Адачи попытался сообразить, где лежит его собственный револьвер, и  когда
он в последний раз практиковался в стрельбе, однако так  и  не  вспомнил.  В
конце концов, все это были проблемы завтрашнего дня.
   Он посмотрел сквозь застекленную крышу в  мутное  сияние:  именно  таким,
лишенным звезд, было ночное небо над Токио в облачную  погоду.  Потом  Адачи
перевел взгляд на Чифуни и приподнялся на локте. Увидев, что он осушил  свой
бокал, она наклонилась вперед, чтобы  снова  его  наполнить.  Когда  молодая
женщина придвинулась ближе, Адачи с неожиданной остротой почувствовал аромат
ее тела, мягкую матовость се кожи, но  Чифуни  сразу  же  вернулась  в  свое
первоначальное положение.
   - Что так интересует ?Кванчо?? - спросил он. Чифуни покачала головой.
   - Я не могу сказать. Ты же знаешь.
   Адачи сдержанно улыбнулся.
   - Я почти ничего не знаю о тебе, - сказал он. - Я не знаю, что ты можешь,
а что - нет. Мне известно только одно: как  ты  действуешь  в  тех  случаях,
когда дело касается меня. Должен сказать, у тебя прекрасно получается.
   Чифуни ответила ему улыбкой на улыбку.
   - Ты - мужской шовинист, - сказала она неожиданно ласково. - Может  быть,
просто не так  радикально  настроенный,  как  большинство  японских  мужчин.
Попытайся воспользоваться  этим  своим  преимуществом,  потому  что  времена
быстро меняются.
   Адачи не мог не признать, что Чифуни была абсолютно права  во  всех  трех
пунктах. Покорность в женщинах нравилась ему, к тому же он  и  воспитан  был
именно так, чтобы ожидать от них этого.  Однако,  несмотря  ни  на  что,  он
научился  уважать  чужую   независимость,   которую   изредка   встречал   у
представительниц противоположного пола. Если быть до конца  откровенным,  то
Адачи был весьма неравнодушен к женщинам.
   - Расскажи мне о Ходаме, - попросил он.
   - Ты знаешь все о Ходаме, - был ответ.
   - Все равно расскажи, - настаивал он. - Когда то, что знаю я,  соединится
с тем, что знаешь ты, и когда это добавится к тому, что знаем мы, это будет,
скорее всего, гораздо больше,  чем  то,  что  я  знаю  в  настоящий  момент.
По-моему, это называется синергией, совместным поиском решения.
   - Гештальт-психология, - поправила Чифуни.  -  Любое  целое  является  не
просто механической суммой его составляющих, а приобретает новое качество.
   - Расскажи мне о целом Ходаме, - снова попросил он.  -  Кому,  интересно,
пришла в голову мысль сварить живьем этого  симпатичного  старичка?  Похоже,
правда, что он умер почти мгновенно, от обширного сердечного приступа, но  я
думаю, ты понимаешь, что я имею в виду.
   - Я думаю, что у нашей задачи имеется слишком много подходящих решений, -
заметила Чифуни дипломатично. - Ходама  прожил  долгую,  активную  и  весьма
небезгрешную жизнь.
   - Нашей задачи, - с удовольствием подчеркнул Адачи. - Это вдохновляет.  Я
так и думал, что  статус  наблюдателя  подразумевает  что-то  в  этом  роде.
?Кванчо? обычно не расположена даже отчасти переложить свой  груз  на  чужие
плечи...
   Он ухмыльнулся.
   - Обычная для спецслужб параноидально-депрессивная мания...
   - Наша задача... - негромко повторила Чифуни.
   - Ax! - сказал Адачи, смакуя новость. Про себя он решил пока воздержаться
от того, чтобы развертывать дальнейшие перспективы, по крайней  мере  вслух.
Вместо этого он вытянул вперед  ногу  и  просунул  ее  между  полусомкнутыми
коленями Чифуни.  Молодая  женщина  не  сопротивлялась,  хотя  на  щеках  ее
выступил легкий румянец.
   - Ходама, - повторил Адачи. - Хотя бы вкратце, для начала.
   Чифуни превосходно владела разнообразными боевыми искусствами и  смежными
с ними науками. Все они дисциплинировали ум,  приучая  сосредоточиваться  на
сути, какими бы ни были внешние обстоятельства. Заговорив о  Ходаме,  Чифуни
призвала на помощь всю свою весьма серьезную подготовку.
   -  Касуо  Ходама  родился  в  Токио  в  начале  этого  столетия  в  семье
государственного служащего. Большую часть своей юности он  провел  в  Корее,
где его отец служил  чиновником  в  японских  оккупационных  властях.  Таким
образом, с самого начала Ходама обзавелся большим количеством  связей  среди
военных  и  правительственных  чиновников.  Именно  эти   связи   он   потом
неоднократно использовал в своей дальнейшей жизни.
   Оккупация Кореи была отнюдь не самой славной страницей в истории  Японии.
В 1910 году Япония аннексировала  Корейский  полуостров,  и  эта  страна  на
долгих тридцать шесть лет превратилась в колонию  деспотичного  и  жестокого
японского милитаристского режима.
   Будучи в Корее, Ходама активно сотрудничал с властями, специализируясь на
подавлении очагов сопротивления. В основном  он  действовал  скрытно,  через
подставных лиц, нанимая или организуя банды  головорезов,  которые  избивали
или физически ликвидировали корейцев-патриотов, выступающих за независимость
своей  страны.   Колониальная   администрация,   таким   образом,   получала
возможность сделать вид, будто официальные власти непричастны к репрессиям.
   В Японию Ходама вернулся в 1920 году. Весь мир в это время был  на  грани
кризиса;  в  Японии,  в  частности,  набирало  силу   противостояние   между
демократическим правительством и ультраправыми, которых активно поддерживали
военные. Поскольку умеренные  оказались  неспособны  сделать  ничего,  чтобы
накормить народ, едва ли можно считать  удивительным,  что  правые  одержали
скорую и уверенную победу. То же  самое  происходило  повсюду:  в  Германии,
Италии, Португалии и  Испании.  Пустая  чашка  для  риса  не  располагает  к
демократии.
   - Это была эпоха тайных обществ и политических убийств, - вставил  Адачи.
- Тогда было убито несколько министров, придерживавшихся умеренных взглядов.
Не имел ли Ходама к этому какого-либо отношения?
   - Слухи утверждают, что имел,  -  ответила  Чифуни.  -  Но  мы  не  знаем
наверняка, участвовал ли он в каком-нибудь из убийств  непосредственно.  Как
бы там ни было, в 1934 году, когда  умеренно-либеральное  правительство  все
еще было у  власти,  Ходама  отправился  в  тюрьму  за  подготовку  убийства
тогдашнего премьер-министра, адмирала Саито. В тюрьме он пробыл больше  трех
лет,  однако,  как  только  к  власти  пришли  экстремисты,  его  немедленно
выпустили. И конечно, имея за плечами такое обвинение,  он  пришелся  новому
режиму весьма ко двору. Его репутация  среди  националистов  и  правых  была
безупречной. Бесчисленное количество новых и старых связей в правительстве и
среди военных, а также авторитет в нескольких тайных обществах, в которых он
некогда состоял, сделали его лицом еще более  влиятельным.  Начиная  с  того
времени, Ходама участвовал или был замешан  буквально  во  всем,  однако  он
действовал  с  предельной  осторожностью  и  всегда  оставался  за  кулисами
событий. Куромаку - вот кем он стал!
   "Куромаку?, - подумал Адачи. Это слово даже звучало зловеще.  В  японской
действительности  подобные  персонажи  были  явлением  давним,   почти   что
традиционным.  Термин  ?куромаку?  в  дословном  переводе  означал   ?черная
занавеска?, восходя к классическому театру  Кабуки,  в  котором  скрытый  за
непрозрачной ширмой актер управлял сценическим действием марионеток,  дергая
за ниточки. У этого слова было немало синонимов в других  языках:  ?крестный
отец?, ?кучер?, ?повелитель марионеток?, и все же куромаку был большим,  чем
то,  что  означали  все  эти  слова.  Под  куромаку  подразумевалось   лицо,
обладающее совершенно фантастическим могуществом, а в  последнее  время  это
слово стало еще и синонимом связей мафии и политики на самом высоком уровне.
И все же в первую очередь это слово означало безграничную власть.
   - Замешан буквально во всем?...  -  переспросил  Адачи.  Глаза  его  были
закрыты, а большой палец ноги гладил и мял влажное  и  нежное  лоно  Чифуни.
Ощущение было необычным и приятным, и в  голове  Адачи  слегка  зашумело  от
обострившегося желания. Голос Чифуни действовал на него завораживающе.
   - Во всем, - повторила Чифуни. Голос ее мягко вибрировал.  Только  боевое
искусство  айкидо,   учившее   жесткому   самоконтролю,   помогало   женщине
по-прежнему держать себя в руках.
   -  Он  крутился  как  белка  в  колесе,  представлял   чьи-то   интересы,
путешествовал, торговался, выслеживал,  создавал  и  уничтожал  политических
деятелей. У него были обширные коммерческие интересы. Вторую  мировую  войну
он закончил в чине адмирала, хотя, по свидетельству очевидцев, почти  ничего
не знал о флоте, кроме, естественно, одного - как  сделать  на  нем  деньги.
Зато именно он  поддерживал  и  использовал  в  своих  целях  милитаристские
устремления Тодзю и его людей.
   - Ага... - сказал Адачи. Они как раз вступили в  ту  область,  в  которой
архивные дела и досье ?Кванчо? были гораздо  полнее,  чем  его  собственные.
Полиция отнюдь не была иммунна к политическому нажиму, а военный  период  во
многих  отношениях  был  одним  из  самых  любопытных.  Власти   предержащие
чувствовали  себя  не  очень  уютно,  пока  в  недрах  полицейских   архивов
оставались подробные рапорты и донесения об их поведении во время войны.
   - Незадолго до Пирл-Харбора, - продолжила Чифуни, - он вступил в  контакт
с военной разведкой Соединенных Штатов, снабжая их информацией  о  Китае.  В
этой области он мог оказать им неоценимую помощь.  Дело  в  том,  что  перед
началом войны интересы Японии и США во многом пересекались.
   Адачи невольно присвистнул.
   - А он был довольно энергичным парнем, этот Ходама! Он что, в самом  деле
стал американским шпионом?
   - Мы не знаем, - покачала головой Чифуни. - Может быть, американцы так  и
думали,  но  они,  скорее  всего,  ошибались.  Я  сомневаюсь,   что   Ходама
действительно стал шпионом в том смысле, какой ты вкладываешь в  эти  слова.
Безусловно, он уравновешивал эту свою  деятельность  тем,  что  финансировал
операции ?Кемпей Тай? - тайной полиции - в том же Китае.
   - А потом упали бомбы, - задумчиво сказал Адачи. - Даже для куромаку  это
было неприятной неожиданностью.
   - Очень неприятной, - подтвердила Чифуни.  -  Япония  капитулировала,  на
Японских островах высадились американцы, прибыл  Мак-Артур,  и  через  очень
короткое время Ходама был арестован и брошен  в  тюрьму  Сугамо,  где  он  и
дожидался суда. Между прочим, его классифицировали как военного  преступника
особой важности.
   - Думаю, так оно и было на самом деле, - заметил Адачи. - Тем  не  менее,
его не повесили.
   - У него было припрятано немало денег, порядка нескольких  сот  миллионов
йен. К тому же он был превосходным оратором. Он знал многое и многих, он мог
нажать на многие тайные пружины и связи. На свободе оставалось немало люден,
которые продолжали на него работать. Короче говоря, часть его денег пошла на
финансирование новой политической партии - демократия снова входила в моду.
   - Либеральная партия, которая в 1955 году объединилась  с  демократами  и
которая под названием Либерально-демократической правит страной вот уже  Бог
знает  сколько  лет!  Вот  это  да!  С  другой  стороны,  почему  бы   менее
противоречивой и радикальной партии не уступить, коль  скоро  в  дело  пошли
такие козыри?
   - Ты забегаешь вперед, - покачала головой Чифуни,  глядя  прямо  в  глаза
Адачи и медленно расстегивая блузку. Кожа  под  ней  была  солнечно-золотой.
Затем Чифуни расстегнула  лифчик,  обнажив  небольшие,  но  полные  груди  с
торчащими острыми сосками.
   - Не торопись, - попросила она.
   Адачи  слегка  приподнял  бровь.  Он  был  рад,  что,  вернувшись  домой,
переоделся в легкий халат -  якату.  Легкая  хлопчатобумажная  ткань  давала
полный простор напрягшемуся жезлу его страсти. Останься  он  в  брюках  -  и
теперь он непременно почувствовал  бы  себя  стесненным  грубой  тканью.  О,
светлые небеса!  В  некоторых  отношениях  западная  культура  была  все  же
совершенно варварской.
   - Суд над военными преступниками состоялся здесь, в Токио. Он продолжался
без малого два с половиной года, и наконец 23 декабря 1948  года  семеро  из
обвиняемых - шесть генералов и один премьер-министр - были  казнены.  Вскоре
после этого Ходаму выпустили на свободу. Формально он даже не  был  обвинен,
не говоря уже о том, чтобы предстать перед судом.
   - Виновные наказаны, невинные - отпущены на свободу, -  заявил  Адачи.  -
Вот тебе и современное правосудие!
   - Ха! - Чифуни расстегнула молнию на  юбке  и,  слегка  приподнявшись  на
коленях, сняла ее через голову с изяществом, какое и не снилось  большинству
танцовщиц из стриптиз-шоу. Адачи на мгновение  задумался,  сколько  раз  уже
Чифуни совершала это движение и перед кем, однако эта  мысль  причинила  ему
легкую боль, и он поспешил о ней забыть.
   Чифуни  между  тем  подвинулась  вперед,  расстегнула  застежку  якаты  и
осторожно приняла в себя корень наслаждений. Затем ее рука скользнула в  его
горячую промежность и слегка сжала его ядра особым способом, чтобы  продлить
эрекцию и отдалить извержение.
   Адачи даже  застонал  от  наслаждения.  Занятия  любовью  с  Чифуни  были
совершенно не  похожи  на  то,  что  ему  случалось  проделывать  с  другими
женщинами. В любви  Чифуни  была  художником  и  музыкантом.  Взгляд,  звук,
прикосновение, вкус, запах - она играла  на  всех  его  чувствах  словно  на
музыкальном инструменте. Но больше всего ей нравилось играть с его  разумом.
Адачи был зачарован Чифуни, но одновременно  боялся.  Он  любил  ее,  но  не
доверял. В их отношениях не было ни конкретности, ни предсказуемости.  Кроме
всего прочего, Адачи почти ничего не знал о ней, а ее  личное  дело,  как  и
дела всех сотрудников секретных служб, было закрыто от посторонних.
   - До 1952 года, когда  между  Японией  и  США  был  подписан  официальный
договор,  -  продолжала  Чифуни  с  невозмутимым  видом,  -   мы   считались
оккупированной территорией, на которой хозяйничала военная администрация  во
главе с Дугласом  Мак-Артуром,  Верховным  главнокомандующим  войск  союзных
держав.  И,  как  всегда,  Ходаму  потянуло  туда,  где  была  сосредоточена
действенная власть. Его освобождение из тюрьмы произошло как раз вовремя; он
получил  великолепный  шанс  и  немедленно  им   воспользовался,   занявшись
сдерживанием коммунизма.
   Когда всем стала очевидной та  угроза,  которую  представлял  для  Запада
сталинский  коммунизм,   в   Вашингтоне   возобладали   антикоммунистические
настроения. Было создано Центральное разведывательное  управление,  и  Запад
начал наносить ответные удары. Между тем коммунистическая  угроза  приобрела
глобальный характер. Ее масштабы требовали самых решительных мер,  некоторые
из которых были вполне легальны. Но не все.
   В то время командование оккупационных войск и  консервативно  настроенное
правительство Японии совершенно официально проводили политику,  направленную
на противостояние коммунистической  заразе.  Поэтому  и  произошло  то,  что
японцы называют гиаккоси - неожиданный политический поворот на 180 градусов.
В те времена преобладало мнение, что для того, чтобы  выстоять  перед  лицом
коммунизма Советов, нужна ?сильная Япония?. Это  означало,  что  кое-кто  из
бывшей  милитаристской  верхушки,   опиравшейся   на   мощный   промышленный
потенциал, должен был вернуться в высшие  эшелоны  власти.  Раз  так  нужно,
значит, так тому и быть.
   Почти столько же могло было быть сделано и  через  неофициальные  каналы.
Там, где требовались наиболее радикальные методы - например для того,  чтобы
разгромить коммунистическую организацию или обуздать рвение левой газетенки,
- власти и ЦРУ использовали банды наемных головорезов из  местных.  Довольно
скоро  стало  ясно,  что  все  эти  специальные  приготовления  нуждались  в
тщательной организации, а точнее - в организаторе. Именно за эту возможность
и зацепился наш Ходама. Получая немалые деньги от ЦРУ, он использовал  банды
якудза для того, чтобы осуществлять свою политику твердой  руки  и  денежных
вливаний,  добиваясь  того,  чтобы  на  выборах   победили   политики,   чья
антикоммунистическая направленность не вызывала сомнений.
   Предвоенные убийства и прочие эксцессы наглядно  показали,  что  японские
политики никогда не были чистыми как стекло, однако расцвет  взяточничества,
оказавшего самое пагубное влияние на хрупкую систему послевоенной демократии
в стране, произошел почти исключительно по вине ЦРУ. То же самое происходило
и во Франции, в Италии и в других странах.
   Коммунизм удалось сдержать, но дорогой ценой. Организованная преступность
с самого начала получила в свое распоряжение огромные суммы наличных денег и
тесные связи с политическим истэблишментом. Связи с политиками означали  для
них надежную защиту.
   Понятно, что в подобной обстановке наш куромаку  -  Ходама  -  чувствовал
себя как рыба в воде.
   Адачи открыл  глаза.  Чифуни  замолчала  и  потянулась  обеими  руками  к
затылку, так что ее груди соблазнительно приподнялись. Волна  черных  волос,
мерцающая в свете свечей, хлынула на ее хрупкие  плечи.  Чифуни  наклонилась
вперед, чтобы поцеловать его, и Адачи обнял  ее  тело,  прижимая  к  себе  и
лаская во время долгого поцелуя.
   Окружной госпиталь ?Коннемара?, 2 января

***

У них не было времени ждать санитарного вертолета, и Килмара принял решение воспользоваться транспортом, который доставил на остров террористов.
   Никакого иного решения просто не было. Его  рейнджеры  сделали  все,  что
было в их силах, но этого было недостаточно.  Фицдуэйн  был  слишком  тяжело
ранен, жизнь в нем отступала под натиском смерти.
   Килмара резонно предполагал, что вертолет  террористов,  отважившихся  на
эту секретную операцию,  должен  быть  полностью  заправлен,  чтобы  топлива
хватило и для обратного полета. Та же логика  подсказывала  ему,  что  после
посадки на острове преступники вполне могли снова  залить  баки  доверху  из
предусмотрительно захваченных канистр.
   Так оно и оказалось. К счастью, один из  солдат  группы  ?Дельта?  прошел
подготовку  в  подразделении-160.  Он  умел  летать  быстро  и  невысоко,  а
приземлиться  способен  был  на  десятицентовую  монету.  Единственным   его
недостатком было то, что он не имел никакого понятия о местной географии и о
принятом в Ирландии порядке  радиопереговоров  между  пилотами  и  наземными
службами. Про себя Килмара подумал, что, кроме всего  прочего,  его  тягучая
речь уроженца Джорджии вряд ли будет понята кем-нибудь  из  местных.  Именно
поэтому  вместе  с  ним  в  вертолете   отправлялся   сержант   Хэнниген   -
присматривать за раненым, указывать направление полета, а также  в  качестве
переводчика.
   Небольшая высота полета была жизненно необходима. Одно  легкое  Фицдуэйна
было пробито, а чем выше поднимался  вертолет,  тем  разреженнее  становился
воздух,  и  раненому  потребовалось  бы  значительно  больше  усилий,  чтобы
нормально дышать. Легкое вполне могло отказать.
   Для  уоррент-офицера  ?Дельты?,  натасканного  на  бреющий  полет,  низко
значило низко. Для его коллеги из подразделения ?Ирландских рейнджеров?  это
был самый что ни на есть дух захватывающий полет в его жизни.  К  сожалению,
Хэнниген был слишком занят, чтобы  в  полной  мере  насладиться  мастерством
американца. Специального сиденья в вертолете предусмотрено  не  было,  и  он
вынужден был работать, стоя  на  коленях.  Шум  и  вибрация  заставляли  его
бдительно следить за состоянием  пациента.  Он  постоянно  измерял  пульс  и
кровяное  давление,  с  трудом  удерживая  на  месте  дренажные   трубки   и
капельницы. Предметом его неустанной заботы  было  и  состояние  дыхательных
путей Фицдуэйна.
   К тому времени, когда вертолет  опустился  на  площадку  возле  районного
госпиталя ?Коннемара?, сержант Хэнниген  был  уверен,  что  жизнь  Фицдуэйна
висит на волоске и что он, скорее всего, не выкарабкается.
   Полет на вертолете занял полчаса. С момента выстрела прошло  чуть  больше
сорока пяти минут.