непривычного окружения. ?Жизнь все-таки  чертовски  приятная
штука!? - подумал Фицдуэйн, ускоряя шаг и поворачивая направо,  на  проспект
Ясукуни-дори. Его целью был квартал Джинбохо, где он собирался побродить  по
книжным лавкам и, может быть, что-нибудь купить.

***

Детектив-суперинтендант Адачи наслаждался воскресной трапезой в доме родителей, но лишь до тех пор, пока не встал вопрос о его женитьбе.
   Как правило, его мать заговаривала об  этом  прямо,  однако  сегодня  она
завела длинный разговор о  царствующей  династии,  при  этом  по  особенному
поглядывая на сына.
   Она несколько раз подчеркнула, что непрерывность рода  -  одна  из  самых
главных добродетелей, и привела в пример кронпринца, которому предписывалось
жениться как можно раньше.
   Параллель, которую она проводила, была ясна Адачи с  самого  начала.  Он,
быть может, не нес на своих плечах мистической ответственности  перед  Небом
за благосостояние ста двадцати с лишним миллионов японцев - своих подданных,
однако для своих родителей он оставался источником  тревог  и  огорчений.  И
если сам кронпринц мог быть принужден к женитьбе - например, усилиями  двора
и средств массовой информации,  -  то  уж  родителям  Адачи  сам  Бог  велел
склонять сына к покорности своей воле.
   Под их давлением детектив-суперинтендант  вынужден  был  сбежать  гораздо
раньше,  чем  планировалось.  Поначалу   он   отправился   в   штаб-квартиру
департамента, чтобы  проведать  свой  отдел  и  перечитать  досье  ирландца.
Расследование убийства, таким образом, дарило ему большее отдохновение,  чем
общество родителей, которым иногда словно вожжа под хвост попадала.
   Потом он подумал о Чифуни и при этом  даже  поморщился,  как  от  сильной
боли. Адачи любил ее и скучал, если долго ее не видел, однако ощущение того,
что он ее теряет, не покидало его даже в  редкие  часы,  что  они  проводили
вместе. Если он когда-либо и хотел на ком-нибудь жениться, то именно на ней,
но Чифуни была Новой японской женщиной и не задумывалась о браке...
   О, эти женщины! Какое в них удовольствие, какая боль и  какие  безумства!
Кто мог сказать наверняка, что они за существа и  откуда?  Наверное,  они  и
сами не знали этого.
   Он рассеянно ответил на приветствия  полицейских  из  отряда  поддержания
общественного порядка, которые в своей яркой парадной форме охраняли вход  в
департамент, и на лифте поднялся в рабочий зал своего отдела. Даже  несмотря
на то, что дело было в воскресенье, как раз после обеда, в зале оказалось не
меньше дюжины  его  сотрудников.  Адачи  почувствовал,  что  гордится  своей
принадлежностью  к  трудолюбивому  японскому  народу.  Правда,   по   чистой
случайности именно в этот момент никто из его людей не работал, все смотрели
бейсбол по телевизору, но дело  было  в  принципе.  Поэтому  Адачи  не  стал
настаивать на немедленном продолжении  расследования  и,  присоединившись  к
группе у телевизора, досмотрел матч и выпил две банки пива.
   После  бейсбола  он  забрел  в  свой  кабинет,  чтобы  просмотреть  досье
гайдзина, и обнаружил, что за его столом  в  поте  лица  трудится  инспектор
Фудзивара. Он  не  сделал  перерыва  даже  ради  своего  любимого  бейсбола,
склонность  к  которому  была  общеизвестной  чертой  инспектора.  Фудзивара
демонстрировал подлинное самоотречение, и Адачи почувствовал себя  несколько
смущенным.
   Он допили чай, и Адачи отправился в ?Фермонт?.  У  него  было  еще  много
времени в запасе, так как Фицдуэйн ждал его  не  раньше  пяти,  и  он  решил
поехать на метро не до Куданшиты, ближайшей к отелю станции метро,  а  выйти
на остановку раньше, в Джинбохо, немного побродить там, глазея на витрины, а
потом не торопясь  прогуляться  вверх  по  холму.  Рядом  с  Куданшитой  был
полицейский участок, куда он  мог  заодно  заглянуть.  По  воскресеньям  там
обычно дежурил сержант Акамацу, седой ветеран, который обучал Адачи постовой
службе, и,  оказываясь  поблизости,  Адачи  всегда  навещал  своего  старого
наставника.
   Жена Акамацу умерла несколько лет назад,  дети  разъехались,  поэтому  по
воскресеньям он чувствовал себя особенно одиноко. Полицейские силы стали его
второй семьей. Адачи же был для него чем-то вроде приемного сына. Адачи тоже
полюбил старика. Да, он непременно заглянет к нему сегодня. К тому же старый
полицейский хорошо помнил прошлые времена, и Адачи надеялся, что  он  сможет
рассказать ему что-нибудь интересное о Ходаме. Кому же, как  не  ему,  лучше
других знать  все,  что  происходило  несколько  десятилетий  назад?  Старый
сержант был опытен, мудр и обладал редким качеством, к которому Адачи всегда
стремился - умением перспективно мыслить.
   Потом  Адачи  подумал  об  ирландце,  с  которым  он  вскоре  должен  был
встретиться, и спросил себя, действительно ли он сможет  оказаться  полезным
для их расследования.  Детектив-суперинтендант  весьма  в  этом  сомневался,
однако его разбирало любопытство. Идея пригласить гайдзина в Японию исходила
не от кого-то, а от самого Паука. Чифуни, которая  звонила  Адачи  сразу  по
возвращении из Ирландии, также оценила его довольно высоко, что было для нее
вовсе не характерно. Должно быть, в этом человеке на самом деле что-то было.
   Судя  по  материалам  досье,  Фицдуэйн  обладал  настоящим   талантом   к
решительным действиям и силовым операциям. В Токио это умение  вряд  ли  ему
пригодится. По любым стандартам японская столица была исключительно мирным и
спокойным городом, не говоря  уже  о  стандартах  американских  мегаполисов.
Просьба о том, чтобы ему  разрешили  носить  оружие,  показалась  нелепой  и
смешной не одному Адачи. В этом вопросе  он  полностью  поддерживал  решение
Паука: никаких пистолетов. Опасность, которая якобы  грозила  гайдзину  и  в
существовании  которой  Адачи   сомневался,   была   заботой   исключительно
сотрудников полицейского департамента.
   С этими мыслями Адачи незаметно для себя пересек Джинбохо, заглянув всего
в две или три книжные лавки, и направился к двухэтажному зданию полицейского
поста, фактически - миниатюрного  полицейского  участка,  расположенного  на
углу Ясукуни-дори.
   У входа дежурил молоденький полисмен, судя по всему - недавний  выпускник
полицейской школы. В это время суток все его обязанности сводились  к  тому,
чтобы объяснять прохожим,  как  пройти  туда-то  и  туда-то.  Когда  с  этим
вопросом к нему обратились две очень привлекательные  офис-леди,  одетые  по
воскресному в джинсы и  майки,  он  даже  слегка  порозовел.  Адачи  вежливо
дождался,  пока  полицейский  освободится,  и  только  потом  показал   свое
удостоверение. Юноша стал красен как светофор - он понял, что заставил ждать
старшего офицера.
   Пряча улыбку, Адачи снял ботинки и прошел вглубь здания, а затем поднялся
по крошечным ступенькам наверх, в помещение  для  отдыха  -  комнату-татами.
Носить  ботинки  в  частном  доме  или  в  помещении,   где   поддерживается
традиционный японский порядок и стиль, считалось дурным тоном, а кроме того,
соломенные циновки могли пострадать от уличной грязи  и  грубых  полицейских
ботинок, особенно если погода стояла дождливая.
   Прежде чем подняться на самый верх, Адачи окликнул сержанта. Акамацу  был
его учителем и поэтому продолжал обращаться к детектив-суперинтенданту  так,
словно он все еще был его учеником. Так было принято в  Японии:  при  первом
знакомстве модель отношений устанавливалась на всю жизнь. Никто не стремился
называть друг друга по именам, как это было принято между близкими людьми на
Западе. Дружба или  доверительные  профессиональные  отношения,  сложившиеся
между двумя японцами, не нуждались в  подобном  поверхностном  и  формальном
признаке. Если упомянутые отношения в действительности имели место,  то  это
было понятно и без слов.
   - Сэнсей! - окликнул Адачи.
   Наверху, в  проеме  лестницы,  появилось  морщинистое  лицо,  обрамленное
коротким ежиком седых волос. Сержант Акамацу выглядел так, словно ему выпало
повидать и пережить почти все, что только может выпасть на  долю  токийского
полисмена за пятьдесят лет службы. Так  оно,  собственно,  и  было.  Акамацу
поступил в полицию еще во время американской оккупации и продолжал  служить,
несмотря на свой пенсионный возраст, так как, во-первых, его имя стало  чуть
ли не нарицательным, а во-вторых, он все еще  справлялся  со  своей  работой
лучше, чем большинство новобранцев.
   Галстук сержанта был распущен, в одной руке он держал чашку с чаем,  а  в
другой - газету. Он был без портупеи, две верхние пуговицы  на  брюках  были
расстегнуты, а на ногах Адачи заметил старые шлепанцы.  Выражение  его  лица
сначала показалось Адачи недовольным - кому понравится,  когда  тебя  лишают
законного перерыва, - однако стоило ему  узнать  своего  ученика,  как  лицо
Акамацу расплылось в улыбке.
   - Адачи-кун! - воскликнул сержант. (Окончание ?кун? означало, что Акамацу
по-прежнему считает Адачи своим учеником.) -  Очень  рад.  Поднимайся  же  и
выпей со мной чаю.
   Детектив-суперинтендант закончил свое восхождение по лестнице и, усевшись
на укрытом циновками полу, с  удовольствием  принял  из  рук  учителя  чашку
горячего чая. Некоторое время он молчал.
   Еще десять лет назад Адачи работал в этом самом полицейском  участке  под
руководством  сержанта  Акамацу,  и  теперь  каждый  раз,  когда  он   здесь
оказывался, на него накатывали ностальгические воспоминания.  Это  было  тем
более необычно, что здание миниатюрного полицейского участка вряд  ли  могло
вызвать подобные чувства своей теснотой и  чисто  утилитарной  архитектурой.
Откровенно говоря, оно лишь ненамного превосходило своими размерами  обычную
постовую будку. Дело было в  другом  -  Адачи  удостоился  чести  учиться  у
настоящего мастера. С какими бы проблемами он ни сталкивался на  улицах,  он
всегда знал, что Акамацу известно правильное решение, и  старый  учитель  ни
разу его не разочаровал. И Адачи относился к сержанту с  огромной  теплотой.
Бывало, возвращаясь в участок с патрулирования улиц, Адачи чувствовал в этих
четырех стенах спокойное присутствие учителя, и  тогда  его  посещало  такое
чувство, будто он вернулся домой. Учиться у  такого  великого  мастера  было
настоящим счастьем.
   В обычные дни, когда Адачи случалось навещать Акамацу, они, как  правило,
предавались воспоминаниям или обсуждали последние слухи. При этом они  почти
не    касались    текущих    дел,    так    как    служебные     обязанности
детектив-суперинтенданта Адачи были совсем иными -  более  ответственными  и
сложными, чем у постового сержанта, и заговорить об этом означало лишний раз
подчеркнуть разницу в их теперешнем положении. Простая вежливость  требовала
говорить о вещах, которые по крайней мере уравнивали обоих.  И  все  же  это
железное правило часто нарушалось, так как время от времени Адачи нуждался в
помощи своего бывшего наставника. Впрочем, дела Ходамы он пока что с Акамацу
не обсуждал. Как Адачи уже убедился, этот случай  имел  под  собой  глубокую
политическую  подоплеку,  и  ему   приходилось   действовать   с   особенной
осторожностью.
   Однако он подошел к той стадии расследования, когда консультация  старого
полицейского стала необходима.
   Адачи поставил на циновку свой чай, и  в  течение  нескольких  минут  они
обсуждали  бейсбольный  чемпионат,  и  детектив-суперинтендант   лихорадочно
придумывал подходящий предлог, чтобы заговорить об интересующем его вопросе.
   Потом в их беседе возникла естественная пауза.  Первым  нарушил  молчание
сержант Акамацу.
   - Хочешь спросить о Ходаме, Адачи-кун?
   - Вы всегда умели читать мысли, сэнсей, - улыбнулся Адачи.
   Сержант рассмеялся.
   - Каждый полицейский в Токио знает, что ты ведешь это дело. Ходят  слухи,
что расследование застопорилось.  И  вот  ты  появляешься  на  пороге  моего
участка с задумчивым выражением лица,  которое  я  так  хорошо  знаю.  Чтобы
догадаться об остальном, не  нужно  даже  быть  детективом.  Так  что  давай
поговорим, если хочешь.
   Адачи кивнул и заговорил. Сержант слушал его, набивая табаком трубку.
   - Таким образом, тебе нужно знать кое-что из истории, - сказал он,  когда
Адачи закончил. - Досье не полны, а  компьютеры  -  просто  тупые  животные.
Чтобы приблизиться к сути происшествия, нужны давние кровь и плоть.  Изволь.
Братья Намака начали возводить свою империю  в  самые  тяжелые  послевоенные
дни.
   - Вы можете помочь мне, сэнсей? - с надеждой спросил Адачи.
   - Мне кажется - да, - кивнул Акамацу. Он собирался  сказать  что-то  еще,
когда с улицы донеслись  громкие  крики,  потом  лязгнул  металл,  и  кто-то
завопил от боли. Оба полицейских вскочили. С  улицы  послышалась  пальба,  а
потом кто-то выстрелил почти под окном полицейского участка.
   Адачи выхватил свой револьвер  и  ринулся  вниз  по  ступенькам.  Сержант
Акамацу последовал за ним, на ходу застегивая портупею с оружием.

***

Оябун по собственному опыту знал, что когда в уличном нападении участвует слишком много людей, то это может только помешать делу.
   Перевозбудившись от избытка адреналина в крови, вооруженные огнестрельным
оружием нападающие могли  запросто  перестрелять  друг  друга,  а  заодно  -
чертову прорву  случайных  прохожих.  Вооруженные  мечами  и  работающие  на
короткой дистанции - иначе было просто невозможно, так как длина клинка была
меньше трех футов - многочисленные нападающие мешали друг другу, зачастую не
в силах разобраться, кого  они  рубят  с  этаким  смаком  и  сладострастными
выкриками. Хладнокровный человек, сориентировавшись среди кровавых  брызг  и
отлетающих во все стороны отрубленных конечностей, имел неплохой шанс  выйти
из переделки целым и невредимым.
   Тем не менее, правильно  расставленные  силы  давали  нападающей  стороне
определенные    преимущества.    Какой-нибудь    отважный    прохожий    или
герой-полицейский мог нежданно-негаданно  вмешаться,  увидев  только  одного
нападающего, однако большинство здравомыслящих людей ни за что бы  не  стали
связываться, скажем, с полудюжиной вооруженных мечами якудза, издающими свой
боевой клич.
   В  своей   практике   оябун   отдавал   предпочтение   маневру,   который
пилоты-истребители, как он  слышал,  прозвали  ?ленивой  двойкой?.  Самолеты
эскадрильи  разбивались  попарно,  на  ведущих  и  ведомых.   Пока   ведущий
истребитель готовился к атаке, его ведомый держался  сзади  и  чуть  правее,
оберегая своего партнера от опасностей, которые могли грозить ему сзади и  с
боков.
   Имея в виду эту расстановку сил, оябун послал двоих  своих  людей  занять
место перед Фицдуэйном, в то время как вторая пара должна была следовать  за
ним. Он сам и оставшийся  пятый  кобун  прикрывали  тылы.  Все  пятеро  были
связаны между собой радиосвязью, используя спрятанные в одежде  микрофоны  и
вставленные  в  уши  ?затычки?  наподобие  тех,  какими  пользуются   службы
безопасности. Все шестеро якудза  были  в  черных  солнечных  очках,  тонких
хирургических перчатках, в длинных светло-серых полиэтиленовых дождевиках  -
из тех, что вы покупаете в супермаркете, если вас вдруг застигнет непогода -
и в бесформенными, колпаках из того же материала.
   Подобная  одежда  служила  не  только  как  эффективная  маскировка;  она
предохраняла якудза от брызг крови. Нападение с мечами  всегда  оканчивалось
смертью жертвы, однако, не в пример  снайперскому  выстрелу,  было  довольно
грязным занятием. В заляпанной свежей кровью одежде им вряд  ли  удалось  бы
раствориться  в  толпе  пассажиров  метро,  как  планировал  оябун.   Жители
перенаселенного Токио строго соблюдали основное правило, согласно которому в
переполненном транспорте следовало  вести  себя  так,  будто  ты  никого  не
замечаешь, однако всему на свете есть предел. Вися на поручне в вагоне метро
и капая соседу на ботинки свежей кровью, все-таки  можно  было  обратить  на
себя нежелательное внимание.
   Якудза, который должен был нанести Фицдуэйну первый, решающий удар, носил
имя Миками и был закаленным в боях, очень крепким мужчиной  тридцати  восьми
лет. Он занял позицию в десятке шагов позади гайдзина. По команде оябуна  он
должен был выхватить спрятанный  под  дождевиком  меч,  пробежать  вперед  и
ударить. Всем ударам Миками предпочитал  сильный  диагональный  удар  сверху
вниз и справа налево. В данном  случае  клинок  должен  был  перерубить  шею
жертвы справа и войти глубоко в  тело,  рассечь  позвоночник  и  большинство
жизненно важных органов.  Опытный  мастер,  имей  он  в  своем  распоряжении
действительно качественный клинок старинной  работы,  мог  бы  рассечь  тело
пополам.
   В данном случае Миками на это не рассчитывал. Он был  достаточно  умел  в
обращении с мечом, но увы - его катана  был  всего  лишь  современной  и  не
слишком качественной  репродукцией  древнего  оружия.  Эти  мечи  тоже  были
острыми, как бритвы, и смертельно опасными, однако они не обладали такими же
свойствами и мощью, какими славились выдающиеся шедевры старых мастеров. Они
убивали, но и только.
   Фицдуэйн, относившийся к своему телу с повышенным вниманием  с  тех  пор,
как ему продырявили  грудь  и  прострелили  ногу,  посвятил  немало  времени
размышлениям о  том,  как  лучше  всего  избежать  опасности.  Самым  лучшим
решением было оставаться под охраной в закрытом помещении. К сожалению, этот
способ никуда не годился во всех других  отношениях  и  напоминал  Фицдуэйну
сидение в тюрьме. Хьюго поэтому остановился на другом варианте - действовать
непредсказуемо и выработать в  себе  постоянную  настороженность  и  высокую
чувствительность к опасности. Выходя  из  отеля,  он  решил  быть  предельно
внимательным и доверять своей интуиции. Кроме того, еще будучи  в  Ирландии,
он много учился и без конца тренировался.
   Цель, к которой Фицдуэйн стремился, заключалась в том,  чтобы  никогда  -
никогда! - не ослаблять бдительности. Даже думая о  чем-нибудь  постороннем,
он должен был  заставить  свое  подсознание  следить  за  всем  необычным  и
несуразным,  за  каждой  незаметной  малостью,  которая  всегда   предваряет
серьезную опасность. Теперь он мог с гордостью сказать,  что  подготовка  не
прошла даром и что он добился значительных успехов в том,  чтобы  предвидеть
всякие неожиданности.
   Поскольку было воскресенье и шел дождь, на улице было немного  народа,  и
Фицдуэйн имел возможность двигаться так, как он тренировался - следя за тем,
чтобы в непосредственной близости, ни спереди, ни сзади, не было никого, кто
мог бы оказаться  опасен.  Это  была  концепция  обороняемого  пространства,
которой человек выучился за столетия борьбы за свое существование. В  случае
Фицдуэйна осознание этой  пространственной  зоны  было  постоянным  и  очень
отчетливым. Если бы кто-то попытался подойти  к  нему  ближе,  он  сразу  же
обратил бы на это внимание. Если бы  в  это  пространство  вторглось  что-то
необычное, он был готов мгновенно отреагировать.
   Фицдуэйн шел довольно быстро, поэтому он сразу обратил внимание  на  двух
человек в длинных дождевиках, которые обогнали его словно в великой  спешке,
а затем снова замедлили шаг, несмотря на довольно сильный дождь. Теперь  они
опережали его всего лишь на каких-нибудь десять Ярдов, и в их внешности было
что-то странное, но что именно - Фицдуэйн понял не сразу.
   Стараясь действовать как можно незаметнее, Фицдуэйн посмотрел направо,  в
сторону парапета ограждения, чтобы удостовериться в том, что с этой  стороны
ему ничего не угрожает. Затем, прикрываясь зонтиком, он обернулся назад.
   Его как холодной водой  окатило.  Двое  полицейских  телохранителей  были
сзади, на расстоянии двух  дюжин  шагов,  однако  между  ними  и  Фицдуэйном
появились двое незнакомцев, очень похожих на  тех,  что  его  обогнали.  Это
разумеется, могло ничего не значить - и те, и другие были одеты как  раз  по
погоде, если не считать темных очков. Солнцезащитные очки в дождь можно было
нацепить исключительно  из  крайне