еле.
     - Что бы вы хотели знать, помимо того очевидного фанта, что в конечном итоге произошла ошибка? Как бы вам понравилось, если бы политиканы решали, приговорить ли вас к смертной казни, доктор Скарпетта? Посмотрите, что сейчас происходит с вами. Разве то, что на вас недавно навалилось, не носит окраски политиканства, хотя бы отчасти? У каждой стороны свой собственный план добиться чего-то для себя через ваше публичное унижение. Ничего общего с честью и справедливостью. Так вот, вы представьте себе, каково было бы вам, если бы те же самые люди оказались наделенными властью лишить вас свободы, а может, даже и жизни.
     Ронни был разорван на кусочки противоречивой и несправедливой системой. Не важно, на какие прецеденты делались ссылки и что выдвигались требования о пересмотре дела. Не важно, какие я приводил возражения, потому что в данном случае в вашем замечательном штате закон о неприкосновенности личности не является залогом того, что члены суда будут добросовестно вести судебное разбирательство в соответствии с существующими конституционными принципами. Упаси Бог от малейшего соблазна нарушить конституционные принципы ради эволюции нашего мышления в какой-нибудь из областей права. Все эти три года, что я боролся за Ронни, я мог бы с таким же успехом танцевать джигу.
     - О чем конкретно вы говорите? - спросила я.
     - У вас много времени? Начнем с того, что отвод обвинением присяжных заседателей без указания причины был откровенно в духе расовой дискриминации. Пункт о равном праве на защиту был для Ронни нарушен однозначно, и обвинение откровенно проигнорировало предоставленное ему, согласно шестой поправке, право на жюри присяжных, честно составленное из представителей всех слоев общества. Я не думаю, что вы следили за ходом судебного процесса над Ронни или много о нем слышали, поскольку это происходило больше девяти лет назад, когда вас еще не было в Вирджинии.
     Была развернута неистовая кампания, и тем не менее дело не перевели в другой судебный округ. Жюри присяжных состояло из восьми женщин и четверых мужчин. Шесть женщин и двое мужчин были белыми. Четыре черных присяжных заседателя были - продавец машин, кассир из банка, санитарка и преподаватель колледжа. Белые присяжные были представлены железнодорожником-стрелочником на пенсии, который называл негров не иначе как "черномазыми", богатой домохозяйкой, кругозор которой обогащался только за счет телевизионных новостей, в которых то и дело рассказывалось, как какой-то негр совершил очередное убийство, и другими приблизительно такого же плана. Демографический состав присяжных практически исключал справедливое решение.
     - И вы утверждаете, что подобное конституционное нарушение или какая бы то ни было другая несправедливость в процессе над Уодделом имели политическую окраску? И какая же политическая мотивировка могла присутствовать в деле Ронни Уоддела?
     Грумэн вдруг посмотрел на дверь.
     - Если меня не обманывает слух, похоже, подоспел наш обед.
     Я услышала торопливые шаги и шорох бумаги, затем раздался голос:
     - Ник? Ты у себя?
     - Входи, Джо, - откликнулся Грумэн, не поднимаясь со своего кресла.
     Появившийся молодой энергичный негр в джинсах и кроссовках поставил перед Грумэном два пакета.
     - В этом напитки, а здесь два сандвича, картофельный салат и овощная смесь. За все - пятнадцать сорок.
     - Сдачи не надо. Джо, я очень признателен. Отпуск-то когда-нибудь тебе дадут?
     - Люди никак не наедятся. Побегу.
     Грумэн раскладывал еду и салфетки, а я судорожно соображала, что делать дальше. Я оказалась совершенно сбитой с толку его поведением и тем, что он говорил, потому что не видела в нем никакой изворотливости, не усмотрела в его словах ни лжи, ни высокомерия.
     - Так что же это за политическая мотивировка? - вновь спросила я, разворачивая свой сандвич.
     Он открыл имбирное пиво и взялся за коробочку с картофельным салатом.
     - Несколько недель назад я думал, что смогу получить ответ на этот вопрос, - сказал он. - Но тут человек, который, возможно, и помог бы мне, был найден мертвым в своем автомобиле. И я не сомневаюсь, что вам известно, о ком идет речь, доктор Скарпетта, - Дженнифер Дейтон, самоубийство которой еще официально не доказано, но по крайней мере все было подведено к тому, что произошло именно это. На мой взгляд, ее смерть не случайна, если не сказать большего, отчего становится жутко.
     - Следует ли мне понимать, что вы были знакомы с Дженнифер Дейтон? - как можно спокойнее поинтересовалась я.
     - И да и нет. Я с ней ни разу не встречался, и наши немногочисленные телефонные разговоры были весьма коротки. Видите ли, я ни разу не звонил ей до смерти Ронни.
     - Из чего мне следует сделать вывод о том, что она знала Ронни.
     Грумэн откусил сандвич и потянулся за пивом. - Они определенно знали друг друга, - ответил он. - Насколько вам должно быть известно, мисс Дейтон занималась гороскопами, парапсихологией и тому подобными вещами. Так вот, восемь лет назад, когда Ронни сидел в камере смертников в Мекленбурге, он случайно увидел ее рекламку в одном из журналов. Он написал ей поначалу единственно за тем, чтобы она предсказала ему будущее. Конкретно, я думаю, он хотел узнать, казнят ли его на электрическом стуле, и это довольно распространенное явление - заключенные пишут психотерапевтам, хиромантам и спрашивают о своем будущем или обращаются к духовенству за молитвами. Несколько неожиданным явилось в данном случае то, что у мисс Дейтон с Ронни началась личная переписка, которая оборвалась лишь за несколько месяцев до его смерти. Она неожиданно перестала ему писать.
     - Вы считаете, что ее письма, адресованные ему, могли быть перехвачены?
     - В этом нет никаких сомнений. Когда я поговорил с Дженнифер Дейтон по телефону, она утверждала, что продолжала писать Ронни. Кроме этого, она сказала, что в течение последних нескольких месяцев тоже не получила от него ни одного письма, и я сильно подозреваю, что по той же самой причине.
     - А почему же вы позвонили ей только после его казни? - недоуменно спросила я.
     - Я не знал о ее существовании раньше. Ронни ничего мне про нее не рассказывал до нашего с ним последнего разговора. Эта беседа была, пожалуй, самой странной из всех, что я когда-либо имел со своими подопечными. - Повертев свой сандвич, Грумэн отодвинул его от себя. Он взял трубку. - Я думаю, вам, вероятно, не известно, что Ронни отказался от меня, доктор Скарпетта.
     - Не понимаю, о чем вы.
     - Последний раз я разговаривал с Ронни за неделю до того, как его должны были перевезти из Мекленбурга в Ричмонд. Тогда он заявил, что уже знает о предстоящей ему казни и что я бессилен что-либо тут изменить. Он сказал, что все это ему было уготовано с самого начала и он уже смирился с неизбежностью своей смерти. Он заявил, что готовится к ней и предпочитает, чтобы я перестал предпринимать какие-либо действия. Затем он попросил меня, чтобы я больше не звонил и не приходил к нему.
     - Но ведь он не уволил вас.
     Грумэн зажег свою трубку, сделанную из корня верескового дерева, и затянулся.
     - Нет. Он просто отказывался от встреч со мной и от телефонных разговоров.
     - По идее, один этот момент должен был обеспечить приостановление исполнения решения до определения правомочности, - сказала я.
     - Пробовал. Перепробовал все до молитв к Господу. Суд принял блестящее решение - Ронни не просил, чтобы его казнили. Он лишь заявил, что ждет своей смерти, и ходатайство было отклонено.
     - Раз вы не общались с Уодделом в течение нескольких недель до его казни, то как вы узнали про Дженнифер Дейтон?
     - Во время нашей последней беседы с Ронни он обратился ко мне с тремя последними просьбами. Первая заключалась в том, чтобы я позаботился о публикации в газете за несколько дней до казни написанных им размышлений. Он отдал их мне, а я договорился с "Ричмонд таймс-диспетч".
     - Я читала их, - вставила я.
     - Вторая его просьба - я привожу дословно - была: "Сделайте все возможное, чтобы с моим другом ничего не случилось". И я поинтересовался, о каком друге он говорит, и - вновь дословно - он ответил: "Если вы хороший человек, позаботьтесь о ней. Она никому не сделала плохого". Он дал мне ее имя я попросил позвонить ей только после его смерти. Я должен был позвонить и сказать ей, как много она для него значила. Разумеется, я не стал буквально выполнять эту просьбу. Я попробовал сразу же дозвониться до нее, потому что понимал, что теряю Ронни, и чувствовал, что здесь было что-то не так. Я надеялся, что она сможет чем-то помочь. Если они, например, переписывались, то, возможно, она могла бы мне что-нибудь рассказать.
     - И вы дозвонились до нее? - спросила я, вспоминая, как Марино говорил мне, что Дженнифер Дейтон была две недели во Флориде в районе Дня благодарения.
     - Никто не подходил к телефону, - ответил Грумэн. - Я пробовал дозвониться в течение нескольких недель, а потом, признаться, закрутился - то времени нет, то здоровье, то праздники, то проклятая подагра. Все что-то отвлекало. Я не звонил Дженнифер Дейтон до смерти Ронни, но после его смерти я уже должен был, в соответствии с его просьбой, передать ей, что она для него значила, и так далее.
     - Когда вы до этого пытались звонить ей, - спросила я, - вы не оставляли ей сообщений на автоответчике?
     - Он не был включен. Что вполне разумно. Зачем ей по возвращении прослушивать полтысячи сообщений от тех, кто не в состоянии принять решение, пока не познакомится со своим гороскопом. А если бы она в свою очередь оставила сообщение о том, что будет отсутствовать в течение двух недель, то это послужило бы превосходной приманкой для воров.
     - И что же было, когда вы наконец до нее дозвонились?
     - Тогда-то она мне и поведала об их восьмилетней переписке и о том, что они любили друг друга. Она заявила, что никто и никогда не узнает правды. Я поинтересовался, что она имела в виду, но она не стала мне говорить и положила трубку. В конце концов, я написал ей письмо, в котором просил поговорить со мной.
     - Когда вы написали это письмо? - спросила я.
     - Дайте-ка вспомнить. На следующий день после казни. Я думаю, это было четырнадцатого декабря.
     - И она вам ответила?
     - Да, и что интересно - по факсу. Я не знал, что у нее был факс, а номер моего факса был на листе бумаги. У меня есть копия ее факса, если вы хотите взглянуть.
     Он порылся среди толстых папок и других бумаг на своем столе. Найдя нужную папку, он полистал ее и вытащил оттуда факс, который я тут же узнала. "Да, д согласна, - было написано в нем, - но слишком поздно, поздно, поздно. Лучше вам приехать сюда. Как же все плохо!" Интересно, подумала я, что бы сказал Грумэн, если бы узнал, что ее послание к нему было воспроизведено с помощью усилителя изображения в лаборатории Нилза Вэндера.
     - Вы знаете, что она имела в виду? Что "слишком поздно" и почему "все плохо"?
     - Понятно, что слишком поздно было предотвратить казнь Ронни, поскольку она уже произошла четырьмя днями раньше. Я не уверен, что знаю насчет того, что было плохо, доктор Скарпетта. Понимаете, я довольно долгое время чувствовал, что с делом Ронни творилось что-то неладное. Мы с ним так и не достигли взаимопонимания, и уже только одно это является странным. Обычно взаимосвязь бывает довольно тесной. Я - твой единственный защитник от системы, которая хочет твоей смерти, единственный, кто работает на тебя в системе, которая на тебя не работает. Но с первым адвокатом Ронни держался настолько отчужденно, что тот счел это дело безнадежным и отказался от него. Позже, когда подключился я, Ронни по-прежнему не шел на сближение. Это вселяло чувство безысходности. Стоило мне только подумать, что он начинает доверять мне, как тут же вырастала стена. Он вдруг поспешно замолкал и чуть ли не покрывался испариной.
     - Он казался напуганным?
     - Напуганным, подавленным, иногда озлобленным.
     - Вы допускаете, что с его делом могла быть связана какая-то тайна, о которой он, возможно, рассказал своей подруге в одном из писем?
     - Не знаю, что было известно Дженнифер Дейтон, но, подозреваю, что что-то было.
     - Уоддел называл ее "Дженни"?
     Грумэн вновь взял в руки зажигалку.
     - Да.
     - Он когда-нибудь упоминал роман под названием "Парижская форель"?
     - Интересно, - на его лице появилось удивление, - я забыл про это, но во время одной из наших бесед несколько лет назад мы с Ронни разговаривали о книгах и его стихах. Он любил читать и советовал мне прочесть "Парижскую форель". Я сказал ему, что уже читал этот роман, но поинтересовался, почему он рекомендовал мне его. Он еле слышно произнес: "Потому что именно так все и происходит, мистер Грумэн. И невозможно что-либо изменить". В то время я понял это так, что ему, черному, приходится противостоять системе, управляемой белыми, и никакие мои ухищрения не способны изменить его судьбу даже при пересмотре дела.
     - Это по-прежнему остается вашей интерпретацией?
     Он молча посмотрел на клуб ароматного дыма.
     - Пожалуй, да. А почему вас так интересует список рекомендуемой Ронни литературы? Он посмотрел мне в глаза.
     - "Парижская форель" лежала у Дженнифер Дейтон возле кровати. В книжке оказалось стихотворение, которое, я думаю, написал для нее Уоддел. Это не существенно. Просто интересно.
     - Существенно, иначе вы бы об этом не спросили. Вы считаете, что Ронни, вероятно, посоветовал прочесть роман ей по тем же самым причинам, что и мне. Ему казалось, что он похож на его историю. И это возвращает нас к вопросу о том, что же он мог рассказать мисс Дейтон. Другими словами, какую его тайну она унесла с собой?
     - И какие же у вас мысли на этот счет, мистер Грумэн?
     - Я думаю, скрывались какие-то злостные нарушения и волею судьбы Ронни оказался посвященным в то, что происходило. Возможно, это связано с тюремными порядками, с процветающей там коррупцией. Жаль, хотелось бы знать.
     - Но зачем что-то скрывать перед смертью? Почему бы не рискнуть и не рассказать обо всем?
     - Это было бы, пожалуй, самым логичным из всего, что можно придумать. И вот теперь, когда я терпеливо и красноречиво ответил на ваши пытливые расспросы вам, может быть, удастся лучше понять, почему я так ревностно выяснял о возможных нарушениях в отношении Ронни до его казни. Возможно, вы теперь лучше поймете, почему я являюсь таким страстным противником смертной казни, считаю ее жестокой и противоестественной мерой наказания. Тем более, если к этому еще прилагаются синяки, ссадины и кровотечения из носа.
     - Ничто не указывало на физическую расправу, - сказала я. - Наркотиков мы тоже не обнаружили. Вы же получили мой отчет.
     - Весьма уклончиво, - заметил Грумэн, выбивая из трубки остатки табака. - Вы сегодня пришли сюда, потому что что-то от меня хотите. Я многое рассказал вам в диалоге, который вовсе не обязан был с вами вести. Однако я сам хотел этого, потому что постоянно стремлюсь к справедливости и правде, несмотря на то, каким могу казаться вам. И есть еще одна причина. Моя бывшая студентка попала в беду.
     - Если вы имеете в виду меня, то, позвольте, я напомню вам ваши же слова. Не делайте предположений.
     - Думаю, это не предположение.
     - В таком случае я должна признаться в полном недоумении по поводу столь неожиданного приступа благотворительности, которую вы, по вашим словам, демонстрируете по отношению к вашей бывшей студентке. Честно говоря, мистер Грумэн, слово "благотворительность" у меня никогда не ассоциировалось с вами.
     - В таком случае вы, вероятно, не понимаете полного смысла этого слова. Акт или чувство доброй воли, пожертвование в пользу нуждающегося. Благотворительность заключается в том, чтобы давать кому- то, в чем он нуждается и что ты хочешь ему дать. Я всегда давал вам то, в чем вы нуждались. Я давал вам то, что вам нужно, когда вы были студенткой, и я даю вам то, что вам нужно, сегодня, хотя выглядит это по-разному, потому как разнятся и нужды.
     Я старый человек, доктор Скарпетта, и вы, наверное, думаете, что я вас не очень-то помню по Джорджтауну. И я, возможно, удивлю вас тем, что помню вас достаточно хорошо, потому что вы относились к тем студентам, которые подавали большие надежды. Я не считал, что вам нужны поглаживания по головке и рукоплескания. Опасность для вас заключалась не в том, что вы потеряете веру в себя и в свои блестящие умственные способности, а в том, что могли бы потерять себя. Вы думаете, когда вы были сама не своя на моих занятиях, я не знал почему? Вы думаете, я не знал о вашем увлечении Марком Джеймсом, который, кстати, по сравнению с вами обладал весьма посредственными способностями. И если казалось, что я зол на вас или очень строг с вами, то лишь потому, что я хотел вашей сосредоточенности. Я хотел разозлить вас. Я хотел, чтобы вы ожили на занятиях по праву, а не только купались в вашей влюбленности. Я боялся, что вы упустите свой блестящий шанс из-за избытка эмоций и гормонов. Знаете, однажды начинаешь сожалеть о том, что когда-то принял подобное решение. Просыпаешься в одиночестве, а впереди тебя ждет одинокий пустой день, и нечего ждать в будущем - только пустые недели, месяцы и годы. Я стремился к тому, чтобы вы не растратили свои таланты и не махнули рукой на свои способности.
     Я смотрела на него в изумлении, чувствуя, как начинает пылать мое лицо.
     - Я никогда искренне не хотел вас оскорбить или выказать по отношению к вам какое-то неуважение, - продолжал он тихо, но убедительно, отчетливо произнося каждое слово, что придавало его выступлениям в зале суда особую внушительность. - Все это тактика. Адвокаты известны тем, что применяют разную тактику. Мы пользуемся "подрезками", "подкрутками", "подсечками" и скоростью для достижения необходимого эффекта. В основе всего того, что я из себя представляю, лежит искреннее и горячее желание сделать своих студентов стойкими и гарантировать их от заблуждений в этом далеком от совершенства мире, в котором мы живем. И, глядя на вас, я не чувствую разочарования. Возможно, вы являетесь одной из наиболее выдающихся личностей, которые у меня учились.
     - Почему вы мне все это говорите? - спросила я.
     - Потому что на этом этапе вашей жизни вам необходимо это знать. У вас, как я уже говорил, неприятности. И гордость не позволяет вам признаться в этом.
     Я молчала, в голове возникали противоречивые мысли.
     - Я помогу вам, если вы позволите.
     Если он говорил правду, то и я должна отплатить ему тем же. Я бросила взгляд на его открытую дверь и подумала, как просто было бы сюда проникнуть кому-нибудь. Я представила, как несложно будет его кому-то подстеречь, когда он, прихрамывая, пойдет к своей машине.
     - Если подобные обвинения будут продолжать появляться в газетах, например, вам надлежит разработать стратегию, и не одну...
     Я прервала его.
     - Мистер Грумэн, когда вы в последний раз видели Ронни Джо Уоддела?
     Задумавшись, он посмотрел наверх.
     - В последний раз я был в непосредственной близости от него по крайней мере год назад. Обычно большинство наших бесед проходило по телефону. Я бы оставался с ним до самого конца, если бы он позволил, как я уже рассказывал.
     - Значит, вы и не видели его, и не говорили с ним, когда его предположительно перевели на Спринг-стрит незадолго до казни.
     - Предположительно? Какое любопытное слово вы использовали, доктор Скарпетта.
     - Мы не можем доказать, что тринадцатого декабря казнили именно Уоддела.
     - Вы, конечно, шутите.
     На его лице появилось неподдельное изумление. Я объяснила ему все, что произошло, включая тот факт, что Дженнифер Дейтон была убита и что на стуле из столовой в ее доме был обнаружен отпечаток пальца Уоддела. Я рассказала ему об Эдди Хите и Сьюзан Стори и о том, что кто-то проникал в АСИОП. Когда я закончила, Грумэн продолжал неподвижно сидеть, пристально глядя на меня.
     - Боже мой, - пробормотал он.
     - Ваше письмо Дженнифер не было обнаружено, - продолжала я. - Поли