежащей без  движения  Настене  и
завис над ней призрачным облаком.
   - Она умрет.
   Егоша  взглянул  на  сестру.   Пепельно-серое   лицо   и   застывшие,
бессмысленные глаза девочки напугали его.
   - Настена! - Он схватил ее за плечи и слегка встряхнул. - Настена!
   - Нет, не так, - остановил его Блазень. Егоше  странно  было  видеть,
как сквозь его бледное тело виднеются кусты,  и  поле,  и  даже  бегущие
прочь бабы. Но  дивиться  было  некогда.  С  Настеной  случилось  что-то
страшное...
   - Настена... - еще раз жалобно позвал он.
   - В нее Исполох вошел. Изнутри грызет, - уверенно заявил  Блазень.  -
Зови ее, не зови - она не услышит. Только в Полоцке есть ведун,  который
может изгнать Исполох из человечьего тела. При  Рогнеде  живет.  Хороший
ведун. Знакомец мой.
   Егоша протянул к Блазню руки и взмолился:
   -  Помоги.  Кто  бы  ты  ни  был  -  помоги!  Белесые  губы  призрака
растянулись в улыбке, узкие ладони приподнялись, расходясь в стороны.
   - Нетерпеливый ты. А вот благодарный ли? Я жизнь тебе сберег и за это
платы не спросил, а коли сестру твою  спасу  -  согласишься  ли  вовремя
должок возвратить, в трудный час послужить мне?
   Егоша почувствовал, что его душа всеми силами  противится  нежити,  и
уже было открыл рот, но Блазень немного сдвинулся и,  словно  ненароком,
задел щеку Настены. Она застонала. "Умрет сестрица, коли ей не  помочь",
- подумал Егоша.  Он  не  мог  представить  тихую  и  маленькую  Настену
мертвой. Вспомнились ее добрые глаза и  то,  как  умолял  великих  богов
пощадить ее, не задумываясь, кому придется служить.
   Тряхнув головой, он решительно выпрямился:
   - Спаси сестру.  Сделаю  все,  что  велишь.  Блазень  взметнулся  над
землей, протянул руки к Настене и невнятно  забормотал.  Выплывающие  из
его рта струи дыма медленно закружились возле хрупкого  девичьего  тела.
Егоша закусил губу, чтобы не  закричать.  Блазень  завыл,  взвихрился  и
колючими снеж