лько
раз проработаны. Выводы получились настолько  интересными  и  убедительными,
что Килмаре пришлось принять еще кое-какие меры. Больше всего  ему  хотелось
увезти Фицдуэйна в какое-нибудь другое место, однако с этим необходимо  было
подождать. Несмотря на то, что раненый поправлялся, он все  еще  нуждался  в
специализированном  госпитальном  уходе.  По  сравнению  с  тем,  что  могло
случиться, останься Фицдуэйн без квалифицированной врачебной  помощи,  новое
нападение  террористов  представлялось  гораздо  менее  опасным.  Во  всяком
случае, именно так сказал компьютер.
   Килмара с  отвращением  посмотрел  на  экран,  где,  сменяя  друг  друга,
появлялись материалы и выводы аналитиков штаба. При виде их ему  вспомнилась
игра, в которую он часто играл подростком со своими подружками.  Нужно  было
обрывать по одному лепестки ромашки и считать:
   "Любит - не  любит,  плюнет  -  поцелует?.  Последний  лепесток  и  решал
проблему.
   - Я верю компьютерам не больше, чем гаданию по ромашке, - сказал Килмара,
обращаясь к экрану. Желтый курсор обиженно подмигнул.
   - Нет, я не имею ничего против тебя лично, - тут же поправился генерал.
   Первое заключение штаб-квартиры гласило, что наиболее уязвимым  элементом
системы безопасности госпиталя были отнюдь не двери и окна, а персонал.
   - Строго между нами, - сказал Килмара экрану компьютера, - я знал  это  и
без них.
   Потом он погладил себя по седеющим волосам и почесал отросшую  бороду,  в
которой тоже появились серебряные пряди.
   - Жизнь, видишь ли, это такая штука,  которая  не  устает  раз  за  разом
повторять именно этот урок.
   Компьютер  продолжал  подмигивать  ему.  Эти  разумные  бестии  нравились
Килмаре; к тому же они иногда  были  довольно  полезными.  Просто  время  от
времени они начинали действовать ему на нервы.
   Килмара нажал выключатель и с удовлетворением  лицезрел,  как  монитор  в
последний раз мигнул и на время умер.

***

Они отперли дверь ключом Кэтлин и вошли в прихожую, толкая ее перед собой.
   Родители ее были в это время в большой кухне в глубине дома; мать  стояла
у большой плиты и помешивала  овсянку,  а  отец  сидел  за  столом  и  читал
вчерашний номер ?Айриш таймс?. Включенное радио передавало шоу Пата Кении.
   В кухне было два больших панорамных окна без жалюзи. Один из напавших  на
Кэтлин мужчин сразу бросился к  ним  и  попытался  задернуть  занавески,  но
главарь преступников, рыжеватый человек, который  не  переставал  улыбаться,
покачал головой.
   - Это будет выглядеть неестественно, - сказал он. - Отведите их  лучше  в
переднюю комнату.
   Он подтолкнул Кэтлин и схватил ее мать. Та продолжала мешать кашу и никак
не могла понять, что происходит. Кастрюля свалилась на пол. В  кухню  вбежал
третий человек.
   Выдернув стул из-под отца Кэтлин, он тычками и пинками погнал  старика  в
коридор.
   В сельских районах Ирландии вся домашняя жизнь  вращается  вокруг  кухни.
Передняя комната или гостиная предназначается только  для  приема  гостей  и
тому  подобных  торжественных  случаев,  поэтому  она,   как   правило,   не
отапливается и выглядит не жилой. В этом отношении гостиная в доме Флемингов
не была исключением: там было довольно холодно, а  венецианские  шторы  были
наполовину опущены. На каминной полке стояли семейные фотографии, а дрова  в
очаге были аккуратно сложены, дожидаясь только огня. За  стеклянной  дверцей
небольшой горки стояли бокалы и несколько бутылок. Почетное место в  комнате
занимали диван и два мягких кресла, но у стены выстроились несколько стульев
на случай, если  гостей  окажется  непредвиденно  много.  Написанная  маслом
картина, изображавшая Кэтлин в одежде сиделки, а также ее родителей -  Ноэля
и Мэри, висела над камином.
   Родителей Кэтлин террористы толкнули на диван, и отец, пытаясь  успокоить
мать, обнял ее за плечи. Кэтлин усадили в одно из кресел, а бандит,  который
казался главарем преступников,  занял  второе.  Откинувшись  на  спинку,  он
порылся в одном из карманов куртки и достал какой-то цилиндрический предмет,
который стал навинчивать на ствол своего пистолета.
   - Проклятье! - воскликнул он. - Здесь чертовски холодно. Эй, Джим, включи
отопление или сделай еще что-нибудь.
   Джим, крепкий, грубо сколоченный мужчина лет двадцати  восьми  с  черными
волосами и запущенной черной щетиной на подбородке,  повернул  переключатель
масляного радиатора и поджег дрова в камине.  Сухие  щепки,  положенные  для
растопки, сразу занялись, затрещала лучина, и язычки пламени  шипя  поползли
по более толстым поленьям. Этот звук всегда ассоциировался у Кэтлин с домом,
уютом и безопасностью.
   Однако при виде глушителя, навинченного на ствол пистолета, ее  затошнило
от ужаса. Ни один из террористов не потрудился надеть  маску.  Казалось,  их
нисколько не беспокоило, что кто-то сможет опознать их потом... Выводы  были
очевидны и неутешительны.
   - Меня звать Пэдди, - заявил главарь и представил остальных:
   - Вон тот малый - Джим....
   Джим прислонился к радиатору отопления, жадно впитывая распространявшееся
от него тепло. На слова своего командира он никак не отреагировал.
   - А вон тот, лысый, - это Эмон.
   Эмон кивнул. На вид ему было двадцать с небольшим,  но  его  лысый  череп
блестел от выступившей на нем испарины. В руках он держал автомат, и  Кэтлин
без труда узнала АК-47. Некоторое время назад по поводу этой модели автомата
Калашникова поднялся большой шум, когда во Франции задержали корабль, битком
набитый этим оружием. Судя по всему контрабандные автоматы  были  сделаны  в
Ливии.
   Пэдди наклонился вперед и уперся  локтями  в  колени.  Кисти  обеих  рук,
небрежно сжимающие пистолет, свисали между ними так, что глушитель смотрел в
пол. Посмотрев на Кэтлин, главарь заговорил негромко и  почти  что  ласково,
так что при других обстоятельствах можно было подумать, что он разговаривает
со своей любимой.
   - Кэтлин, дорогая моя, - сказал он. - Мне нужна твоя помощь...
   В горле у Кэтлин мгновенно пересохло. Ее продолжало  подташнивать,  живот
болел от удара ногой, а страх был настолько силен, что она чувствовала  себя
словно парализованной. Несмотря на все  это,  мозг  ее  работал  лихорадочно
быстро.
   Должно быть, все это связано с Фицдуэйном. Такова была грубая  реальность
его мира, о чем он не раз рассказывал Кэтлин. Однако теперь, когда она  сама
столкнулась с этой реальностью, все  оказалось  гораздо  страшнее,  чем  она
могла себе представить. Что ей делать? Как помочь? Чего  хотят  от  нее  эти
страшные люди?
   Кэтлин решила сопротивляться им когда сможет и  в  чем  сможет.  Если  бы
каждый противостоял подобным людям изо всех своих сил, они давно уже были бы
побеждены.
   Пэдди  Мак-Гонигэл  заглянул  ей  прямо  в  глаза.  Он   был   достаточно
проницателен, чтобы прочесть во взгляде жертвы вызов и боль. ?Как  мало  они
знают, эти людишки, - подумал он. - Как малы и незначительны их жалкие жизни
в установившемся порядке вещей.
   Стоит мне  шевельнуть  пальцем,  и  она  умрет.  Это  простое  физическое
действие не будет  мне  стоить  никаких  усилий.  Раз  -  и  все!  А  они-то
воображают, будто  что-нибудь  значат,  и  пытаются  сопротивляться,  всегда
пытаются, особенно сначала. Вот дураки...?
   Он почувствовал нарастающий в  нем  гнев.  Ну  почему  никто  из  них  не
понимает, как чертовски мало значат все они, вместе и  по  отдельности,  эти
маленькие людишки, игрушки в руках судьбы?!
   - Я хочу все узнать о госпитале, - сказал Мак-Гонигэл. - Там  лежит  один
мой приятель, Хьюго Фицдуэйн, и я хочу его навестить. Ты  должна  рассказать
мне, где он лежит.
   Ты должна рассказать мне о системе безопасности. Мне нужно знать, как все
организовано, все детали и пароли.
   Сдав дежурство, Кэтлин сняла свою сестринскую косынку, но под плащом  она
все еще была в  белом  халате.  Плащ  цвета  морской  волны  с  изнанки  был
ярко-алого цвета; сейчас  он  распахнулся,  и  сочетание  трех  этих  цветов
выглядело потрясающе.
   Пэдди Мак-Гонигэл впервые посмотрел на Кэтлин как на женщину и понял, что
она довольно привлекательна.  Особенно  хороши  были  глаза,  полные  груди,
длинные изящные ноги. Заметил он также, что платье ее застегивается  спереди
на пуговицы, и что юбка задралась выше колен.
   - Мне очень жаль, - сказала Кэтлин, покачивая головой,  -  но  боюсь,  вы
обратились не по адресу. Я не знаю человека, о котором вы говорите.
   Мак-Гонигэл  приподнял  стволом  пистолета  с  глушителем  подол  юбки  и
расстегнул  свободной  левой  рукой  нижнюю   пуговицу.   Затем   его   рука
переместилась чуть выше, к следующей пуговице, и стала се расстегивать.  Под
пальцы ему попалось что-то вроде кружев.
   Ноэль Флеминг вскочил на ноги в тот же самый  момент,  когда  Кэтлин  изо
всех сил хлестнула Мак-Гонигэла по лицу. Главарь почувствовал  во  рту  вкус
крови. Джим, оторвавшись наконец  от  своего  радиатора,  прыгнул  вперед  и
прикладом автомата сбил отца Кэтлин с ног. Старик упал обратно на диван.
   Мэри Флеминг вскрикнула и обхватила своего мужа обеими руками. На  голове
у него появилась длинная глубокая ссадина, и кровь потекла по седым волосам,
капая на блузку Мэри. Оглушенный ударом и страдая от боли, старик прильнул к
ней с растерянным и недоумевающим лицом.
   Главарь приложил руку к губам. Когда он отнял  ее,  на  пальцах  осталась
кровь. Он  облизал  губы  и  несколько  раз  сглотнул  слюну,  но  противный
металлический привкус во рту остался. Левая сторона лица горела  и  саднила.
Пленница оказалась довольно сильной, но все же - весьма уязвимой.
   - Кэтлин, - сказал Мак-Гонигэл  как  можно  спокойнее.  -  Ты  красива  и
отважна, но ты глупа. Чего ты добьешься, если рассердишь меня? Отвечай лучше
на мои вопросы.
   Кэтлин затрясла головой. После того как она ударила сидевшего  перед  ней
человека, парализующий страх  куда-то  пропал  и  она  не  чувствовала  себя
совершенно беспомощной. Она вспомнила, что ей никто не звонил из  госпиталя,
и теперь ей нужно было выиграть время.
   Мак-Гонигэл поднялся. Переложив пистолет  в  левую  руку,  он  достал  из
кармана некий предмет, который на первый взгляд напоминал большой перочинный
ножик. Щелкнула пружина, и длинное тонкое лезвие тускло  сверкнуло  в  лучах
солнца, пробивающихся сквозь жалюзи. Главарь посмотрел на портрет.
   - Какая чудесная у тебя семья, - сказал он, глядя на Кэтлин сверху  вниз.
- Крепкая и дружная, так;  кажется,  говорят...  -  он  снова  посмотрел  на
картину  и,  подняв  руку  с  ножом,  быстро  провел  им  крест-накрест   по
изображению Кэтлин. Холст,  расходясь  под  ножом,  негромко,  но  угрожающе
затрещал. Кэтлин мельком подумала, что это просто грязная и дикая выходка.
   - Я мог бы порезать и тебя, Кэтлин, - сказал Мак-Гонигэл,  -  но  чего  я
этим добьюсь? Ведь именно тебя я хотел бы выслушать...
   Он снова повернулся к портрету.
   - В жизни постоянно приходится что-то выбирать, - заметил он. -  Получить
все практически невозможно.
   Он снова взмахнул ножом, но  заколебался.  Обернувшись  через  плечо,  он
покосился на родителей  Кэтлин  и  кивнул  самому  себе.  Взгляд  его  снова
вернулся к портрету.
   - Меня вовсе не удивит, - сказал он, поднимая нож, - если  окажется,  что
ты немножко влюбилась в Хьюго. Раненый герой и все такое... Романтика пышным
цветом цветет у постели раненого, но умирает в кровати здорового.
   Он хохотнул.
   - Но вся штука в том, моя красавица,  что  придется  выбирать  что-нибудь
одно.
   Клинок рассек изображенное на холсте  лицо  отца,  и  Кэтлин  вскрикнула.
Страх, оставивший ее, вернулся с новой силой.
   Ее мать, Мэри, зашевелилась.
   - Нет! Нет! -  пролепетала  она.  -  Это...  это  не  правильно.  Все  не
правильно. Уходите! Вы не можете этого сделать...
   Лицо Мак-Гонигэла вспыхнуло от гнева. Круто развернувшись, он сунул  свой
автоматический пистолет в  руки  лысого  Эмона  и  схватил  отца  Кэтлин  за
испачканные кровью седые волосы. Сильным рывком он заставил Ноэля  подняться
на ноги.
   - Хрен с вами! - прорычал он. - Хрен с вами, маленькие  людишки.  Вы  все
равно ничего не знаете!
   Он прижал острие ножа чуть ниже уха старика и резко нажав  вниз,  потянул
на себя, разрезав его горло от уха до уха.
   Послышался  страшный  звук,  напоминающий  треск  рвущейся  парусины.   К
счастью, он был очень негромким и непродолжительным. Кровь хлынула  фонтаном
из перерезанных артерий, заливая Кэтлин и Мак-Гонигэла.
   Когда кровь почти перестала извергаться из страшной раны на шее  старика,
главарь выпустил его волосы, и мертвое тело  медленно  осело  на  пол.  Мэри
Флеминг потеряла сознание, а Кэтлин  смотрела  на  труп  отца  в  сильнейшем
потрясении. Главарь ударил ее по лицу.
   - У меня мало времени, - сказал он. - Твоя мать будет следующей. Выбирай.
   Но  прошло  несколько  минут,  прежде  чем  Кэтлин   смогла   заговорить.
Мак-Гонигэл за это время успел немного отмыть одежду от крови и разложить на
столе чертежи и схемы госпиталя. Кэтлин рассказала ему почти  все,  что  она
знала.
   Двигая по бумаге пальцами, на которых еще  не  высохла  кровь  отца,  она
указала на чертеже местоположение постов, описала порядок прохождения  через
контрольную зону и планировку третьего этажа, на котором  находилась  палата
Фицдуэйна. Мак-Гонигэл допрашивал  ее  снова  и  снова,  и  наконец  остался
удовлетворен. Все, что он узнал, прекрасно дополняло то, что  ему  уже  было
известно.  Кэтлин  Б„рк  не  врала.  То,  что  она  раскололась,   было   не
удивительно. Все они рано или поздно ломались.
   Когда допрос был окончен, он забрал у Эмона свой пистолет и прижал его  к
голове Мэри Флеминг. Только в последний миг он передумал и  убрал  палец  со
спускового  крючка.  В  их  работе  всегда  могли  понадобиться   заложники.
Избавиться от них  как  от  нежелательных  свидетелей  можно  было  и  после
операции.
   Кэтлин тем временем сняла испачканный плащ и верхнюю одежду,  закутавшись
в пушистый банный халат. Ее всю трясло. Ладони стали холодными и липкими,  а
взгляд рассеянно блуждал по сторонам.
   Мак-Гонигэл  мысленно  раздевал  ее  догола,  когда  неожиданно  зазвонил
телефон.

Япония, Токио, 1 февраля

   Фумио Намака, младший брат Кеи, поймал себя на том,  что  чем  старше  он
становится, тем чаще он вспоминает те послевоенные дни.
   Они были исходным пунктом всех их успехов и достижений.  А  добились  они
очень многого, хотя вначале у них было так мало. Они  сделали  очень  многое
практически из ничего. Конечно, тогда  их  подгоняло  отчаяние,  потому  что
краткий послевоенный период сам по себе  был  отчаянным  временем  отчаянных
людей.
   Фумио очень хорошо помнил, откуда взялся их первоначальный капитал.
   Стоял конец января 1949 года, со  дня  казни  отца  прошел  всего  месяц.
Многие и многие бывшие знакомые отвернулись от их маленькой семьи,  опасаясь
навлечь на себя гнев оккупационных властей. Мать была серьезно больна, и все
трое чуть не умирали от голода. Тогда они жили в  заброшенном  бомбоубежище,
которое напоминало скорее простую дыру в земле, а крышу  они  смастерили  из
расплющенных жестянок от полевого рациона американской армии.
   Мысли их были примитивно просты. До войны и во  время  ее  многие  японцы
были одержимы вопросами стратегии и  патриотизма,  социальным  положением  и
карьерой. Но к 1949 году все свелось лишь к одному - выживанию.
   Ради того, чтобы выжить, они изо дня в день делали все,  что  могли.  Они
одевались в лохмотья,  они  ковырялись  в  развалинах  и  местах  еще  более
страшных, они  ели  все,  что  удавалось  найти.  Гордость  была  неуместна.
Социальное положение превратилось в злую шутку. Моральные и этические  нормы
превратились во что-то абстрактное и далекое.
   Они делали все, что приходилось делать, и  -  жили.  Останься  они  верны
принципам, и их судьба могла быть куда  трагичнее.  Если  нужно  было  убить
человека, они убивали. Через некоторое время они привыкли даже к этому;  они
убивали,  потому  что  срабатывал  запущенный  на   полную   мощь   механизм
самосохранения. Чужая  смерть  приносила  им  результаты,  и  подчас  совсем
неплохие.
   Среди бывших военных японской императорской  армии  процветала  торговля.
Двести  тысяч  солдат  оккупационных  войск  жаждали  военных  сувениров,  а
несколько  миллионов  ветеранов  императорской  армии  хотели  есть.  Сделки
совершались на уличных рынках в окрестностях Токио и особенно в Гинзе.
   Майор, которому  братья  были  обязаны  своим  первоначальным  капиталом,
происходил из старинного самурайского рода и в  результате  стремительной  и
плодотворной карьеры сначала в Манчжурии, а потом  -  в  Бирме,  оказался  в
Генеральном  штабе  императорских  вооруженных  сил.  Во  время  бирманского
вторжения он лишился левой руки, отнятой выше локтя  после  того,  как  пуля
английского триста третьего ?бура? раздробила ему плечевую кость.
   После этого случая медалей у него на груди прибавилось, к тому же  именно
тогда он попал в штаб, где его высоко оценили. Медали и ордена  сыпались  на
него как из рога  изобилия,  а  следующее  повышение  по  службе  оставалось
реальностью вплоть до  Хиросимы  и  Нагасаки,  после  которых  пронзительный
голосок Императора, никогда прежде не выступавшего по радио, призвал  войска
к капитуляции.
   Майор жил благодаря тому, что одну за другой продавал свои медали. В  тот
пронизывающе-холодный день  в  январе  1949  года  медалей  у  него  уже  не
осталось, и единственной драгоценностью, которой он еще владел, был  длинный
самурайский меч-катана,  который  хранился  в  его  семье  с  восемнадцатого
столетия. Редкостной красоты клинок с  клеймом  мастерской  Тамаки  Кийомаро
приобрел за ничтожную часть его истинной стоимости  один  из  телохранителей
Дугласа Мак-Артура.
   Продав меч, майор почувствовал, как какая-то  частица  его  души  умерла,
однако другого выхода у него не было. Он сам и его семья уже давно голодали,
а все остальные ценности майор давно продал или обменял. Его  жена  добывала
кое-какую еду и выпускаемые оккупационными властями бумажные деньги тем, что
спала с офицерами американских войск, однако она уже не блистала красотой, а
конкуренция в этом виде бизнеса была жестокой.  Семья  голодала,  и  другого
выхода они найти не могли, как ни старались. Майору  пришлось  расстаться  с
последней ценной вещью, которой он владел.
   Покупатель катаны был не чужд сострадания и заплатил за  клинок  довольно
щедро по стандартам того времени. К несчастью, сделка  и  выплаченная  сумма
привлекли внимание Фумио Намака. Небольшой, щуплый, припадающий на одну ногу
подросток был идеальным разведчиком; на него обычно либо вообще не  обращали
внимания, либо не принимали всерьез.
   Между тем братья вот уже несколько  дней  подыскивали  достойную  жертву.
Щедрость американца решила дело. Майор получил за свой меч не  оккупационные
бумажки, которые к тому  же  можно  было  потратить  только  в  определенных
магазинах, а полновесные американские доллары,  ?зеленые?,  которые  в  1949
году были самой твердой и самой желанной валютой в мире.
   Кеи Намака, тощий, но довольно  высокий  для  своего  возраста,  все  еще
крепкий и сильный несмотря на голод, пошел за  майором  по  узким  и  темным
улочкам. Когда майор остановился в пустынном  переулке,  чтобы  облегчиться,
Кеи ударил его камнем.
   Майор упал на землю, и из-за угла показался Фумио. Братья  переглянулись,
а потом Фумио перерезал горло лежавшему без сознания человеку подвернувшимся
под руку осколком  стекла.  Они  заранее  договорились  не  оставлять  живых
свидетелей. Раньше у них был нож, но с ним пришлось расстаться, чтобы купить
немного еды. Битое стекло резало человеческую  плоть  с  таким  же  успехом,
только довольно медленно. Это была грязная работа, но братьям было  плевать.
Теперь у них было больше денег, чем они когда-либо видели в своей жизни.
   Совершенно нео