Ольга ГРИГОРЬЕВА
   КОЛДУН

OCR & spellcheck Алексей Алексеевич (alexeevych@mail.ru)


Анонс

   В этой удивительной  книге  автор  предлагает  фантастическую  версию
исторических  событий,  предшествующих  крещению  Древней  Руси.   Знают
бессмертные Жрецы Белеса, что князь Владимир собирается призвать на Русь
новую веру. Гневается Скотий Бог на своих слуг, требует смерти  князю  -
чтобы не воссияло над Киевом  Красное  Солнышко.  Но  приходит  герой  -
молодой знахарь из Приболотья - и заступает дорогу честолюбивым воеводам
и коварной нежити, ограждает князя от занесенного над ним меча.

   "Претерпевший же до конца спасется".
   От Матфея св. благовествование

ПРОЛОГ

   Сирома уже укладывался спать, когда Горбуша, старая косматая  собака,
служившая ему уже много лет, звонко залаяв, распахнула дверь и  ринулась
в завывающий, вьюжный холод.
   - Куда, дура?! - беззлобно крикнул ей вслед Сирома. - Замерзнешь!
   Зима в этом году и впрямь стояла суровая.  Целыми  днями  плясали  на
сугробах снежные вихри,  металась  по  лесу  в  безумном  танце  ледяная
Морена,  и,  словно  пугаясь  ее  разгульного   веселья,   прятался   за
темно-серыми тучами ясноликий Хорс.
   - Вернется она. Куда денется? - произнес кто-то снаружи.
   Услышав  спокойный  хриплый  голос,  Сирома  спрыгнул   с   лавки   и
засуетился, поспешно натягивая продранные на коленях порты. Он  не  ждал
гостей. Немногие вспоминали о нем, и  уж  совсем  никто  не  отваживался
навещать его заброшенную в лесу избу. Только один гость мог быть в  этом
доме...
   - Хозяин, - пробормотал Сирома, низко склоняясь ко входу.
   - Хозяин, Хозяин, Хозяин... - запищали по длинной клети домовые духи.
   - Хозяин! - уверенно стукнула, закрываясь за вошедшим, дверь.
   - Хозяин, - подобострастно  взвизгнули  под  грузным  телом  пришлого
дощатые половицы.
   Позванивая вовремя наброшенными на шею оберегами, Сирома подскочил  к
позднему гостю и преданно всмотрелся в знакомые с детства черты. Он  уже
давно не видел Хозяина, но со времени последней  встречи  тот  почти  не
изменился, только в бороде появились редкие седые волоски да  возле  губ
залегла суровая глубокая складка. Эти перемены  насторожили  и  испугали
Сирому. Время еще никогда не было столь жестоким с  Хозяином...  Скрывая
страх, он склонил голову и попятился.
   - Не ждал меня? - стряхивая с шубы налипший  снег,  небрежно  спросил
вошедший. Шлепаясь на пол, белые  комья  звонко  зачмокали  и,  внезапно
умилившись теплу, растеклись по древесине темными  влажными  пятнами.  В
горнице повеяло свежестью и лесным духом.
   - Я живу, чтобы ждать тебя, - ответил Сирома.
   За долгие годы служения он хорошо изучил привычки  Хозяина,  поэтому,
не дожидаясь указаний,  плеснул  воды,  приглушив  огонь  в  каменке,  и
разложил на столе ровные большие ломти ароматного хлеба.
   Глядя на его уверенные движения, гость  усмехнулся  и  развалился  на
лавке, далеко вытянув длинные, укрытые шкурами ноги.
   - Ведаешь, что мне по нраву?
   - А как же! - обиделся Сирома. - Чай, не впервой тебя принимаю, гостя
дорогого.
   Он не хотел  огорчать  Хозяина,  но  тот  неожиданно  посуровел,  зло
сощурил темные опасные,  будто  бездонные  омуты,  глаза.  Бледные  тени
заплясали по его окладистой черной бороде, очертили  плавными  полосками
скорченные в презрительной ухмылке пухлые губы.
   - Сейчас меня принимаешь, а придет  другой,  сокрушит  мою  власть  -
небось тоже не воспротивишься? Станешь гостем дорогим величать?
   Сирома уронил на пол  кринку  с  молоком.  Никогда  еще  его  так  не
оскорбляли! Конечно,  Хозяину  нынче  приходилось  нелегко  -  для  всех
настали тревожные времена, но ведь когда-то было и  хуже!  Когда-то  его
грозного повелителя даже оборотничество не спасло от Перунова  гнева.  А
сейчас кто грозит ему? Никчемные,  поклонявшиеся  новому  Богу  людишки?
Неужто из-за них усомнился в верности старого слуги?
   - Чего трясешься? - лениво покосился на него пришелец. - Иль в словах
моих оговор углядел?
   Сирома унял дрожь в руках, запрятал поглубже  горькие  мысли.  Хозяин
есть Хозяин, и коли бранит глупого раба, знать, не Хозяин не прав, а раб
плох.
   Он склонился, утер подолом ползущую к ногам  Хозяина  молочную  лужу,
тонкими пальцами  принялся  собирать  черепки.  Крупная  слеза  медленно
скользнула по его заросшей щеке и, прячась  от  всевидящих  глаз  гостя,
поспешно нырнула в давно уже не стриженную бороду.
   -  Чего  сопли  распустил?  -  все-таки  углядев   блестящую   каплю,
разозлился тот.
   Пряча боль, Сирома хрипло выдавил:
   - Жизнь свою, душу свою отдал я тебе! Все,  чем  владел  иль  владеть
мог, положил к твоим ногам! Чем еще  угодить  тебе?  Чем  развеять  твои
сомнения?
   - Сегодня мне отдаешь, завтра другому... Многие  уже  так  делали,  -
грустно заметил пришелец.
   В Сироме заклокотала ярость.  Она  часто  посещала  его  в  последнее
время. Ох, попадись ему предавшие Хозяина отступники! Не стал бы даже  к
силе взывать - зубами, будто голодный зверь, разорвал бы  их  на  части!
Из-за них теперь не верил ему Хозяин,  из-за  них  хмурился  на  верного
слугу!
   - Умру, коли пожелаешь! - гневно выкрикнул он, понимая, что  никакими
словами не сможет выплеснуть наружу негасимое, полыхающее в груди пламя.
   - Оставь, - лениво поморщился пришедший. - К чему мне твоя смерть? Не
нужна она мне... Я совсем иной смерти жду.  -  И  потянувшись  так,  что
хрустнули кости, негромко повторил:
   - Мне нужна смерть другого.
   - Кого? - задрожав  от  нетерпения,  спросил  Сирома.  -  Кто  посмел
супротив тебя злое затеять?
   Кутаясь в шубу, Хозяин молчал. Огонь в каменке совсем затух,  и  даже
Домовые притихли, ожидая ответа. Сирома не выдержал первым.
   - Имя, - падая на колени, взмолился он. - Имя! Скажи только имя!
   Гость перевел на него темные немигающие глаза, усмехнулся.
   - Имя знать желаешь? А не испугаешься ли этого имени? Что, коли в нем
княжеская власть? Что, коли за ним Бог незнаемый? Тогда захочешь ли  имя
это ведать? Захочешь ли ради меня пойти против великой силы?
   Только теперь Сирома понял, что Хозяин действительно в беде. Не понял
даже -  почуял,  сердцем  угадал.  В  страшном  волнении  сжалась  душа,
ринулась давящим комом из горла.
   - Имя.... - застонал он.
   Гость встал. Ветхий настил заскрипел под его тяжелыми  шагами,  дверь
угодливо распахнулась, дохнув на Сирому морозным облаком.
   - Имя... - Сирома пополз вслед исчезающей в клубах белого пара темной
фигуре. - Молю...
   Хозяин остановился на пороге, оглянулся. За его  спиной,  замахиваясь
на  неосторожного  путника,  взмыл  снежный  вихрь  и,  словно  узнав  в
выходящем опасного знакомца,  жалобно  повизгивая,  заплясал  возле  его
широкой груди. Бездонные глаза чернобородого сверкнули грозными искрами,
пухлые  губы  растянулись  в  медленной  зловещей   улыбке.   По-собачьи
поскуливая, Сирома припал к его ногам, вцепился помертвевшими пальцами в
косматый мех. Казалось, вместе с Хозяином уходит из него жизнь, вытекает
по капельке, застывая  белыми  хлопьями  на  хозяйских  плечах.  Неужели
повелитель уйдет, так и не поверив ему? Неужели так и не  откроет  имени
злого недруга? Кому же тогда будет  мстить  Сирома?  От  кого  оберегать
жизнь своего властелина?
   Хозяин наклонился, небрежно провел крепкой  широкой  ладонью  по  его
всклокоченным волосам. Холодная радость пронзила тело  Сиромы  насквозь,
отбросила его назад, в избу. По черным стенам заметались шкодливые тени,
лучина звонко хрустнула, зашипела и погасла.
   -  Владимир,  -  в  мерцающей  темноте  отчетливо   прозвучал   голос
чернобородого. - Владимир...
   Сирома уже не услышал,  как  захлопнулась  за  пришельцем  дверь,  не
заметил, как нашарил трясущимися руками полати, как сел на них, все  еще
дрожа от страха и преданности.  Отныне  одно  лишь  имя  звучало  в  его
затуманенной ненавистью голове. Оно призывало к  мести,  а  значит  -  к
жизни.
   - Владимир, - шептали беззвучно  его  побелевшие  ссохшиеся  губы.  -
Владимир...

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
УБИЙЦА

ГЛАВА 1

   Егоша задыхался. Еловые лапы качались перед  ним  размытыми  зелеными
пятнами, в голове гудело от страха. Что за нежить соскочила с деревьев к
нему на спину?! Почему принялась душить? За охоту? Но убил-то  он  всего
двух белок да зайца... Чем же прогневал Лесного Хозяина?
   Почти теряя сознание, он схватился за что-то на поясе и из  последних
сил ударил за спину. Чужие руки  неохотно  отпустили  его  горло.  Егоша
развернулся.  В  плывущей  перед  глазами  дымке   с   трудом   различил
человеческое  лицо.  Румяные  щеки,  большой  рот,  взлохмаченные  рыжие
волосы... Онох! Опять со своими недобрыми шутками!
   - Ты что, совсем умом тронулся?! - разозлился Егоша.
   Онох не ответил. Осел на землю и замер без движения, будто умер. Экий
притвора! И в кого только такой уродился?! Все Приболотье стонало от его
проделок, а с него как с гуся вода!
   Егоша отдышался и легонько толкнул Оноха ногой.
   - Хорош притворяться. Вставай...
   Уткнувшись носом в снег  и  косясь  на  родича  голубым  глазом,  тот
по-прежнему  не  шевелился.  Присев  на  корточки  рядом  с  ним,  Егоша
назидательно вымолвил:
   - Шутки шутками, а другой раз ты на меня исподтишка не кидайся. А  то
ведь и впрямь зашибить могу. Особливо когда дышать нечем...
   Парня крепче  и  сильней  Оноха  в  печище  не  было,  но  постращать
шкодливого бугая не мешало...
   Легкая пороша пробежала по земле, подняла  и  бросила  в  лицо  Оноха
белую крупу - тот стерпел, не шевельнулся.
   - Ах, ты притворяться!..
   Егоша поддел Оноха ногой, и тяжелое тело отрока  лениво  перекатилось
на бок. К его щеке прилип снег,  голубые  испуганные  глаза  почти  тупо
уставились в небо. Что-то было не  так...  Еще  не  понимая  что,  Егоша
наклонился и потряс Оноха за  плечо.  Голова  парня  отклонилась  набок,
прижатая к  боку  рука  съехала,  обнажая  торчащую  из  груди  костяную
рукоять. Егоша знал этот нож. Поначалу он даже удивился - как же это мог
его нож очутиться в Оноховом боку? А потом пришло неожиданное прозрение,
ударило в голову страшной темной силой.
   - Не-е-ет!!!
   Закачали голыми  ветвями  деревья,  стихли  весенние  птицы,  укрывая
чистый взор за набежавшими  облаками,  отвернулся  ясноликий  Хорс.  Под
разбежавшимися тенями показалось, будто  рука  Оноха  слегка  двинулась,
светлые ресницы дрогнули. Егоша стиснул пальцы, вгляделся. А вдруг  Онох
еще жив? Вдруг ему еще можно помочь? Вскочив, Егоша взвалил тяжелое тело
родича на спину и побежал к дому. Отчаяние темной пеленой завесило путь,
заглушило  лесные  шорохи.  Он  не  заметил  выскользнувших  на   поляну
девчонок-малолеток. Зато они углядели  Егошу  сразу.  И  нож  приметили.
Завизжали пронзительно, метнулись белыми всполохами  в  лесные  заросли.
Сквозь шум в ушах Егоша  расслышал  их  крики,  остановился.  "В  печище
побежали, - устало подумал он. - Теперь придут люди, помогут..."
   Бережно опустив Оноха на землю, он  сел  рядом,  откинулся  спиной  к
рябому стволу старой березы и застонал  от  сжавшей  сердце  мучительной
вины. Как же не заметил, когда  вытянул  из-за  пояса  нож?!  Почему  не
удержался?!
   - Мы вышли, а он... -  совсем  близко  раздался  сбивающийся  девичий
голосок. - Страшный такой... В крови весь... Прочь  от  печища  бежал  и
Оноха в лес тащил... Мертвого.
   - Прочь?
   В тяжелом мужском рыке Егоша сразу признал  голос  отца.  Хотел  было
броситься ему навстречу,  рассказать  все  но  вокруг  затрещали  кусты,
затопало  множество  ног.  Печищенцы  надвинулись,   обступили   плотным
кольцом. Неверящие, растерянные... Смотрели сверху вниз на его слипшиеся
от пота и снега волосы, на перемазанные кровью Оноха ладони. И молчали..
   Егоша медленно встал, вскинул голову. Толпа ахнула,  подалась  назад,
бабы завопили, пряча лица. Испугались...  Но  почему?  Он  же  не  хотел
убивать...  Он  шагнул  навстречу  отцу,  к  плечу  которого,  доверчиво
распахнув яркие синие глаза, жалась худенькая,  не  по  годам  маленькая
Настена:
   - Я не хотел...
   - Стой где стоишь, тварь!
   Егоша обернулся на крик. За его спиной,  грозно  натянув  лук,  замер
старший брат Оноха Первак. Тонкая ткань его рубахи пузырилась под легким
ветерком, и от этого Первак казался еще мощнее и громадней, чем  был  на
самом деле. Губы его дрожали, по щекам ползли  слезы,  но  уложенная  на
тетиву стрела глядела прямо в Егошину грудь.
   - Стой, убивец! - еще раз  повторил  Первак.  Егоша  замер.  Меткость
Первака была всем известна.
   - Я не хотел...
   - Куда, говоришь, он Оноха тащил? - негромко спросил отец у  румяной,
прячущейся за его спину толстушки. Та  осторожно  высунулась  и,  бросив
взгляд на кровавое,  понемногу  расплывающееся  вокруг  мертвеца  пятно,
поспешно залопотала:
   - В лес тащил, в лее...
   Егошу будто плетью хлестнули.
   - Врет она! - Он было метнулся вперед, но вовремя вспомнил о  Перваке
и стреле, замершей на его луке. - Врет! Я и  место  могу  показать,  где
Онох на меня бросился. Там пятна кровавые видны еще! В печище я его нес!
Помочь хотел!
   - Не вру! -  Забыв  о  страхе,  девка  выскочила  вперед,  вперила  в
оплывшие бока круглые белые кулаки. - Не вру я! В лес тянул!  Злодейство
скрыть думал!
   - Брехунья сопливая! Не было этого!
   - Но убил-то  ты?  -  тихо  спросил  отец.  От  этого  тихого,  будто
надломленного  голоса  Егоше  вдруг  захотелось  заплакать.  И  гнев  на
девку-пустомелю  пропал.  Голову  потянуло  к  земле,  ощутив  неведомую
тяжесть, плечи покаянно согнулись.
   - Я...
   - Гад!
   Первака вовремя подтолкнули, и стрела пропела над самым ухом Егоши.
   - Расквитаемся еще! Выродок! -  дергаясь  в  крепких  руках  родичей,
отчаянно заорал Первак.
   А их становилось все больше. Пришел грозный  отец  Оноха  -  Житобуд,
возле него пристроилась седая, истертая заботами женщина с отупевшими от
горя глазами - мать убитого - и две высокие ладные девки -  сестры.  Два
других брата - Хомуня и Дрозд - стояли чуть в сторонке, прожигали  Егошу
ненавидящими взглядами.
   - Погодите. - Житобуд шагнул в круг и, склонившись над  телом  Оноха,
легко выдернул из  раны  нож.  -  Неладно  такие  дела  сгоряча  судить.
Разобраться надобно. Коли Егоша моего младшенького ненароком зашиб  и  к
печищу его нес, спасти желая, то нет на нем вины. А  коли  было  все  не
так, я, правду  вскрыв,  сам  его  казню,  на  муки  вечные  к  Кровнику
отправлю!
   Костяная  рукоять  будто  прилипла  к   крепким   пальцам   Житобуда,
выпрашивая новой жертвы, лезвие  нетерпеливо  подрагивало.  Егоше  стало
страшно. До этого мига он твёрдо  верил  в  справедливость  родичей,  но
теперь вдруг углядел в трясущихся пальцах Житобуда непримиримую,  совсем
не схожую с его разумными  речами  ненависть  и  похолодел  от  обиды  и
страха.
   Первака отпустили. Оправив рубаху) он зло покосился на  отца,  но  не
кинулся к Егоше - остался на месте, крепко сцепив побелевшие пальцы.
   - Ты, Егоша, - глядя  в  землю  и  небрежно  покачивая  в  руке  нож,
продолжал Житобуд, - покуда в медуше моей посидишь, подумаешь, что лучше
- правду сказывать иль лгать да изворачиваться А к  утру  решим,  что  с
тобой делать.
   Не  дожидаясь  приказа,  братья  Оноха  быстро  подскочили  к  Егоше,
закрутили ему за спину руки, толкнули к печищу:
   - Добром ступай!
   Раньше Егоша никогда не был пленником. Даже в детстве, в мальчишечьих
играх... На миг ему показалось, что чужая жестокая сила затопила его  со
всех сторон. Захотелось завыть отчаянно, выдраться  из  цепких  пальцев,
ринуться опрометью в тихий вечереющий лес...
   -  Отец!  -  выкликнул  жалобно,  метнулся  глазами  к   понурившейся
невысокой фигуре отца. Тот печально качнул головой, будто отказываясь от
чего-то очень дорогого, и отвернулся. И мать отвернулась. Только Настена
продолжала смотреть по-детски большими и чистыми глазами.
   Земля качнулась, поплыла под ногами Егоши, оставляя  его  в  зловещей
душной пустоте. Он не чуял, как доплелся до высокого дома Житобуда, лишь
иногда вспоминал, что, кажется, едва отвели его  от  тела,  как  истошно
заголосила мать Оноха:
   - Деточка моя, кровинка! Почто покинул меня, почто  соколом  ясным  в
дали высокие вознесся?!
   Вторя ее горестным крикам, запричитали, завопили, срываясь на  волчий
вой  остальные  бабы.  Этот  вой  и  теперь  звенел  у  него  в  ушах  -
пронзительный, отчаянный... А ведь уж немало времени прошло.

***

   Егоша подтянулся повыше, прильнул глазом к узкой щели.  Мала  щелочка
оказалась  -  ничего  не  разглядел.  Ох,  кабы  все  это   ему   просто
примерещилось и Онох по-прежнему бродил бы, где-то по печищу,  ухмылялся
щербатым ртом, приставал к румяным девкам,  похвалялся  сноровкой  перед
парнями!
   - Егоша... Егоша... - Слабый девчоночий голос нарушил тишину,  вернул
прежние страхи.
   - Настена?
   - Беда, Егоша, - быстро зашептала сестра. -  Родичи  Оноха  весь  лес
обошли, а место, на которое ты указывал, так и не сыскали. Говорят - нет
такого.
   - Как, нет?!
   - Я им не верю, и отец тоже не поверил. Хотел сам пойти поискать,  но
не успел. Стемнело быстро.
   И то верно - в темноте многое ли увидишь? Хорошо хоть отец за розыски
принялся, не отвернулся от угодившего в беду сына. Коли позволят светлые
боги, на рассвете найдет он то место, где Онох умер.
   - Ты не понимаешь! - Ему почудилось, будто Настена всхлипнула, но она
не замолчала, продолжала шептать:
   - Убьют тебя ночью. Первак только о том и говорит. Братьев на  подлое
дело подбивает. Мне о том Олисья сказывала.
   Олисья-уродина, старшая сестра Оноха, была Настене  верной  подругой.
Нянчилась с малолеткой, будто с дочкой иль меньшей сестрой. Хотя  никто,
кроме Настены,  ее  и  знать  не  хотел.  Чурались  уродины  и  дразнили
немилосердно за большой, похожий на репу нос, за маленькие,  раскошенные
в разные стороны глазки, за тонкие и редкие волосья. А Настена словно не
замечала уродства подруги - при встрече кидалась к ней, обнимала  руками
короткую шею Олисьи, вглядывалась с нежной любовью в косые глаза.
   - Что ж будет-то теперь? - горестно выдохнула Настена.
   Егоша задумался. Что будет, то  лишь  богам  ведомо.  Да  что  бы  ни
случилось, лишь бы кончилась поскорей эта мука!
   Ощущая, как усталость вползает в истерзанную душу, он закрыл глаза  и
сказал:
   - Ступай домой. Отец с матерью небось ищут уже. Я  со  своими  делами
сам разберусь.
   - Правда разберешься? - недоверчиво спросила она..
   - Правда... Ступай.
   Настена бесшумно упорхнула, а  взамен  явилось  томящее  одиночество.
Егоше нередко доводилось одному в лесу ночевать -  ни  тьмы,  ни  ночных
шорохов попусту не  пугался,  но  стены  давили,  мешали  дышать  полной
грудью. Тошно было без свободного шума ветвей над головой,  без  чистого
звездного неба, без вольного ветерка.
   В углу зашуршала мышь.  Егоша  сузил  глаза,  всмотрелся  в  темноту.
Задержалась что-то  мышка  в  человечьем  жилье.  Обычно  их  род  возле
людского тепла лишь пережидает зимние  морозы,  а  как  подтаивают  силы
снежной Морены, так они подаются домой, в поля.
   Что-то мелькнуло в едва проникающем через  щель  лунном  луче.  Егоша
замер.  Не  замечая  его,  мышь  выскочила  в  тонкую   полоску   света,
принюхиваясь, потешно задергала длинным носом.
   - Вот так-то, подружка,  -  невесело  сказал  ей  Егоша.  Испугавшись
человеческого голоса, зверек вздрогнул и  замер  бесформенным  комочком,
уставясь на Егошу черными бусинами глаз. Его обдало  внезапным  холодом,
словно рядом пронесся злой северный  ветер.  Померещилось,  что  сочатся
земляные стены свежей кровью, а на пилу вместо маленькой мышки судорожно
корчится чье-то изодранное  страшными  ранами  тело.  Егоша  сжал  зубы,
попятился.  Незнакомец  повернул  искаженное   мукой   лицо,   захрипел,
выдавливая из себя красную пузырящуюся пену, и Егоша с  ужа