ни верностью  его  не  приманить.  Налетел,
словно вольный ветер, всколыхнул спелую ниву, прошелестел колосьями -  и
все. Пропадет, будто его и не было, - улетит гулять в неведомые края...
   - Не мечтай о нем, дочка, - убеждал Полеву. - Он, видать, из  могучих
знахарей, тех, что за свои знания душой заплатили.  Любовь  для  него  -
звук пустой. Ты сама погляди - он и лечит-то лишь тех, кого  уже  смерть
коснулась, а других прочь  отсылает.  Знать,  сила  у  него  недобрая  и
опасается он ее понапрасну тревожить. Как ты ни томись -  ничего,  кроме
печали, он тебе не принесет! Чует мое сердце - уйдет он вместе с Мореной
из наших мест...
   - Как можешь такое  говорить?!  -  утирая  бегущие  по  щекам  слезы,
возмущалась Полева. - Он тебя от верной смерти спас!
   - Меня-то спас, а тебя погубил, - ощущая  вину,  повторял  Буркай.  -
Бросит он нас, оставит... а старый охотник оказался прав. Словно быстрая
колесница Хорса, промчалась зима, растопил ее : снега светлый березозол,
и на день Морены-Масленицы, когда выпускали люди на волю певчих птиц  да
жгли чучело  злой  зимы,  явились  в  Устьине  посланцы  из  далекого  и
нелюдимого селища  Медвежий  Угол.  Буркай  не  знал,  что  случилось  у
ворвавшихся  в  избу  болотника  и   потребовавших   тайного   разговора
медвежцев, но чуял  сердцем  -  пришла  пора  распрощаться  со  странным
зеленоглазым знахарем. Едва дыша от  спирающей  душу  горечи,  он  встал
посреди двора, рядом с конями приезжих. Жаль, Полева еще с утра ушла  на
дальние лядины - поглядеть: оттаяла ли земля...
   Болотник беседовал с медвежцами недолго. Их беда  была  похуже  любой
другой - в Угол ворвалась страшная весенняя лихорадка и, рубя под корень
и старого, и молодого, принялась ходить по домам.
   -  Ты  великий  знахарь,  -  угрюмо  потупясь,  просили  посланцы.  -
Помоги...
   Медвежий Угол стоял на Ра-реке и  славился  своей  нелюдимостью.  Там
редко  принимали  гостей,  чаще  старались  поживиться  богатым   добром
проходящих мимо караванов, налетая и грабя всех, кого ни  попадя.  Егошу
устраивала  обособленность  селища.  Да  и  помогать   людям   оказалось
интересно - болотник бился с хворобами, словно с  опасными  врагами,  и,
одерживая верх, радовался каждой победе. Чем страшней было дитя  Мокоши,
тем интересней складывалась битва и тем желанней становилась победа...
   - Добро, - ответил он медвежцам. - Поеду.  Првеселев,  они  наперебой
принялись предлагать ему плату.
   - Нет. - Егоша поморщился. - Я лишь кров и еду приму,  иного  мне  не
надо!
   И, взирая на удивленные лица просителей, улыбнулся. Ну не скажешь  же
им, что самому хочется  помериться  силой  с  одной  из  самых  страшных
болезней - Весенней Девкой-Верхогрызкой?!
   Собрав  скромные  пожитки  и  выйдя  из  избы,   Егоша   налетел   на
настороженного и строгого Буркая. Пропуская подводящих болотнику  лошадь
медвежцев, охотник молчаливо посторонился. Стараясь не глядеть на  него,
Егоша вскочил в седло, еле сдержав почуявшую дух нежитя кобылу. Один  из
медвежцев приторочил к его седлу торбу с вещами.
   - Уезжаешь? - горько спросил Буркай. Болотник вскинул на него зеленые
глаза. Мелькнувшая в них  искра  веселья  будто  огнем  ожгла  охотника.
Показалось - знахарь благодарит его за что-то, но за что?
   - Уезжаю, - коротко ответил болотник. - А тебя запомню. Ты мне  жизнь
вернул.
   Приоткрыв рот, Буркай глядел на Выродка,  силился  понять  его  речи.
Глупо было отвечать, что, мол,  это  ты  мне  жизнь  возвратил...  Боясь
расплакаться, он часто заморгал:
   - А как же Полева?
   - Полева? - Болотник небрежно дернул повод. Кобыла под ним заплясала,
разбрызгивая вокруг перемешанный с грязью снег.
   - Поехали... - поторопил Егошу один из медвежцев. Судя по подвескам -
уточкам и перстням с бобровыми фигурками, - он  был  из  знатных.  Егоша
скользнул по нему насмешливым взглядом и, словно забыв о вопросе Буркая,
хлестнул кобылу.
   - Полева и без меня проживет! - выкрикнул, уже исчезая в  воротах.  -
Прощай!
   Медвежцы рванули за ним-только  брызнул  в  лицо  Буркая  талый  снег
из-под копыт. Продолжая глядеть в  опустевшие  ворота  и  в  беспомощной
грусти кривя изуродованное огнем лицо, охотник осел  на  землю.  Был  ли
знахарь? Не примерещился ли? Не залетел ли просто к ним на двор морозный
ветерок, погулял-поиграл до весны и сгинул вместе с талыми снегами?
   Буркай опустил голову. Отпечатки конских копыт  глубоко  врезались  в
землю. Все-таки он был... А может - нет?

ГЛАВА 31

   Весенняя лихорадка свирепствовала в Медвежьем Углу весь  березозол  и
пошла на убыль лишь под конец травня-месяца. Она не щадила никого  -  ни
старых, ни малых, опасаясь трогать только Егошу.  Видать,  чуяла  в  нем
могучую, схожую с ее собственной силу. Задевать его боялась, зато билась
с его умениями и знаниями не на шутку.  Иногда,  приходя  домой  уже  за
полночь, Егоша не успевал лечь, как в дверь вновь ломились взволнованные
люди и, захлебываясь в мольбах, просили спасти сына, брата, отца... Хуже
всего обстояло дело  с  детьми.  Будто  оголодавший  зверь,  Верхогрызка
намертво вцеплялась в их маленькие тела, и никакие травы с  настоями  не
могли выгнать ее оттуда.
   Пальцы болотника потемнели от чеснока и травяных соков, зеленые глаза
безумными огнями полыхали на осунувшемся, обросшем бородой  лице,  а  от
одежды пахло дымом погребальных кострищ. Мертвых он не разрешал  трогать
никому, знал - стоит коснуться взятого Верхогрызкой человека, и она  тут
же вцепится в новую жертву. Под вой и плач родичей он взваливал мертвеца
на подводу и вывозил за селище. Там неутомимое  пламя  пожирало  бренные
останки вместе с оружием и одеждой. Добрые люди кидали в огонь  глиняные
медвежьи лапы, чтоб усопший родич благополучно достиг  мира  мертвых,  и
скудно тризновали, не уходя с пепелища.
   Смертей было много, так много,  что  Егоша  уже  был  готов  признать
поражение, когда, поборов хворь, поднялся на  ноги  сухой  и  долговязый
гончар Василии. Пожиравший его изнутри огонь затух, а  на  лице,  вместо
жутких волдырей, остались лишь маленькие кроваво-красные язвочки. Следом
за Василином стали выздоравливать и остальные. Изможденные болезнью люди
выходили на улицу, улыбались солнцу, вдыхали тепло наступающего  лета  и
почтительно  склонялись  до  земли,  завидев  издали  бредущего  к  реке
Медведице ясноглазого знахаря с котомкой за  плечами.  Все  ведали,  что
где-то за рекой, в лесу, есть дубок,  в  коре  которого  знахарь  прячет
снятую с людей напасть, -  недаром  каждый  раз  он  отрывал  от  рубахи
больного махонький клочок  и  убирал  его  в  свою  потертую  суму...  А
бегавшие за знахарем мальчишки утверждали, будто видели тот  дуб  своими
глазами.
   - Высокий такой, крепкий, - наперебой рассказывали они. - Крона - что
облако зеленое! А по всему стволу, из щелей в коре белые лоскуты торчат!
   Опасаясь за ребятню, взрослые запретили им бегать к дубу - можно ведь
ненароком вновь выпустить хворобу, однако знахаря зауважали еще больше -
трудился-то он почти задарма, брал в уплату лишь еду и одежду. Да и того
просил не много. А старики сказывали, будто от  такой  же  болезни  люди
вымирали не селами - городищами!
   В благодарность медвежцы подарили знахарю избу. Ставили ее всем миром
над Ра-рекой, на высоком, крутом берегу, чтобы, любуясь идущими по  реке
караванами, ведун мог вспоминать о родных местах. Только он отказался от
дара.
   - Я скоро уйду, - сказал. - И ничем вы меня не удержите - ни  делами,
ни посулами.
   Спорить с ним не стали. Кто же спорит с ведунами? И  отговаривать  не
принялись. Знахари людям не подвластны - их боги  по  земле  водят:  где
беда жарче, туда и гонят. Жалея молодого ведуна, медвежцы несли ему  кто
чего мог: кто - курочку, кто -. крынку молока, кто - хлебный каравай.
   Егоша смотрел на старания сельчан с улыбкой.  Теперь,  когда  болезнь
отступила, он не собирался надолго задерживаться у Ра-реки. Старая обида
звала к отмщению, неоплаканная верность Ралы терзала  сердце.  Егоша  не
желал прощать волхва. И отомстить ему решил не по-человечески  -  мечами
или ворожбой, а так, как учил сам жрец, - чужими руками. Ночами болотник
зажигал  лучины,  садился  на  пол,  раскладывал   перед   собой   грубо
выструганные из деревяшек лодьи и  пел,  призывая  Владимира  Новгородца
обратно в родную землю. Голоса-то его  князь  услышать  не  мог,  а  вот
тоска-ворожея текла через леса и моря, томила княжью душу.  Егоша  знал:
не выдержав терзающего ночами зова родной земли, Владимир направит  свои
лодьи к берегам Мутной, где его с почетом примут все еще ждущие "своего"
князя новоградцы. А за Владимиром придет на Русь новый Бог. Он  отомстит
за Егошу...
   Его ворожба оказалась не напрасна. Вслед  за  весной  накатило  лето,
принесло с  собой  на  Ра-реку  торговые  караваны  из  дальних  мест  -
остроносые урманские драккары, плоские,  словно  киты,  весские  насады,
длинные и угрюмые арабские галеры.  Помимо  дорогих  товаров  они  везли
вести со всего света.
   Егоша  часто  уходил  из  Медвежьего  в  Торжок,  говорил  с  людьми,
прислушивался к шепоткам и сплетням. В Торжке-то он  и  встретил  рябого
урманина с переломанным носом, который, таясь и прикрывая рот рукой,  за
чаркой поведал Егоше о тайных планах Владимира.
   - Он ныне у островов данов бродит, а два года  жил  у  нашего  короля
Харальда, - шептал в ухо Егоше осоловевший от пряного меда урманин. -  Я
сам его видел! Он дружину собирает, хочет  назад  воротиться,  с  братом
расквитаться и всю Русь под свою власть прибрать!
   Может, Егоша и не поверил бы  -  чего  спьяну  не  наболтаешь,  -  но
урманин упомянул о Добрыне:
   - Дядька его, могучий такой, чернявый, обмолвился, что верные люди  в
Новом Городе Владимира этой осенью поджидают.
   Егоша задумался. Стать над Русью - это  Владимир  надумал  верно,  но
одной силой ему Ярополка не смять - тут надо брать  хитростью...  Сирома
не даст Ярополку пасть - нынешний киевский князь  для  его  бога  -  как
корень для дерева.
   Поэтому, вернувшись в Медвежий  Угол,  Егоша  принялся  собираться  в
путь. Он не спешил - до осени было еще далеко, а до Нового  Города,  при
хорошем ходе, всего три дня пути. А  когда  наконец  надумал  двинуться,
случилось непредвиденное.
   В этот день, впервые за весь изок, пошел дождь. Утро выдалось  серое,
хмурое, но выйти в дождь - к удаче, и, накинув суму на  плечо,  Егоша  в
последний раз оглядывал свое жилище,  когда  в  дверь  робко  постучали.
Болотник поморщился:
   - Заходи!
   Пригнувшись и чуть не  снеся  головой  притолку,  в  горницу  вступил
насквозь вымокший Василии. С его темных  волос  стекала  вода.  Смущенно
встряхиваясь, он забормотал:
   - Там к тебе человек пришел... Видеть желает...  Егоша  подбросил  на
плече суму:
   - Я ухожу. Скажи - у меня нынче своя болячка.
   - Да это... Она... Пришлая... - замялся Василии.  Его  голубые,  чуть
подернутые желтизной кошачьи глаза забегали по стенам.
   - Она?
   Егоша подошел поближе к гончару, вгляделся в его узкое лицо. На  этом
лице он знал каждую жилку, каждую рытвинку - сколько раз утирал  с  него
горячечный пот? -  и  поэтому  сразу  заметил  сковавшее  скулы  гончара
напряжение. Василии смущался редко...
   - Ладно, пошли. Поглядим, чего от меня эта баба хочет, -  подталкивая
гончара к дверям, согласился он.
   - Она  ничего  не  хочет,  -  словно  только  что  обретя  дар  речи,
заторопился тот. - Она болтает, будто тебе жена!
   Рала! Забыв обо всем, Егоша кинулся на двор.  Вот  почему  так  мялся
гончар! Рала могла смутить кого  угодно.  Но  как  же  она  вернулась  с
кромки? Может,  как  когда-то  Ратмир,  ведомая  горькой  памятью,  сама
отыскала дорогу обратно, в мир живых?
   Скучившиеся у ворот люди почтительно расступились. Егоша  споткнулся,
остановился. Это была не Рала... С трудом скрывая разочарование, он  зло
спросил:
   - Какого ляда ты явилась? И соврала зачем?
   По глазам болотника Полева поняла - он ждал другую, и  это  понимание
ударило намного больнее, чем его неприветливые слова.
   - Они меня пускать не хотели, - жалобно вымолвила она и  смолкла.  Не
скажешь  же  прилюдно,  что  не  могла  дышать   без   его   молчаливого
присутствия, что после его ухода не жила, а медленно умирала, словно  по
капле утекала в сырую землю... Полева и сама не знала,  чем  зацепил  ее
сердце незнакомый болотник. Ведь он даже не пытался ей понравиться! И на
славного, веселого Богумира, когда-то укравшего  ее  девичий  покой,  он
тоже ничуть не походил. Однако изба без него стала сырой и тоскливой,  а
душа опустела, словно худое решето.
   - Ты напрасно сохнешь, дочка, - как-то раз заметил Буркай. -  Он  уже
забыл о тебе... Найди себе другого - есть же средь парней и краше его, и
веселее. Его жизнь побила и еще не раз бить будет - не дождешься от него
ни тепла, ни ласки. Таких любить - только Долю гневить.
   Буркай  и  впрямь  так  думал.  Ему  было  жаль  присохшую  к  ведуну
дуру-бабу, но иногда охотник ловил себя на мысли,  что  тоже  грустит  о
болотнике, и от этого ее боль  становилась  понятной  и  близкой.  Когда
Полева надумала идти в Медвежий Угол проведать парня,  он  не  удивился.
Сказал лишь:
   - Зря... Он тебе рад не будет.
   Полева ему не поверила, но теперь убедилась -  старик  был  прав.  Ее
приход только разозлил Выродка. А стоящие вокруг люди глазели на  нее  с
любопытством и осуждением. На миг она словно увидела себя со  стороны  -
мокрую, жалкую, несчастную - и чуть  не  заплакала.  Закусив  губу,  она
уставилась в землю.
   - Уходи! - велел Егоша.
   - Тебе Буркай привет шлет, - сама не зная зачем, ответила она.
   Показалось ей,  или  впрямь  что-то  промелькнуло  в  зеленых  глазах
колдуна? Она с надеждой впилась взглядом в его лицо.
   - Буркай? - словно вспоминая далекое прошлое, переспросил болотник, а
потом неожиданно светло улыбнулся:
   - Так это он тебя послал?
   Полева  не  хотела  врать,  но  чуяла  -  скажет   правду,   и   этот
зеленоглазый,  загадочный  человек  навсегда  исчезнет  из   ее   жизни.
Переминаясь с ноги на ногу и пряча глаза, она тихо призналась:
   - Не совсем...
   Видя, что знахарь признал пришлую, народ принялся расходиться.
   - Что стоишь? Пошли в избу, - небрежно кивнул бабе  Егоша.  Появление
Полевы пришлось не вовремя, но если она принесла вести от Буркая, то  их
следовало выслушать. Как-никак, а охотник помог его  душе  выбраться  из
могилы. Пусть своей бедой и сам того не ведая, но ведь помог!
   Войдя в избу, Полева робко присела на лавку, оглядела Егошино жилище:
   - Значит, ты здесь живешь? Люди сказывают, будто ты Верхогрызку в дуб
пересадил...
   Она не знала, о чем говорить. Промокший летник  прилип  к  ее  спине,
руки дрожали, а в поршнях хлюпала вода, но она вновь  видела  того,  кто
заставил ее забыть о Богумире, и от  этого  по  всему  телу  растекалось
нежное, успокаивающее тепло. Егоша присел напротив:
   - Хватит болтать. Сказывай, что Буркай передать велел. Я спешу.
   - Куда спешишь? - растерянно вылупилась на него Полева. Только теперь
она углядела на лавке у дверей увязанную суму болотника и  приставленный
к стене искусно вырезанный дорожный посох.
   - В Новый Город, Владимира встречать,  -  не  таясь,  ответил  Егоша.
Зачем что-то скрывать от глупой бабы? Ей ведь все  равно,  кто  и  когда
будет княжить в Новом Городе...
   Полева побоялась спрашивать, почему болотник решил, будто  Новгородец
собирается вернуться. Хлопая расширившимися глазами, она  молча  глядела
на него. Егоша стал терять терпение.  Что  бы  ни  просил  передать  ему
Буркай, это могло обождать, а Владимир ждать не станет. Он поднялся:
   - Коли есть что сказать, говори, а нет - ступай  домой.  Недосуг  мне
попусту болтать!
   "Он уйдет! Встанет и навсегда уйдет! А я умру..." - забилось в голове
Полевы, и, сползая на пол, она неожиданно для самой себя расплакалась.
   - Я наврала тебе про Буркая! Наврала!!! закричала она сквозь слезы. -
Я сама к тебе пришла, потому что люблю, потому  что  жить  без  тебя  не
могу! Я за тобой, куда скажешь, пойду и слова худого не вымолвлю! Только
не гони!
   Егоша глядел на вздрагивающие плечи бабы и размышлял. Полева не врала
- она и впрямь любила его. Он чуял  рвущуюся  из  нее  живительную  силу
любви. Но зачем ему-то ее любовь и ее покорность?
   Он приподнял зареванное лицо мерянки. Над серыми  преданными  глазами
женщины задрожали длинные ресницы.
   Егоша отвернулся. Она красива. Красота тоже сила.  При  необходимости
можно будет воспользоваться ее красотой...  Вот  только  стоит  ли  ради
этакой  помощницы  вешать  на  шею  лишнюю  заботу?  Хотя  чего  о   ней
заботиться, чай, не маленькая, и сама напросилась. А не  понравится  его
обхождение - пускай идет куда хочет, никто держать не станет.
   - Не реви. Послушай, - спокойно велел он всхлипывающей бабе. - У меня
много дел, и ты будешь мне обузой.
   - Нет, нет. Я стирать  тебе  буду  и  готовить...  Егоша  раздраженно
мотнул головой:
   - Готовить мне не надо - жрать буду, что по дороге попадется.  А  еще
спать буду в лесу и людей убивать, коли  решу,  что  так  нужно.  Неужто
смолчишь - не упрекнешь, не спросишь ни о чем?
   - Я ни о чем  спрашивать  не  стану!  -  почуяв  надежду,  прошептала
Полева. - Клянусь! Онемею, коли пожелаешь, только возьми с собой!
   Егоша ухмыльнулся:
   - Онемеешь? Это неплохо бы... Брать я тебя не стану, но  и  запрещать
ничего не буду, так что коли желаешь - иди за мной.  Только  помни  -  я
тебя не звал, сама  захотела.  -  И,  окинув  мерянку  беглым  взглядом,
добавил:
   - Ив одеже бабьей ты со мной недалеко уйдешь.
   Поднявшись с пола, Полева покосилась на болотника. Его слова обжигали
равнодушием, но она не боялась. Разве можно бояться того, кто стал твоей
жизнью? Да прикажи он ей в огонь сигануть - прыгнула бы и не задумалась!
   Она метнулась к столу, подхватила длинный  нож  и,  ловко  сбросив  с
головы платок, перекинула на грудь толстую, хоть и короткую  еще,  косу.
Первый раз  она  срезала  волосы  для  Богумира,  теперь  для  странного
болотного колдуна...
   Зажмурившись, Полева сильно провела  лезвием  по  волосам.  Не  желая
поддаваться, они  затрещали.  Она  попробовала  еще  раз.  Вырываясь  из
неловких пальцев, пшеничные пряди  падали  за  спину.  Неожиданно  чужая
сильная рука больно оттянула ее голову назад.  Возле  самого  уха  тонко
пропело железо. Полева  вздрогнула  и  отдернулась,  ощущая  непривычную
легкость головы.
   - Вот так. - Болотник подошел к печи, сбросил в пламя  намотанные  на
кулак волосы мерянки.
   - Добро... - шепнула она одними губами.
   Не раздумывая, Егоша прошел к укрытому вышитым  полавочником  сундуку
и, приподняв тяжелую крышку, швырнул Полеве  длинную  мужскую  рубаху  и
грубые порты:
   - Надевай!
   Уронив руки, баба застыла посреди горницы. Голой ее видел лишь муж  -
Богумир, но и тот больше тискал ее тело, чем  любовался.  Смущаясь,  она
огляделась в поисках укрытия. Спрятаться было негде, а  болотник,  будто
не понимая ее стыда, бессовестно глазел  на  нее  равнодушными  глазами.
Поневу и серник она сняла без стеснения, но затем остановилась.
   - Поторопись, - по-прежнему не сводя с нее  глаз,  небрежно  напомнил
болотник. Ежась от стыда и  неуверенности,  Полева  принялась  скидывать
исподницу. Под пристальным взглядом  знахаря  ее  белая  кожа  покрылась
маленькими пупырышками. Шлепая по полу босыми ногами,  она  подбежала  к
брошенной им одежде, принялась поспешно натягивать ее на замерзшее тело.
Штаны надела быстро, а  в  длинных  рукавах  срачицы  запуталась  и  еле
сдержала слезы. Ей еще никогда  не  доводилось  чувствовать  себя  столь
униженной. Хотела явиться к болотнику дорогой гостьей,  а  стояла  перед
ним как невольница - голая и беззащитная...
   Салясь на ощупь отыскать ворот, она нелепо тыкалась в ткань  головой.
Горячая ладонь болотника скользнула  п