али.
     Я взглянула на часы и от света почувствовала резь в глазах. Аспирин у меня кончился, а другое лекарство осталось дома.
     Я услышала шелест страниц.
     - Здесь написано, что вы обнаружили ссадины на внутренней стороне рук, обеих рук, - продолжал Грумэн.
     - Совершенно верно.
     - А что имеется в виду под внутренней стороной?
     - На внутренней стороне, выше локтевой ямки. Последовало короткое молчание.
     - Локтевой ямки? - воскликнул он. - Дайте-ка посмотрю. Я положил свою руку ладонью вверх и рассматриваю локоть. Это там, где сгиб руки, правильно? Значит, локтевая ямка - это там, где сгиб руки, то есть, проще говоря, речь идет о тех местах, где сгибается рука?
     - Именно так.
     - Ну что ж, хорошо. Очень хорошо. И отчего же, на ваш взгляд, появились эти ссадины?
     - Возможно, от ремней, - раздраженно ответила я.
     - Ремней?
     - Да, кожаных ремней, вероятно, имеющихся на электрическом стуле.
     - Вы сказали, возможно. Возможно, от ремней?
     - Именно так я и сказала.
     - То есть вы не можете сказать это с уверенностью, доктор Скарпетта?
     - В нашей жизни не так много вещей, о которых можно говорить с уверенностью, мистер Грумэн.
     - То есть можно допустить, что ссадины являются следствием чего-то иного? Например, их могли оставить и руки человека?
     - Эти ссадины по своим признакам не соответствуют повреждениям, нанесенным руками человека - сказала я.
     - И соответствуют повреждениям, причиненным электрическим стулом? Вероятно, имеющимися на нем ремнями, так?
     - На мой взгляд, возможно.
     - На ваш взгляд, доктор Скарпетта?
     - Я не изучала конструкцию электрического стула, - резко ответила я.
     Последовала длинная пауза, которыми Николас Грумэн был известен в свое время, - любил подчеркнуть молчанием полную несостоятельность студента. Я представляла, как он словно зависает надо мной, заложив руки за спину с абсолютно безучастным лицом, под тиканье висевших на стене часов. Как-то раз я подверглась такой двухминутной молчаливой экзекуции, помню, мои ничего не видящие глаза судорожно бегали по раскрытому передо мной учебнику. И сейчас я сидела за своим массивным ореховым столом почти двадцать лет спустя, в ранге главного судмедэксперта, имея столько дипломов и свидетельств, что ими можно было оклеить стену, и чувствовала, как начинает пылать мое лицо от давнего ощущения униженности и негодования.
     Сьюзан вошла в офис именно в тот момент, когда Грумэн, неожиданно сказав "всего доброго", закончил разговор.
     - Поступило тело Эдди Хита. - Ее чистый халат был сзади расстегнут, лицо выражало некоторую растерянность. - Он может подождать до утра?
     - Нет, - ответила я, - не может.

***

     На холодном стальном столе мальчик казался еще меньше, чем на ярких простынях больничной койки. В этом помещении не было радуги на стенах, и окна не были украшены разноцветными картинками, которые должны были радовать сердце ребенка. Эдди Хит лежал голый с внутривенными иглами, катетером и повязками. Они казались последними печальными свидетельствами того, что удерживало его в этом мире, неожиданно отсеченном, словно ниточка от шарика, который уже одиноко летит высоко в небе. Почти целый час я составляла список повреждений на его теле, а Сьюзан фотографировала и отвечала на телефонные звонки.
     Мы заперли двери в секционный зал, и мне было слышно, как за ними люди выходили из лифта и направлялись домой в быстро спускающиеся сумерки. У входа дважды раздавался звонок - похоронная служба привозила или увозила чье-то тело. Раны Эдди на плече и в паху были сухими, гладкими, темно-красного цвета.
     - Господи, - увидев их, воскликнула Сьюзан, - да кто же такое мог сделать? А эти мелкие порезы по краям... Словно кто-то вначале все исцарапал, а потом отрезал кусок кожи полностью.
     - Именно это я и подозреваю.
     - Вы думаете, кто-то пытался вырезать что-то вроде фигуры?
     - Думаю, кто-то пытался что-то уничтожить. А когда не получилось, просто отрезал кожу.
     - Что уничтожить?
     - Ничего такого, что могло уже там быть, - сказала я. - У него в этих местах не было ни татуировок, ни родимых пятен, ни шрамов. Раз там ничего не было, значит, вероятно, что-то появилось, и это "что-то" необходимо было устранить, так как оно могло стать потенциальной уликой.
     - Например, следы укусов.
     - Да, - подтвердила я.
     Окоченение еще не наступило, и тело оставалось слегка теплым, когда я начала протирать тампоном отдельные его участки. Я осмотрела подмышечные впадины, ягодичные складки, уши снаружи и внутри, пупок. Я постригла ногти в чистые белые конверты и осмотрела волосы.
     Сьюзан наблюдала за мной, и я чувствовала, как она напряжена. Наконец она не выдержала:
     - Вы ищете что-нибудь конкретное?
     - Например, сухие следы семенной жидкости, - ответила я.
     - В подмышечной впадине?
     - И там, и в любой складке, в любом отверстии, где угодно.
     - Вы обычно не осматриваете все с такой тщательностью.
     - Я обычно не ищу зебр.
     - Что?
     - У нас в медицинском институте была поговорка: слышишь стук копыт - ищи лошадей. Но в данном случае, думаю, нам следует искать зебр, - сказала я.
     Я стала через лупу рассматривать каждый дюйм тела. Когда дело дошло до запястий, я медленно поворачивала его руки то в одну сторону, то в другую и так долго осматривала их, что Сьюзан отвлеклась от того, чем занималась. Я обратилась к своим записям, где были перечислены повреждения на теле.
     - Где его карта? - спросила я, оглядываясь вокруг.
     - Здесь.
     Сьюзан подала мне бумаги.
     Я начала просматривать страницу за страницей, останавливаясь на записях, сделанных в центре "скорой помощи", и на отчете спасательной бригады. Нигде не говорилось о том, что у Эдди Хита были связаны руки. Я попыталась вспомнить, что сказал мне детектив Трент, описывая найденное тело. Кажется, Трент упоминал, что Эдди обнаружили с опущенными вниз руками.
     - Что-нибудь нашли? - спросила наконец Сьюзан.
     - Можно увидеть только через лупу. Вот здесь. Внутренняя сторона запястья, на левой руке, слева от кости. Видите остатки чего-то клейкого? Следы клейкой ленты? Похоже на какую-то сероватую грязь.
     - Да-да, еле видно. И словно какие-то волоски прилипли, - глядя в лупу, Сьюзан прижалась к моему плечу.
     - И кожа здесь гладкая, - продолжала я. - Волос меньше, чем здесь и здесь.
     - Потому что волосы вырвали, когда отлепляли клейкую ленту.
     - Именно. Возьмем образцы волос на запястье. Можно будет сравнить клей и волосы, если это действительно лента. А если найдется лента, которой были связаны его руки, возможно, найдется и катушка с оставшейся лентой.
     - Не понимаю, - выпрямившись, Сьюзан посмотрела на меня. - Внутривенные иглы были зафиксированы лейкопластырем. Вы считаете, это не объяснение?
     - В этих местах на его запястьях нет следов игл, - сказала я. - И когда он поступил, вы сами видели, что было приклеено лейкопластырем. Так что это не объясняет следов клейкой ленты здесь.
     - Действительно.
     - Давайте все это сфотографируем, а потом я отдам остатки клея "следопытам" - посмотрим, что им удастся найти.
     - Его тело нашли возле мусорного контейнера. Похоже, для них это окажется следо-"пыткой".
     - Это зависит от того, остался ли след клея на асфальте. - Я начала аккуратно соскребать клей скальпелем.
     - Думаю, там не пылесосили.
     - Уверена, что нет. Но, мне кажется, если хорошенько попросить, там подметут. Попытка - не пытка.
     Я продолжила осмотр худеньких рук Эдди Хита в поисках ушибов или ссадин, которые могла не заметить. Но ничего не нашла.
     - Лодыжки на вид нормальные, - сказала Сьюзан, стоя с противоположного края стола. - Я здесь не вижу ни клея, ни участков кожи без волос. Никаких повреждений. Похоже, ноги ему не связывали. Только руки.
     Я припоминала лишь считанные случаи, когда на коже связанных жертв не оставалось следов. Клейкая лента, несомненно, соприкасалась с кожей Эдди. Он, должно быть, шевелил руками из-за ощутимого неудобства и нарушенного кровообращения. Но не сопротивлялся. Не дергался и не извивался, пытаясь освободиться.
     Я подумала о каплях крови на плече его куртки, о саже и точечках на воротнике. Я вновь осмотрела его рот язык и пробежала глазами его карту. Если ему и затыкали рот, то сейчас свидетельства тому не было - ни ссадин, ни кровоподтеков, ни следов клея. Я представила себе его, прислоненного к мусорному контейнеру, голого на таком холоде; его одежду, лежавшую рядом, не то чтобы аккуратно сложенную, но и не раскиданную, как свидетельствовало данное мне описание. Когда я попыталась определить эмоциональную окраску преступления, я не могла уловить гнева, паники или страха.
     - Он ведь сначала выстрелил в него, да? - В глазах Сьюзан была такая же испуганная настороженность, какую можно увидеть в глазах одинокого прохожего на темной пустынной улице. - Тот, кто все это сделал, связал ему руки уже после того, как выстрелил?
     - Думаю, да.
     - Это не укладывается в голове, - произнесла она. - Зачем связывать того, кому ты только что выстрелил в голову.
     - Трудно сказать, что у этого типа было на уме.
     У меня началась острая головная боль, я чувствовала себя совершенно разбитой. Глаза слезились, и череп словно раза в два сжался.
     Сьюзан вытянула из удлинителя толстый электрошнур и подключила пилу. Она вставила новые лезвия в скальпели и проверила ножи на хирургическом столике. Затем, исчезнув в рентген-кабинете, сразу же вернулась с пленками Эдди. И тут с ней произошло то, чего никогда не бывало. Резко повернувшись, она налетела на хирургический столик, который сама только что поставила, и столкнула два литровых сосуда с формалином на пол.
     Я бросилась к ней, когда она, отпрыгнув назад и едва не упав, сдерживая дыхание, замахала руками, чтобы отогнать пары от лица.
     - В лицо не попало? - Схватив за руку, я потащила ее к раздевалке.
     - Вроде нет. Нет. О Боже. Попало на ноги. И, кажется, на руку тоже.
     - В глаза и рот точно не попало? - Я помогла ей снять зеленый халат.
     - Точно.
     Я метнулась в душевую и включила воду, пока она судорожно срывала с себя оставшуюся одежду.
     Я велела ей подольше постоять под сильной струёй прохладной воды, а сама, надев маску, специальные очки и толстые резиновые перчатки, стала собирать формалин особыми подушками, которыми нас обеспечивали в целях безопасности в подобных экстренных случаях. Я подмела осколки стекла и убрала все в двойные пластиковые пакеты. Потом вымыла пол из шланга, сама умылась и переоделась в чистый зеленый халат. Наконец из душа появилась Сьюзан, порозовевшая и испуганная.
     - Простите, доктор Скарпетта, - произнесла она.
     - Я беспокоюсь только за вас. Все в порядке?
     - Небольшая слабость и головокружение. Я еще чувствую запах.
     - Я разберусь здесь сама, - сказала я. - А вы идите-ка домой.
     - Я, наверное, сначала немного отдохну. Пожалуй, я поднимусь наверх.
     Мой лабораторный халат висел на спинке стула, и я достала из кармана ключи.
     - Вот, - предложила я, протягивая их ей, - полежите у меня в офисе. Если дурнота не пройдет или вам станет хуже, немедленно звоните по внутреннему телефону.
     Она появилась где-то через час в наглухо застегнутом зимнем пальто.
     - Как вы себя чувствуете? - спросила я, сшивая Y-образный разрез.
     - Только небольшая слабость, а так нормально.
     Она молча понаблюдала за мной и вдруг добавила:
     - Я там подумала, пока была наверху. Мне бы не хотелось, чтобы вы считали меня свидетелем в этом деле.
     Я удивленно подняла на нее глаза. В официальном отчете любой присутствовавший при вскрытии считался свидетелем. То, о чем просила Сьюзан, большого значения не имело, но сама просьба казалась весьма странной.
     - Я не принимала участия во вскрытии, - продолжила она. - То есть я помогала производить внешнее обследование, но не присутствовала при аутопсии. Я знаю, это будет крупное дело, если кого-нибудь поймают. Если дойдет до суда. И, я считаю, мне не стоит фигурировать в качестве свидетеля, поскольку, как я уже сказала, на самом деле меня не было.
     - Хорошо, - ответила я. - Не возражаю.
     Она положила мои ключи на столик и ушла.

***

     Марино оказался дома, когда я позвонила ему из машины, притормозив возле поста, где взимался дорожный сбор.
     - Вы знакомы с начальником тюрьмы на Спринг-стрит? - поинтересовалась я у него.
     - Фрэнк Донахью. Вы где?
     - В машине.
     - Так я и думал. Нас сейчас на этой линии слушает по меньшей мере половина водителей Вирджинии.
     - Ничего особенного не услышат.
     - Я знаю про мальчика, - сказал он. - Вы уже закончили с ним?
     - Да. Я позвоню вам из дома. А пока хочу вот о чем вас попросить. Мне бы надо в тюрьме кое на что взглянуть.
     - Проблема в том, что взглянуть захотят и на вас.
     - Поэтому вы поедете со мной, - сказала я.

***

     За два злополучных семестра учебы у моего прежнего учителя я научилась быть подготовленной. И вот в субботу днем мы с Марино отправились в тюрьму. Небо было свинцовым, ветер трепал деревья по обеим сторонам дороги. Все казалось холодным и неспокойным, что вполне соответствовало моему душевному состоянию.
     - Хотите узнать мое личное мнение? - спросил по дороге Марино. - На мой взгляд, вы слишком много Грумэну позволяете.
     - Вовсе нет.
     - Так почему же каждый раз, когда он имеет какое-то отношение к смертному приговору, вы словно оправдываетесь перед ним?
     - А как бы действовали вы в аналогичной ситуации?
     Он нажал на прикуриватель.
     - Так же, как и вы. Осмотрел бы камеру смертников, стул, запротоколировал бы все и послал бы его к чертовой матери. А еще лучше - сделал бы это в прессе.
     В утренней газете со слов Грумэна утверждалось, что Уоддел не получал полноценного питания и на его теле были синяки с кровоподтеками, происхождение которых я не смогла вразумительно объяснить.
     - В чем, собственно, дело? - не унимался Марино. - Он уже занимался защитой этих мерзавцев, когда вы изучали право в институте?
     - Нет. Несколько лет назад его попросили возглавить клинику для заключенных в Джорджтауне. Тогда он и стал выступать в защиту осужденных на смертную казнь.
     - У него, видимо, не все дома.
     - Он категорически против смертной казни и ухитряется раздуть громкий судебный процесс из любого дела, превращая своих подзащитных в великомучеников. И Уоддела, в частности.
     - Ну и ну. Просто святой Николас, главный святой всех подонков. Хорошенькое дело, - Марино не мог успокоиться. - Почему бы вам не послать ему цветные фотографии Эдди Хита и не поинтересоваться, не хочет ли он поговорить с родными этого парня? Посмотрим, как он тогда отнесется к той твари, которая совершила это преступление.
     - Грумэна не переубедить.
     - У него есть дети? А жена? Есть кто-нибудь, кого он любит?
     - Это ничего не изменит, Марино. По делу Эдди у вас, конечно, никаких результатов.
     - Нет, и в Энрико тоже ничего. У нас его одежда и пуля. Может быть, лаборатории удастся извлечь что-нибудь полезное из того, что вы им подкинули.
     - А как там программа по предотвращению тяжких преступлений? - поинтересовалась я, имея в виду его сотрудничество с Бентоном Уэсли из ФБР.
     - Трент работает с бумагами, и мы разошлем их через пару дней, - ответил Марино. - А вчера вечером я сообщил Бентону об этом деле.
     - Эдди был похож на того, кто мог бы сесть в машину к незнакомцу?
     - Нет, по словам родителей. Либо на него кто-то неожиданно напал, либо кому-то прочно удалось завоевать доверие мальчика, чтобы затащить в машину.
     - У него есть братья или сестры?
     - Да, и брат и сестра, но они больше чем на десять лет старше него. Думаю, Эдди оказался внеплановым ребенком, - сказал Марино.
     Впереди появилось здание тюрьмы.
     Фасад, не крашенный долгие годы, был грязно-розоватого цвета. На темных окнах болтался толстый пластик, порванный ветром. Проехав по Бельведеру, мы свернули налево на Спринг-стрит, жалкую улочку, словно соединявшую два разных мира. За тюрьмой она тянулась еще несколько кварталов, затем неожиданно обрывалась, упираясь в Геймблз-Хил, где на великолепном зеленом склоне, словно цапля на обрыве, расположился белый кирпичный офис этиловой корпорации.
     Когда мы, припарковавшись, вылезли из машины, моросящий дождь уже перешел в мокрый снег. Я шла вслед за Марино мимо помойки, потом по пандусу к погрузочной площадке, оккупированной множеством кошек, чье внешнее безразличие скрывало звериную настороженность. Главным входом служила единственная стеклянная дверь, и, войдя в то, что служило вестибюлем, мы в прямом смысле оказались "за решеткой". Стулья отсутствовали, было холодно и несло затхлостью. Справа от нас оказалась диспетчерская, маленькое окошко которой, не торопясь, открыла крепкая женщина в форме охранника.
     - Что вы хотели?
     Показав свою эмблему, Марино лаконично объяснил, что у нас назначена встреча с начальником Фрэнком Донахью. Она попросила подождать. Окошко вновь закрылось.
     - Это "фрау Хелен", - сказал мне Марино. - Я побывал здесь уже столько раз, что и не счесть, но она всегда делает вид, что незнакома со мной. Ну, я не в ее вкусе. Через минуту у вас будет возможность познакомиться с ней поближе.
     За дверями из стальных прутьев тянулся тускло освещенный коридор со стенами из шлакоблоков, облицованных коричневатой плиткой, куда выходили маленькие помещеньица, похожие на клетки. Обзор заканчивался первым блоком тюремных камер, покрашенных унылым зеленым цветом, на фоне которого виднелись пятна ржавчины. Камеры были пусты.
     - А когда перевезут остальных заключенных? - спросила я.
     - К концу недели.
     - Кто остался?
     - Настоящие джентльмены Вирджинии, те, кого положено держать в изоляции. Все они за семью засовами и прикованы к койкам в блоке "С", который находится в той стороне. - Он махнул рукой на запад. - Но мы туда не пойдем, так что не волнуйтесь. Я не стану подвергать вас такому испытанию. Некоторые из этих мерзавцев уже по нескольку лет не видели женщин - "Фрау Хелен" не в счет.
     Атлетически сложенный молодой человек в синей форме появился в коридоре и направился к нам. Он внимательно посмотрел на нас через решетку. У него было приятное, но суровое лицо с мощной нижней челюстью и холодными серыми глазами. Темные рыжеватые усы скрывали верхнюю губу, которая, по моим предположениям, придала бы его лицу выражение жестокости.
     Марино представил нас, пояснив:
     - Нам нужно осмотреть стул.
     - Да, понятно. Моя фамилия Робертс, и я пришел, чтобы отвести вас на экскурсию. - Звякнув ключами о железо, он открыл тяжелые двери. - Донахью сегодня нет, он болен. - Лязг закрывшихся позади нас дверей эхом отозвался в коридоре. - Простите, но нам придется подвергнуть вас небольшому досмотру. Прошу вас пройти сюда, мэм.
     Он стал водить сканером по одежде Марино, а из другой железной двери, ведущей в диспетчерскую, появилась Хелен. Эта неулыбчивая женщина напоминала своей фигурой баптистскую церковь, и ее блестящий ремень был единственным намеком на то, что у нее есть талия. Ее волосы были пострижены коротко, по-мужски и выкрашены в иссиня-черный цвет; когда я случайно встретилась с ней глазами, ее взгляд пронзил меня. На табличке с именем, приколотой к угрожающих размеров груди, значилось "Граймз".
     - Вашу сумку, - скомандовала она.
     Я протянула ей свой медицинский чемоданчик. Порывшись в нем, она стала поворачивать меня то в одну, то в другую сторону, подвергая бесчисленным ощупываниям и похлопываниям и сканером, и руками. Весь досмотр длился не более двадцати секунд, но за это время она ухитрилась своими толстыми пальцами прощупать каждый дюйм моего тела, напирая на меня своей мощной грудью и громко дыша ртом. Затем, резко кивнув в знак того, что досмотр завершен, она вернулась в свое логово из железа и шлакоблоков.
     Мы с Марино