епенно незнакомые голоса  и  краски  слились  в
одном достигающем самой ее сердцевины вопросе:
   - Чего ты хочешь?
   Малуша не знала. Но кто-то завладевший ею и  гораздо  более  могучий,
чем она, знал, и,  выливаясь  радужными  бликами,  непонятные  ей  слова
потянулись  вдаль  длинной,  переливающейся  на   солнце   лентой.   Она
попыталась сомкнуть губы, но, сплетаясь в узор и  завораживая  ее  своим
тихим звучанием, слова помешали ей.
   - Хорошо, мы поможем тебе, - ответил кто-то, и  сияние  прекратилось.
Огромная ледяная волна рухнула в ее пламенеющее  нутро,  вырвала  ее  из
ослепительного кружащегося мира. Изо всех сил отталкивая от себя водяную
струю, Малуша забилась и неожиданно ощутила  под  собой  твердую  землю.
Вернее, не землю, а дощатый пол Выродковой избы. Она лежала на  полу,  а
колдун, бережно придерживая ее за плечи,  озабоченно  вглядывался  в  ее
ставшее каким-то чужим и жестким лицо.  Вода  вновь  хлестнула  на  нее,
заставила в протестующем жесте вскинуть руки.
   - Оставь это... - велел кому-то  колдун,  и,  с  трудом  сев,  Малуша
разглядела за его спиной мерянку с ковшом.
   "Вот откуда вода", - тупо подумала Малуша и, чувствуя  во  всем  теле
невиданную слабость, прошептала:
   - Что это было?
   - Тебе стало худо, - ответил колдун и улыбнулся:
   - Ты испугалась, когда я взял тебя за руку, только и всего.
   Малуша перевела взгляд на свою руку - ни следа, ни синяка...  Неужели
она и впрямь так испугалась колдуна, что свалилась без памяти?
   Сгорая от стыда, Малуша заставила себя подняться на ноги и  двинулась
к двери.
   - Меня сынок... ждет... Надо идти... - пробормотала она.
   - Полева! - окрикнул колдун мерянку. - Проводи гостью... Видишь - она
не в себе!
   Свежий воздух придал знахарке сил.  В  голове  стало  проясняться,  и
ломота в теле постепенно уходила, оставляя  лишь  слабое  покалывание  в
кончиках пальцев.
   - Ступай назад, я дальше сама дойду, - пыталась она отпихнуть от себя
заботливую мерянку, но та, упорно повторяя: "Он велел проводить", довела
ее до родной избы. Малуша была признательна  мерянке  за  заботу,  но  в
голосе девки было что-то такое, что терзало  Малушу,  и  у  самых  ворот
знахарка отважилась поднять на нее жалобный взгляд:
   - Там, в его доме... Я видела что-то. Я ведь не просто испугалась?
   Поглядев на нее, Полева грустно опустила голову:
   - Я тоже видела. И поверь - никому и никогда я так не завидовала, как
нынче вечером завидовала тебе.

ГЛАВА 48

   - Погоди здесь. Княгиня  сама  к  тебе  выйдет,  -  усадив  Сирому  в
небольшой, но достаточно просторной горнице с вышитыми полавочниками  на
длинных скамьях и увешанными  коврами  стенами,  высокомерно  произнесла
девка-чернявка. Ей не нравился ободранный лесной  пришелец,  уже  второй
день шныряющий у княжьего терема, но Рогнеда  велела  обходиться  с  ним
поласковей, и девка старалась. Чернявка знала ее еще полоцкой княжной, и
потому  еле  сдерживала  слезы,  когда  красивую  и   властную   хозяйку
кривичских земель в простолюдье за глаза жалостливо называли Гориславой.
Чернявка не боялась строгого нрава  княгини  и,  кляня  ее  несчастливую
Долю, потакала ей во всем. Вот  и  нынче  подумала:  "Что  худого,  коли
княгиня  побеседует  с  лесным  пришельцем?  Ведь  сразу  видать  -  она
черноглазому рада, а ей, бедной, выпало в жизни не много радости..."
   Еще раз покосившись на странного просителя, девка шмыгнула за  дверь,
оставив Сирому одного. Проводив ее взглядом, жрец  улыбнулся  и  ласково
огладил лежащий на  коленях  небольшой,  бережно  обвернутый  крашениной
сверток. Ни одна живая душа в мире, кроме него самого, не ведала,  сколь
ценен  этот  сверток.  Сирома  искал  его  всю  зиму.  Памятуя  о  своей
провинности, жрец  не  взывал  за  помощью  к  богам,  и  потому  поиски
оказались невероятно трудны. Сколько раз он уже отчаивался, сколько  раз
проклинал свою никудышную жизнь, чуть не дошел до самых Репейских гор, а
когда уже сил почти  не  оставалось  и  все  тело  ныло  от  бесконечных
странствий, он нашел его - продолговатый и  тонкий,  чем-то  похожий  на
плоскую морковку, заржавевший кусок железа  с  грубо  обломанным  острым
концом. Жалкий обломок оказался под большим  синим  камнем,  похожим  на
тот, которому кланялись веси, и  с  виду  ничем  не  выделялся,  однако,
издали почуяв излучаемую им  силу,  Сирома  благодарно  вскинул  руки  к
небесам. Даже после стольких ошибок боги благоволили к нему!
   Обдирая кожу и ломая ногти о твердый  наст,  Сирома  извлек  железяку
из-под камня и, прижав к груди, бережно отер ее подолом срачицы. Он и не
мечтал, что когда-нибудь найдет и будет держать в руках  останки  самого
великого из всех мечей от Семиречья до Ра-реки, а  ныне  это  случилось!
Когда-то блеск этого меча вел за собой русичей,  рубил  язов  и  победно
вздымался над головами  воинов  Германареха,  но  время  сокрушило  его,
превратив в никчемный обломок старого железа.  Однако  оно  еще  помнило
прежнюю  славу  и,  дыша  прикосновением  руки  Орея  -  родителя   всех
славянских племен, не ведало поражений.
   Обернув  меч  крашениной,  Сирома  пустился  на  полночь,   в   земли
заволочской чуди. Настоящее, не знающее промахов оружие  могло  восстать
из праха только под рукой необыкновенного мастера, и Сирома  ведал,  где
его искать. Молва о сказочном кузнеце Хромине  с  Онег-озера  гуляла  по
всей русской земле. Знающие люди поговаривали, будто в его жилах  бушует
кровь самого Сварога,  и  дивные,  сработанные  им  вещи  ценились  выше
золота, но работал он для души, и никто не мог  похвалиться,  что  сумел
подрядить  Хромина  смастерить  хоть  что-нибудь  по  договору.   Сирома
надеялся лишь на удачу, и  она  не  изменила  жрецу:  едва  поглядев  на
принесенный волхвом меч, Хромин молча забрал из его рук обломки великого
оружия и отправился  раздувать  горнило.  Его  двое  сыновей,  такие  же
нелюдимые и мрачные, как отец, затворили перед Сиромой  двери  кузни,  и
только дочь - синеглазая  девка-подросток,  доверчиво  взирая  на  гостя
снизу вверх, предложила ему пройти в избу и "чуять себя як дома".
   Три дня Сирома жил под заботливым присмотром Марьяны, с  рассвета  до
заката просиживая у замкнутых  дверей  кузни  и  прислушиваясь  к  звону
молотов, а на четвертый день к Вечернице Храмин вышел из  кузни.  Сперва
Сирома даже не понял, что сияло в его могучих, черных от жара  руках,  а
когда разглядел - ахнул. И недаром... Под зазевавшимися  лучами  солнца,
кичась возрожденной красой, сиял-переливался лунным светом  легендарный,
восставший из праха меч Орея, и, онемев от восторга,  весь  мир  глядел,
как  играют  на  тонком  и  остром,  будто  трава-осока,  лезвии  робкие
солнечные блики и как просится  в  сильную  и  крепкую  ладонь  узорная,
украшенная головой быка рукоять.
   - Чем отплатить тебе за труды? -  принимая  оружие  из  рук  кузнеца,
спросил Сирома. И тогда впервые на его памяти, а память жреца была очень
долгой, Храмин улыбнулся:
   - Ты ничего не должен мне, волхв. Этот  клинок  отвел  меня  в  битвы
прежних дней и позволил коснуться одеяния отца  Орея...  Не  всем  и  не
часто выпадает такая честь... Забудь о плате.
   Сирома не стал настаивать. Обернув в  ткань  драгоценный  клинок,  он
вновь двинулся в путь, только теперь его дорога лежала к Изяславлю.  Там
ждала  Рогнеда.  Жаль,  конечно,  что  она  не  сумела  подольститься  к
Владимиру, но время лечит, и, верно, к лету забывший обиды молодой князь
навестит непослушную жену. И тогда прождавший много лет клинок  напьется
крови...
   Но, подходя к кривичским землям, Сирома ощутил странное беспокойство.
Вечерами, разведя костер и чутко прислушиваясь к лесному шуму, он  часто
вынимал меч, любуясь его совершенством, но чем чаще глядел на него,  тем
больше ощущал его бездушный холод. Это оружие не жаждало крови врага. За
долгие годы безделья оно утратило свою  алчущую  чужих  жизней  душу,  а
вложить ее в кусок помнящего отголоски былой славы холодного  железа  не
сумел бы ни один кузнец. Раньше  Сирома  испросил  бы  новой  жизни  для
клинка у всемогущего Белеса, а нынче он не смел обратиться к  хозяину  с
просьбой. Он был недостоин взывать к Велесу и входить  в  его  капище...
При этой  мысли  все  внутри  Сиромы  переворачивалось  от  ненависти  к
Выродку. Это маленький  болотный  гаденыш  помог  Владимиру  взойти  над
Русью! Он отвратил от Сиромы светлый лик Скотьего  Бога!  Он  заслуживал
смерти... Но после Владимира...
   Желание расправиться с болотником мешало Сироме дышать полной грудью,
но, пока власть и могущество хозяина были под  угрозой,  разве  мог  он,
ничтожный раб, вспоминать о собственных обидах?! Сначала следовало убить
того, кто посмеет привести новую веру - новгородского князя Владимира. И
на сей раз нельзя было полагаться на волю случая. Прежние ошибки многому
научили Сирому, и теперь он сам должен был убить князя! Рогнеда послужит
лишь поднявшей мстящее оружие рукой, а он, жрец и слуга  великого  бога,
станет душой Ореева клинка. Уж он-то не ошибется и  не  промахнется.  Он
напитает меч своей силой  и  знаниями,  он  вдохнет  в  железо  жизнь  и
страсть! Владимир умрет!
   Изяславль встретил Сирому настороженным спокойствием. Здесь  лишь  на
словах служили Рогнеде, а на деле все и вся  покорялись  воле  киевского
князя. Даже повсюду сопровождающие княгиню девки  были  из  Владимировых
рабынь.
   Проклиная себя за вырвавшиеся в Родне угрозы, Сирома два  дня  кружил
возле  Рогнедина  двора.  Он   не   боялся   Владимировых   воинов,   но
преследовавший его ненавистный Выродок страшил  жреца.  Он  предугадывал
дела Сиромы и, значит, мог спрятаться здесь, упорно дожидаясь Сироминого
появления...
   Неизвестно, сколько еще ждал  бы  жрец,  кабы  не  Дажьбогов  день  -
праздник свадьбы славного Дажьбога  с  прекрасной  Живой.  В  этот  день
разряженные горожане с песнями высыпали на берег Березины и  закружились
в красочных,  славящих  Ладу  и  Живу  хороводах.  Сирома  не  пошел  на
праздник. Затаившись, он сидел возле старого колодца, присматривался  к:
пестрой, вьющейся на холме людской  ленте,  со  страхом  ожидая  увидеть
средь прочих знакомое зеленоглазое лицо. А увидел совсем иное - молодое,
румяное, девичье, с пухлыми губами  и  шаловливыми  ямочками  на  щеках.
Склоняясь к нему, девка  пронзительно  вскрикнула  от  неожиданности,  а
затем расхохоталась:
   - Что сидишь, как гриб-сморчок? Чего горюешь? Это Гориславе нашей  не
до веселья, а тебе-то зачем печалиться? Пошли!
   И, не дожидаясь Сироминого ответа, бодро поволокла жреца  к  шумящей,
разноцветной толпе.
   - Пусти, дура! -  вырывая  руку,  крикнул  жрец,  но  упрямая  девка,
наоборот, еще крепче впилась  в  него  маленькими  пухлыми  пальцами  и,
привлекая внимание танцующих, завопила:
   - Эй, девоньки-красавицы! Кому нужен мужичок тихий  да  застенчивый?!
Подходи, забирай!
   Вмиг  окружившая  жреца  стайка  разгоряченных  девок  со  смехом   и
прибаутками принялась засыпать его колкими замечаниями и вдруг  смолкла.
Не понимая, что случилось, Сирома  повернул  голову  и  увидел  Рогнеду.
Расширившимися, яркими от радости глазами  княгиня  в  упор  глядела  на
него. Склонившись, Сирома заметил легкую, мелькнувшую на ее губах улыбку
и понял - она помнила его обещание и ждала, надеясь отомстить...
   Рогнеда действительно ждала жреца - ведь  это  по  его  наущению  она
отписала  Владимиру  покаянную  грамоту  и,  рассчитывая  на  его  давно
обещанную помощь, терпела унижения. Но теперь позору пришел конец. Убрав
с ее пути болотного колдуна, волхв  принес  долгожданное  оружие  мести!
Осенью в своей лесной избушке он  обещал,  что  это  оружие  никогда  не
пощадит врага...
   Была бы Рогнеда обычной бабой - кинулась бы на шею  своему  недавнему
спасителю, но, памятуя о своей родовитости, она лишь склонила  голову  к
стоящим позади кметям:
   - Всех гоните, а мужика привести ко мне!
   - Но мы его  не  знаем,  а  Владимир  велел  незнакомцев  к  тебе  не
допускать...  -  запротестовал  один  из  воинов  и  смолк,  заглушенный
раздраженным окриком княгини:
   - С мужем моим, Владимиром, я уж  как-нибудь  сама  разберусь,  а  ты
делай, что велено, и не болтай попусту!
   Ратник поклонился, а княгиня, гордо вскинув голову,  пошла  в  терем.
Однако  ее  повеление  выполнять  никто  не  спешил,  лишь   к   полудню
выскочившая из терема девка позвала Сирому к госпоже, и  теперь,  ожидая
появления Рогнеды, жрец сидел в  чистой,  уютной  клети  ее  терема.  Он
больше ни в чем не сомневался, пугаясь только одного  -  достанет  ли  у
него сил на задуманное, удастся ли, влившись  в  железо,  распалить  его
жаждой мести? А потом, напившись крови проклятого князя, он вновь станет
прежним Сиромой, вновь  узрит  лик  могучего  хозяина,  и  тогда  придет
очередь Выродка... Но это потом...
   Где-то в  глубине  терема  хлопнула  дверь,  зашуршали  легкие  шаги.
"Рогнеда", - понял жрец. Он дождался.
   Ловко сбросив срачицу, он развернул клинок и, прижав лезвие к  груди,
закрыл глаза. Презирая боль и бегущую из разрезанной  груди  кровь,  его
губы зашевелились, произнося древние заклинания. Жар  просочился  в  его
тело, пламя кузнечного горна опалило внутренности, ледяная вода  хлынула
в горло и, обратившись огнем, заполыхала  во  всем  теле.  Откуда-то  из
глубин чужой памяти  всплыли  хриплые  голоса  язов  и  далекие  равнины
Семиречья. Молодой и еще никому не известный Орей поднял его  к  небу  и
закричал  что-то  веселое  и  воинственное...  А  затем  земляное  чрево
поглотило его и вновь выбросило в пылающий огонь.  Переливаясь  звонкими
голосами, в его ушах запели  кузнечные  молоты,  хриплый  голос  Хромина
произнес: "Готово", и слепящее солнце брызнуло в глаза.  Сирома  уже  не
был жрецом Белеса и не помнил прежних, человеческих, печалей и радостей.
Отныне он стал мечом Орея, несущим смерть оружием, и  знал  только  одно
имя - имя своего врага.
   Вновь хлопнула дверь. Над ним склонилось  красивое,  холеное  женское
лицо. Большие, надменные глаза женщины вспыхнули, мягкий голос произнес:
   - Ох!
   В возгласе незнакомки слились восхищение и страх.  Пришелица  почуяла
Сиромину жажду  и  поняла,  для  кого  она  предназначена.  Тонкая  рука
протянулась к нему. "Возьми меня! Ощути мое могущество!" - велел Сирома.
Он не понимал, что Рогнеда не слышит его голоса и вообще не  подозревает
о его присутствии. Не ведая, откуда взялось в ее клети это  великолепное
оружие, княжна сердцем почуяла - его принес  Сирома.  И  потому,  ощутив
внезапное сильное желание взять его в руки, совсем не удивилась,  просто
взяла  и  обрадовалась  легкости  и  удобству  меча..  На  мгновение  ей
показалось, что в ее пальцах  лежит  чья-то  теплая  ладонь,  но  затем,
уразумев, Что это  всего  лишь  тепло  согревшегося  на  солнце  железа,
засмеялась. Она помнила, зачем Сирома принес этот меч, и от  мысли,  что
однажды это великолепное лезвие точно и легко перережет горло ее  врагу,
ей становилось радостно. Ей больше не хотелось ждать,  как  не  хотелось
ждать и алчущему крови мечу.
   Словно  девочка,  Рогнеда  счастливо  прижала  оружие   к   груди   и
закружилась  по  клети.  Выглянувшая  на  шум  девка-чернявка  изумленно
воззрилась на танцующую госпожу:
   - Тебя так порадовал этот незнакомый муж, княгиня?
   Рогнеда остановилась. О ком болтала чернявка? Ах, о Сироме...
   - Да, - призналась она и, любуясь блеском, протянула чернявке меч.  -
Он сделал мне подарок! Погляди, как он хорош!
   - Подарок? - Чернявка поморщилась. Она не любила  оружия  и  вряд  ли
обрадовалась бы подобному подарку, но у  князей  свои  привычки...  -  А
сам-то он куда подевался?
   Рогнеда задумалась. И впрямь,  куда  пропал  жрец?  Из  клети  он  не
выходил - подозрительные вой не выпустили бы без долгих расспросов  -  и
вряд ли стал бы прятаться... Да и где тут спрятаться?
   Рогнеда уже приоткрыла для окрика рот, но вдруг, словно  напоминая  о
себе, меч задрожал в ее ладони. Переведя  взгляд  на  оружие  и  на  миг
ослепнув от его блеска,  княжна  зажмурилась  и  в  этот  миг  уразумела
простую истину - жрец больше не был ей нужен, и вовсе не имело  значения
его загадочное исчезновение. Ныне все решали ее  умение  притворяться  и
могущество этого меча...
   - Какая тебе разница, куда он ушел?! - почти радостно прикрикнула она
на опешившую от  ее  беззаботности  чернявку.  -  Лучше  ступай  и  вели
прислать мне писца. А еще пусть у ворот ждет самый быстрый гонец. Я хочу
написать Владимиру... Хватит ссориться и жить порознь. Чай, я ему  жена!
Он сам приедет иль меня ждет, мне все равно, - хочу его видеть!
   Оглушенная ее  словами,  чернявка  покорно  склонилась.  О  том,  что
Рогнеда простила Владимиру смерть своих родичей, знали  все,  и  про  ее
покаянную, уже давно посланную в Киев грамоту тоже ведали,  но  что  она
захочет увидеться со своим обидчиком, чернявка не  ожидала.  Откуда  ей,
простой  рабыне,  было  знать,  как  долго  подученная  жрецом   княгиня
притворялась, как долго таила в себе месть,  как,  презирая  саму  себя,
диктовала писцу строки того покаянного послания. Но кровь родичей стоила
унижений, и Рогнеда терпела. Терпела и ждала, когда же наконец  появится
Сирома и  принесет  ей  то  самое  оружие,  которое  отомстит  убийце  и
насильнику. И этот миг настал.  Отмщение  было  совсем  рядом,  и  ждать
оставалось немного...
   - Совсем немного, - прижимая к себе дрожащее  от  нетерпения  лезвие,
прошептала она и, любовно огладив его рукой, прильнула к рукояти жаркими
губами. - Потерпи еще немного...

ГЛАВА 49

   Владимира обрадовало нежданное письмо Рогнеды.  А  Добрыню  огорчило.
Умный боярин не верил в искреннее раскаяние княгини, но если  в  прошлый
раз ему удалось настроить бояр против ее приезда, то нынче они  вряд  ли
стали бы перечить Владимиру - князь оказался молод да суров...
   - Ты нас в княжьи сердечные дела не впутывай, - хитро щуря  маленькие
глазки, заявил Помежа. - Что нам за напасть, коли он желает  с  княгиней
встретиться?
   Помежа не хуже Добрыни знал, на что способна половчанка, но для  него
Владимир был опасней. У кого, как  не  у  киевского  князя,  была  самая
могучая дружина и самый крутой нрав?  Пойдешь  поперек  -  за  ослушание
может и погнать из Киева...
   Другие бояре тоже отказались препятствовать Рогнеде - кто сослался на
занятость, кто на хворобы, а большинство, качая головами, вздыхали:
   - Брось пугаться, Добрыня! Уж сколько времени утекло - забыла Рогнеда
о мести...
   Отчаявшись добиться поддержки у бояр,  Добрыня  вспомнил  о  Выродке.
Владимир на людях  не  жаловал  колдуна,  но  втайне  уважал  его  ум  и
хитрость. "Может, хоть его послушает, не поедет в Изяславль", - шагая  к
приземистой избенке Выродка, думал боярин.
   Весть о грамоте из Изяславля всерьез встревожила болотника. Волнуясь,
он заметался по клети. Он-то и позабыл о полоцкой княгине! А  нынче  она
стала опасной. Попробуй огради распаленного страстью князя  от  красивой
жены да докажи, что она недаром зовет его. Но попробовать стоило...
   - Добро, - кивнул болотник ожидающему его слова Добрыне. - Я поговорю
с князем.
   Он не солгал и в тот же вечер поговорил с Владимиром. Объяснил, сколь
коварны  женские  чары,  сколь  обманчивы  речи,  но,  стремясь  увидеть
наконец-то  покорившуюся  ему  княгиню,  Владимир  пропустил  мимо  ушей
половину сказанного. Болтающий невесть о каких опасностях колдун надоел,
и, желая поскорее отвязаться от назойливого просителя, князь со  вздохом
вскинул на него серые глаза:
   - Ну хорошо, хорошо... Коли ты так за меня страшишься,  я  не  поеду.
Пусть Рогнеда сама придет ко мне! Уж в Киеве-то со мной  она  ничего  не
сделает.
   "Разве что в постели прирежет", - угрюмо подумал Егоша, но спорить  с
Владимиром было бессмысленно, и, молча поклонившись, он вышел.
   До самого Рогнединого приезда он мучился мыслью - где и