нулась сердца, довольно  зашевелилась,
вгрызаясь в него острыми зубами.
   - Может, проверим? - робко предложил Варяжко, но Фарлаф перебил:
   - Чего проверять? Жив не жив - болото любого возьмет. Кидаем, и бегом
назад! Нет у нас времени с мертвяком возиться!
   Одобряя слова урманина, остальные закивали. Нарочитый сдался:
   - Воля ваша...
   - Раз! - Егошу подняли, качнули в воздухе. - Два! Три!
   Он полетел. Полушубок развернулся. Еловая ветка мазнула по губам.  Он
упал на живот. Болотина чавкнула, брызги взметнулись вверх,  сливаясь  с
темнотой ночи.
   - Вот и все, - долетел издалека чей-то  голос.  Егоша  не  шевелился.
Вокруг, готовясь к нежданной  трапезе,  колыхалась  и  чавкала  трясина.
Наконец она булькнула и, словно пробуя на вкус,  потянула  на  себя  его
ноги.
   - Теперь впрямь все,  -  удовлетворенно  воскликнул  Блуд.  -  Начало
засасывать.
   Егоша не видел его, лишь слышал. Зато болото видело. Людские голоса и
суета раздражали его. Оно забурчало. Словно поняв булькающий говор, люди
затопали  прочь.  На  каждый  их  шаг   трясина   отзывалась   довольным
подергиванием. Пришло Егошино время  действовать.  Ему  тоже  надо  было
поспешить. Чтоб выжить, надо было забыть о ранах, о  вызывающей  тошноту
слабости, об уходящем сознании. И он забыл.  Постарался  забыть.  Силясь
дотянуться до повисшего на низенькой, чахлой ели пропитанного его кровью
полушубка, Егоша даже криво усмехнулся - его, с рождения  росшего  средь
подобных хлябей, хотели утопить в болоте! Он сдернул полушубок с  ветки,
подтащил его к груди. Почуявшая сопротивление трясина потянула за  ноги,
преданно прижимаясь, стиснула его в объятиях. Егоша знал - чем больше он
будет дергаться, тем сильнее  станет  болото.  "Тонущий  человек  кормит
болото своим страхом и неуверенностью", - так учил отец.
   Рука, из которой торчал обломок стрелы, отнялась,  и  Егоше  пришлось
разворачивать  набрякший  полушубок  одной  рукой.  Тяжелая   шкура   не
поддавалась,  ложилась  на  болотную  хлябь   неровными   горбами.   Мир
завертелся перед глазами  болотника,  когда  он  сделал  первую  попытку
выбраться  на  жесткую  щетину  полушубка.  Рука   соскользнула.   Егоша
осторожно высвободился и, закусив губу, вновь толкнул  непослушное  тело
вперед. Не желая выпускать добычу, болото оживилось. Егоша рванулся  еще
раз и с облегчением почувствовал под грудью жесткую шкуру. Помогая  себе
рукой, он перекатился на бок, обхватил ладонью колено,  потянул  его  на
себя. Пришлось налечь на больное плечо. Под тяжестью человеческого  тела
стрела вошла в рану еще глубже, ткнулась  в  кость.  По-волчьи  завывая,
Егоша забился. Нога лениво полезла из трясины. Опираясь  на  колени,  он
приподнялся, дотянулся до чахлой ели.
   - Прости, - просипел деревцу, уже не слыша своего голоса. - Помоги...
   Поняв, что теряет жертву, болото ринулось следом за Егошей, смяло его
ненадежную опору. Полушубок наполнился водой,  поехал  под  ногами.  Ель
качнулась,  словно  протягивая  болотнику  общипанные   ветви.   Помогая
трясине, боль заметалась  в  теле,  закружилась  перед  глазами  пестрой
пеленой. Полуослепнув и не замечая тянущихся к нему ветвей, Егоша хватал
пальцами воздух  перед  собой.  В  ладонь  легли  колючие  еловые  иглы.
Болотник подтащил онемевшее тело и  налег  на  деревце,  сгибая  его  до
земли.
   - Дурак... - равнодушно пропел рядом чей-то мелодичный голос.
   Егоша  с  трудом  разлепил  отяжелевшие  веки.  Неподалеку   от   его
пристанища на болотной хляби качалась белая, полупрозрачная фигура.
   - Блазень? - сощурился болотник.
   - Дурак, - вновь пропело белое.
   Нет, это был не Блазень. Тот бы помог, вытащил...
   Воспоминание ожгло Егошу. Как же он раньше не догадался?! Налегая  на
елочку, он повернул голову в темноту леса, позвал отчаянно:
   - Блазень! Волхв!
   - Дурак! - в третий раз повторило белое пятно.
   - Почему? - глухо спросил Егоша. Ему был неинтересен ответ, но  чужой
голос прогонял прочь тоску одиночества,  и  даже  боль  утихала  от  его
звука. Пока не пришел Блазень,  нужно  было  держаться  за  этот  голос,
цепляться за него духом, как цеплялся телом за махонькое деревце.
   - А потому дурак, - неспешно отозвалось белое,  -  что  мог  помереть
легко - утонул бы в болоте - и делу конец, а ты выбрался. Теперь  будешь
долго помирать, а  мне  ждать  придется,  пока  ты  от  ран  и  голодухи
сдохнешь... Во-вторых, дурак, что принял меня, Моренину  посланницу,  за
Блазня. Он предо мной что былинка пред  ураганом...  В-третьих,  потому,
что зовешь на помощь тех, кто давно уже  от  тебя  отказался.  Кричи  не
кричи :
   - они не явятся... По крайней мере, Волхв. Ты для  него  всю  поганую
работу свершил, Владимира с Ярополком по его наущению  рассорил,  теперь
ты ему только помеха лишняя. Он небось и Блазню приходить запретил.
   - Врешь!!! - не выдержал Егоша. - Врешь!!!
   - Я же говорю - дурак... - опускаясь на  мох,  равнодушно  отозвалось
белое пятно. - И не ори. Чай, не на торгу.
   Егоша постарался смолчать. Конечно же, белая вестница  смерти  лгала!
Иначе и быть не могло! Верно, досадовала, что он выбрался из трясины, не
достался ее хозяйке. Злилась, вот и норовила побольней задеть... Незачем
тратить силы на споры с ней... Он сумел успокоиться.  Лежал  на  елочке,
глядел на занимающийся рассвет и старался не думать  о  том,  что  будет
дальше, не думать о правоте Белой Девки.  Но  думай  не  думай,  а  силы
утекали. Мир уже казался тусклым, мысли шевелились медленно, а открывать
глаза становилось все труднее. Белая расползлась вокруг его ног  блеклым
туманом  и  время  от  времени  мерно  вздыхала,   напоминая   о   своем
присутствии. Егоша закрыл глаза, взмолился  еще  раз,  призывая  далеких
друзей.
   Темнота  наползла  на  него,  обняла  и  вдруг  испуганно  отпрянула,
потревоженная чьим-то резким вскриком. Егоша разлепил непослушные  веки.
Сперва ничего не увидел, кроме вспучившегося мшистыми кочками и хлипкими
деревцами болота, но потом разглядел меж ними странное,  ни  на  что  не
похожее  сияние.  Оно  мерцало,   переливаясь   из   бледно-голубого   в
темно-багровое, опять становилось почти прозрачным  и  выло.  Выло  так,
словно сам Кулла был заперт в этом свечении и бился, силясь выбраться.
   - Эй, Белая, - негромко прохрипел Егоша, но  ему  никто  не  ответил.
Белый туман куда-то пропал. А может, его и  не  было  -  примерещился  в
бреду? Или это зависшее над болотом сияние - бред?
   - Помоги, - шепнул знакомый голос. Блазень? Где он, почему  просит  о
помощи? Пересиливая боль, Егоша повернул голову.
   - Помоги...
   - Где ты? - захрипел Егоша и вдруг понял.  Блазень  был  там,  внутри
этого свечения. И Белая была там. Она убивала Блазня. Это он выл,  плача
по уходящей душе... А ведь он пришел  на  Егошин  зов!  Спасать  пришел!
Егоша выпрямился. Напоминая о ранах, кольнула боль, заставила  скрипнуть
зубами.  Голос  внутри  сияния  затихал,  и  само  оно  стало  затухать,
превращаясь в белый туман. Медлить было нельзя. "Что ж, помирать, так  с
музыкой!" - решил Егоша и, собрав остатки сил,  изловчившись,  толкнулся
обеими ногами от  спасительного  деревца.  Оно  скрипнуло,  выпрямилось,
будто желая помочь ему прыгнуть подальше. Помогло.  Он  влетел  прямо  в
середину странного свечения. Тело обдало холодом; жалобно пискнув,  боль
ринулась прочь. Руки обхватили нечто скользкое и влажное.  Не  Блазня...
Значит - Белую! Задыхаясь, Егоша сдавил невидимого врага и,  вспомнив  о
древнем, данном природой оружии, вонзил зубы  в  склизкое  тело  нежитя.
Показалось, будто на него рухнуло само небо - такая  тяжесть  хлынула  в
душу. Чьи-то испуганные лица вереницей пронеслись перед глазами,  чьи-то
умоляющие о пощаде голоса перезвоном зашумели в голове.
   - Отпусти меня, - перекрывая их,  зло  прошипела  Белая.  -  Отпусти,
иначе я умру и отдам тебе тяжесть всех, кого проводила в иной мир!
   - А ты отпусти Блазня, - не размыкая зубов, мысленно возразил Егоша.
   - Нет!
   - Тогда и я - нет! - Он еще  сильней  сжал  зубы.  По  губам  потекло
что-то липкое и холодное. Часть, попадая в горло,  становилась  горькой,
словно полынь-трава, а часть  стекала  на  рану  в  груди,  покрывая  ее
мертвенной черной коркой.
   - Отпусти! - завыла Белая. - Ты все равно не вынесешь моего  бремени!
Ты - человек...
   Захлебываясь холодной жижей, Егоша выдавил:
   - Я - Выродок.
   А потом жижи стало меньше. Она уже не лилась потоком, а только слегка
смачивала губы.  И  туман  стал  таять,  обнаруживая  под  собой  что-то
бледно-желтое, неподвижное,  мертвое.  Егоша  разжал  зубы,  кувыркнулся
вниз. Ожив, желтая  пелена  скользнула  под  него,  бережно  подхватила,
подтянула к спасительной ели.
   - Блазень... - чуя неладное, всхлипнул Егоша.
   - Я ухожу, - печально отозвался тот. - Она всегда была сильнее меня.
   - Нет!!!
   - Но ты оказался сильнее ее, - не обращая внимания на стон болотника,
продолжал Блазень. - Теперь она отдала  тебе  свою  душу.  Это  тяжелая,
предназначенная лишь нежитям ноша. Но ты справишься...
   Он начал захлебываться. Отрываясь от желтого тела Блазня,  по  болоту
поползли мелкие клочки тумана. Превращаясь в росные капли,  они  оседали
на влажной пелене мха.
   - Я не смогу тебя вытащить отсюда, - уже совсем тихо шепнул  Блазень,
- но и она не возьмет...
   Еще  один  клок  тумана  покинул   его.   Нежить   слабо   взвизгнул,
заторопился:
   - Волхву не верь... Он не пускал меня на твой зов, хотя все знал!  Ты
для него никто... Он убьет тебя, если встретит. Берегись...  И  не  зови
его больше. Иначе придет... Чтоб убить...
   Блазень вздохнул. Последний, уцелевший ярко-желтый клочок  разорвался
надвое.  Маленькое  туманное  облачко  проплыло  мимо  Егошиного   лица,
коснулось его  щеки.  Силясь  уцепиться  за  ускользающую  душу  нежитя,
болотник вытянул руки, но клочок протек между его пальцами и распался  в
воздухе крупной блестящей росой. И тут  же,  словно  желая  полюбоваться
этим зрелищем, из-за леса поднялся могущественный Хорс.  Нежными  лучами
он прикоснулся к Егошиному лицу, ощупал его истерзанное тело,  в  испуге
отшатнулся от покрытой черной коркой раны на груди  болотника  и  совсем
спрятался за блеклыми утренними  облаками,  услышав  плеснувший  из  его
ставшей уже не человеческой души голос:
   - Ненавижу! Всех ненавижу!!!

ГЛАВА 14

   Варяжко так и не забыл глаз убитого им болотника. Лица его  вспомнить
не мог, а глаза помнились - полыхали зеленым светом, жгли  душу  стыдом.
Княжий обоз прибыл в Полоцк лишь к закату. Не желая смириться с  потерей
гридня, Ярополк весь день гонял ратников по лесу.
   - Сам бы он ни за что не ушел,  -  упрямо  отвечал  князь  на  сказки
Помежи, но настырный  боярин  бродил  за  ним  хвостиком  и  без  умолку
твердил:
   - Он мне сказывал, что едва о родне  подумает  -  ноги  сами  к  дому
бегут, а тут до Приболотья рукой подать - вот и ушел...
   Но обмануть Ярополка  оказалось  не  так  просто,  как  думалось,  и,
невзирая на все старания боярина, князь упорно заставлял  людей  шнырять
по лесу, время от времени выкликая пропавшего воя. Лишь к  середине  дня
сдался, махнул рукой:
   - Поехали! Ляд с ним!
   У Варяжко будто камень с души свалился,  и  остальные  повеселели,  а
все-таки до самого городища то тут, то там слышалось имя Выродка - любой
едва знавший  болотника  уный  старался  выдумать  свою  историю  о  его
странном исчезновении.
   - Болотная Старуха его приманила, туманом  обратила  и  мимо  стражей
провела, - робко предполагал один.
   - Дурной ты! - насмешливо обрывал его другой. - Все в мамкины  сказки
веришь! Ушел он, как жил, тайком да тишком,  и  хорошо,  коли  потом  не
обнаружится, что с ним вместе пропало кое-что из Ярополкова добра...
   - Да куда он уйти мог? Болота кругом.
   - В болоте-то ему самое место, гаденышу...
   "Верно, там его  место",  -  покачиваясь  в  седле,  уговаривал  себя
Варяжко, но зеленые глаза болотника смотрели на него  из  темных  лесных
зарослей, косились из сочной травы и обвиняли, обвиняли, обвиняли...
   В Полоцке обоз ждали, и, едва показались стены городища,  к  Рогволду
помчались гонцы  с  известием,  что  наконец  прибыл  киевский  князь  с
дружиной. Однако, блюдя приличия, Рогволд  навстречу  не  торопился,  а,
дождавшись, пока обоз въедет в его ворота, неспешно вышел на крыльцо. За
ним шумной толпой высыпала челядь. Эти не церемонились и,  находя  среди
киевлян старых знакомцев, заулыбались, загомонили на разные голоса.
   Настена стояла рядом с княжной. В нарядном голубом летнике и высоком,
шитом бисером кокошнике она вовсе не походила на ту оборванную девчонку,
которую Варяжко оставлял на  лечение  знахарю.  Увидев  нарочитого,  она
сорвалась с крыльца, кинулась к  нему,  вцепилась  в  стремя.  Судача  о
смелости девки, вокруг зашумели. Кто-то осуждал: нехорошо  этак  открыто
кидаться на мужика, кто-то одобрял: любовь  не  болячка,  нечего  ее  от
людей таить,  а  большинство  беззлобно  подшучивало  -  редкая  встреча
обходилась без подобных забавных случайностей.
   - Эх, везет тебе, нарочитый! -  завистливо  сказал  кто-то.  -  Такая
красавица на шею кидается!
   "Какая красавица?" - удивился было Варяжко и  вдруг  понял,  что  это
говорят о Настене. Раньше ее так никто не называл -  кликали  малолеткой
иль девчонкой...
   Он наклонился, вскинул девку в седло и с удивлением ощутил,  как  она
повзрослела. Еще весной она  едва  доставала  до  его  груди,  а  теперь
склонилась ему на плечо. Выпавшие из ее косы  завитки  волос  защекотали
щеку  воя,  теплые  ладошки  легли  поверх  его  сильных   пальцев.   От
неожиданного смущения Варяжко поперхнулся и зашелся кашлем.
   Настена заговорила первой:
   - Я ждала тебя.
   От звука ее голоса Варяжко качнулся в  седле.  Слова  были  ласковые,
Настенины, а голос другой - сильный, звучный. Та девочка, с  которой  он
распрощался в березозол, говорила иначе - робко, с придыханием на каждом
слове. У той  голосочек  дрожал  да  срывался,  а  у  этой  будто  песню
пел-ворожил. Может, не Настена это вовсе? Желая убедиться  в  очевидном,
нарочитый  склонился,  потянулся  вперед.  Почуяв  его  движение,  девка
обернулась. Огромные, не дававшие спать ночами глаза плеснули на Варяжко
радостью, пухлые губы приподнялись, обнажая  белые  зубы.  А  потом  она
вдруг потянулась к его лицу. Он не успел даже понять, что  случилось,  -
нежное тепло коснулось его губ, ударило по сердцу  томящей  болью,  и  в
ответ  заполыхала  пожаром  кожа,  соскользнули  с  поводьев  ладони   и
двинулись по мягкому женскому телу, прижимая его все сильнее и сильнее.
   - Эй,  нарочитый!  Ты,  никак,  поперед  князя  жениться  задумал?  -
насмешливо выкрикнул кто-то из толпы.
   Чужой голос привел нарочитого в чувство. Он  дернулся,  оторвался  от
горячих девичьих губ. Залившись румянцем, Настена спрыгнула на землю  и,
провожаемая восхищенными возгласами, скрылась в толпе. Пока мог, Варяжко
следил за ее мелькающей меж людей русой головой, но  потом,  сделав  над
собой усилие, отвернулся. Голос из  толпы  был  прав  -  сперва  надобно
уладить княжьи дела, а потом уж браться за свои.
   Подъезжая к Ярополку, Варяжко окинул взором заполненный людьми  двор.
Покуда князь красовался перед невестой, ему следовало быть  настороже  -
могло случиться всякое. Наивность да доверчивость многим князьям  стоила
жизни. Вспомнить хотя бы Аскольда с Диром...
   Он мельком глянул на крыльцо  и,  столкнувшись  глазами  с  Рогнедой,
улыбнулся. Прямая и строгая, будто  встречая  не  жениха,  а  случайного
гостя, стиснув побелевшими пальцами  узорные  перила,  полочанка  стояла
рядом с отцом. Зная о гордом нраве дочери, тот молча  ухмылялся  в  усы.
Скучившиеся за его широкой спиной отроки - братья Рогнеды - косились  на
обоз с дарами и нетерпеливо переминались с ноги на ногу.
   - Рад видеть тебя, великий князь! - дождавшись, пока немного  утихнет
шум, заговорил Рогволд. - Давненько ты к нам не захаживал - все тропы уж
заросли.
   Ярополк склонил голову:
   - Дела не пускали. А из всех тропок мне лишь одна надобна, та, что  к
сердцу княжны ведет. Она-то не заросла ли?
   Рогволд расхохотался, повернулся к зардевшейся дочери:
   - А это ты у нее самой спрашивай, только  прежде  чем  спрос  начать,
отпусти людей и зайди ко мне в терем добрым гостем!
   Кинув поводья подоспевшему слуге, Ярополк ловко соскользнул с коня  и
ступил на крыльцо. Следом, готовясь к  отдыху,  зашевелился  весь  обоз.
Варяжко  вновь  пожалел,  что  рядом  нет  Потама,  -  пришлось   самому
обустраивать свою ватагу. А когда пристроил и людей, и лошадей - уже ног
под собой не чуял. Оглядевшись, направился к княжьей избе и на  ступенях
нос к носу столкнулся с Блудом. Облокотясь на перила,  Рыжий  ковырял  в
ноздре грязным пальцем и время от времени вытирал его о  штаны.  Заметив
Варяжко, оскалил в улыбке крепкие зубы, заступил дорогу:
   - Нельзя туда! Князья меж собой толкуют, не велели никого пускать.
   - А ты и рад! - огрызнулся вконец измотанный нарочитый. Меньше  всего
ему хотелось говорить с Блудом. После смерти болотника  Рыжий  стал  ему
невыносимо  противен.  Хотя  не  только  Рыжий...  Даже  бывший  дружок,
Дубрень, и тот начал вызывать отвращение.
   - Нарочитый! Нарочитый! - подбежавший раб упал в пыль возле крыльца и
заелозил в ней, стараясь привлечь Варяжкино внимание.
   - Чего тебе? - небрежно спросил Блуд.
   - Велено только ему, - раб качнул головой в Варяжкину  сторону,  -  а
больше никому не сказывать!
   - Да как ты смеешь! - Блуд кошкой спрыгнул  с  крыльца  и  замахнулся
плетью. Варяжко поймал руку Блуда и оттолкнул его в сторону.
   - Жалостливый ты у нас! - зашипел тот. - Всех выродков жалеешь.
   Варяжко будто ткнули в горло - перехватило дыхание.  Блуд  знал,  как
больней ударить! Сжав кулаки, нарочитый выдавил:
   - Ты, может, забыл, кто нас  на  то  дело  сговаривал?  Не  зли  меня
понапрасну - а то ведь и я зацепить могу! Сам знаешь  -  сгоряча  дурное
слово вылетит, а князь и расслышит...
   - Ладно, - Блуд пожал плечами и опустил плетку.  -  Глупо  нам  из-за
раба ссору затевать!
   - Вот и катись, - сказал Варяжко и потянул раба от крыльца:
   - Ну, говори теперь: кто послал и что велел передать?
   - Госпожа ждет тебя. Просила зайти к ней.
   Какая госпожа? Рогнеда?  Но  почему  "просила"?  Варяжко  никогда  не
слышал, чтобы Рогнеда унижалась до просьбы... Озарение пришло  внезапно,
словно сильный порыв ветра сдернул закрывающую взор  пелену  и  заставил
весь мир  засиять  чистыми  и  яркими  красками.  Оттолкнув  посланца  в
сторону, Варяжко выскочил за ворота и, по-мальчишески перепрыгивая через
лужи, припустил по знакомой дороге  к  дому  знахаря.  Остановился  лишь
возле невысокой знахарской городьбы, перевел дыхание и  неспешно  ступил
на двор.
   Настена сидела на лавке у входа, перебирала  нервными  пальцами  край
поневы. Знахарь глядел на  Варяжко  выцветшими  от  ворожбы  и  старости
глазами и  довольно  улыбался.  Растерявшись,  нарочитый  замер  посреди
двора.
   - Что же ты стал? - негромко спросил знахарь.  -  Пред  тобой  судьба
сидит, тебя дожидается. Иди и бери, что твое!
   - Моего тут ничего нет, - не узнавая своего внезапно осипшего голоса,
ответил Варяжко. - Коли здесь моя судьба, то ей мной  и  повелевать!  За
ней слово!
   Щуря блеклые глаза, знахарь  приподнялся.  Пробежавшая  по  его  лицу
темная тень вспыхнула на губах горькой улыбкой:
   - Что гнетет тебя? Откуда сомнения в  твоем  сердце?  Откуда  тьма  в
глазах? Коли мучает тебя вина - откройся, и тогда смогу тебе помочь...
   Страх сдернул нарочитого  с  места,  вытолкнул  вперед.  Страх  же  и
крикнул:
   - Замолчи!
   - Плохо дело, - опечалился знахарь, - но как хочешь. Одно  лишь  могу
посоветовать - поделись своей бедой с тем, кто тебе жизни дороже, - беда
меньше станет, вздохнуть сумеешь.
   - Поделись со мной! -  Варяжко  не