лись перед его мысленным взором и столь  же
медленно уплывали прочь.  Вот  возникло  перепачканное  сажей  лицо  Чифуни,
которая смотрела на вето совсем по особенному, и Фицдуэйн вспомнил, как  она
появилась на вершине  контрольной  башни  в  изорванном  и  грязном  деловом
костюме, с винтовкой на плече. Потом перед  глазами  замелькали  полицейские
вертолеты, из которых посыпались вооруженные  до  зубов  кидотаи,  вспыхнули
ослепительные  прожектора,  забегали  эксперты  с  видеокамерами,  появились
пластиковые мешки для перевозки трупов и полицейские в хирургических масках.
Вспомнил Фицдуэйн и  сердитого  полицейского  офицера,  которому  Чифуни  со
спокойной настойчивостью объясняла, что  они  дадут  свои  показания  позже.
Раздавшийся из  переносной  рации  холодный  начальственный  голос,  услышав
который, полицейский чин даже слегка попятился, избавил их  от  немедленного
расследования, и Фицдуэйн понял, что снова летит в вертолете, и  что  вокруг
сгустилась ночь.
   Потом из темноты возник длинный приземистый дом с просторной  верандой  и
нависающей крышей, с  традиционными  бамбуковыми  шторами  шодзи  на  окнах.
Фицдуэйн помнил долгий горячий душ, помнил, как текла  по  полу  красная  от
чужой крови вода,  и  отвращение  охватило  его  с  новой  силой.  Потом  он
вообразил себе пар, поднимающийся над старинной медной ванной, в которую  он
с трудом вскарабкался, и в ушах его зазвучал голос Чифуни,  советовавшей  не
шевелиться и убеждавшей, что все будет прекрасно.
   Так оно и получилось.
   Фицдуэйн вытянулся. В воде он чувствовал  себя  невесомым  и  удивительно
бодрым. Это было изысканное ощущение, ощущение беспечного полета, свободы от
забот и ответственности
   Горячие  ванны  были  божественным  изобретением.  Ими  пользовались  еще
древние римляне, и Фицдуэйн знал, что они прекрасно  справлялись  со  своими
трудностями. Японцы были просто помешаны на этой  процедуре,  и  этим,  быть
может, объяснялось экономическое чудо, которое они явили  миру.  В  Ирландии
горячие ванны  не  были  распространены,  и  этим  тоже  многое  можно  было
объяснить.
   В тот момент Фицдуэйну казалось, что горячие  ванны  в  состоянии  решить
добрую  половину  мировых  проблем.  В  ванну  можно  было  даже   запустить
английскую пластиковую уточку.
   Это было лучшее из всего, что Фицдуэйн мог придумать. Он  очень  верил  в
желтых пластиковых уточек, которые, по поверью, приносят  счастье.  У  Бутса
было их несколько штук - целый выводок, - и он обожал их, хотя, как правило,
малыш не давал им спокойно плавать, а топил и смотрел,  как  они  выныривают
из-под воды. Кто-то когда-то сказал Фицдуэйну,  что  уточки  на  самом  деле
символизируют мужское начало, но он сомневался, действительно  ли  это  так.
Неужели в простых игрушечных утках для ванны  заключено  какое-то  глубинное
сексуальное  значение?  Неужели  существует  какая-то  фрейдистская  теория,
которая могла бы это объяснить?
   Впрочем, какое это имеет значение? Если утки еще и эротичны,  тем  лучше.
Впрочем, пластиковая игрушка не на многое способна.  Самому  Фицдуэйну  утки
нравились, но он предпочитал женщин.
   Женщины были мягкими и теплыми, заботливыми  и  ласковыми,  с  ними  было
интересно поговорить, и они рожали прекрасных младенцев,  таких,  как  Бутс.
Фицдуэйну понадобилось немало времени, чтобы понять это, но он на самом деле
любил маленьких детей и очень скучал по сыну. В последнее время ему особенно
сильно хотелось вернуться домой и крепко обнять его, обнять, как он  еще  ни
разу его не обнимал, и делать это снова и снова.
   Но те же самые женщины иногда бывали просто опасны, и всегда - сложны.  В
результате, в общении с ними приходилось преодолевать немалые трудности,  но
Фицдуэйн уже давно  заметил,  что  любая  вещь  или  человек,  заслуживающие
внимания, как правило, оказываются не простыми.
   Ему вдруг пришло в голову, что из этого и  состоит  настоящая  счастливая
жизнь: из детей, горячих ванн, пластиковых уточек, женщин и трудностей. Люди
бесконечно долго искали и продолжают искать  смысл  жизни,  а  он,  вот  так
походя, лежа в ванне, открыл то, что не давалось в руки философам  и  ученым
на протяжении тысячелетий. Для этого ему потребовалось  полежать  в  горячей
воде всего два часа, или на это ушли дни  и  годы?  Сейчас  он  не  имел  ни
малейшего представления о времени.
   Фицдуэйн открыл глаза и увидел мерцающие в  ночном  небе  звезды.  Ночной
воздух, пахнущий морем, казался свежим и прохладным. В Ирландии, где  бы  ты
ни находился, всегда ощущалась близость моря, а в Данкливе можно было  почти
постоянно, кроме редких безветренных дней, расслышать шепот прибоя. Фицдуэйн
любил голос моря, каким бы он ни был, громким или тихим; этот звук дарил ему
ощущение покоя и умиротворенности. Здесь же он не мог расслышать шорох волн,
как ни старался, а это значило, что морс расположено  не  далеко,  но  и  не
близко. Понемногу Хьюго начал припоминать, что дом, в который он попал,  был
выстроен довольно далеко от берега и стоял на каменистой террасе,  врезанной
в  склон  горы.  Фицдуэйн  был  уверен,  что   отсюда   должен   открываться
великолепный вид на морс и бухту внизу, однако  проверить  это  сейчас  было
невозможно.
   Горячая ванна была установлена во  внутреннем  дворике,  оформленном  как
традиционный японский декоративный  сад,  и  здание  окружало  его  со  всех
четырех сторон. Во дворике царило уединение и полная тишина, нарушаемая лишь
обычными ночными звуками: шорохом листвы и негромким голосом ветра.  Сколько
Фицдуэйн  ни  прислушивался,  он  не  мог  уловить  даже  отдаленного   шума
автомобильных моторов. Это означало, что домик вряд  ли  находится  в  самом
Токио или даже вблизи от него - город-гигант не затихал даже ночью.
   Все окружающее казалось Фицдуэйну прекрасным - это  был  миниатюрный,  но
вполне  самостоятельный  отдельный  мир,  в  котором  главенствовали  законы
гармонии и  красоты.  Должно  быть,  именно  выверенные  пропорции  японской
традиционной архитектуры ласкали здесь глаз, создавая ощущения спокойствия и
неподвижности. Сочетание линий и фактуры отделочных материалов  ненавязчиво,
исподволь рождало ощущение гармонии, единения с природой и временем.
   Фицдуэйн слышал когда-то, что секрет  красоты  японских  садов  таится  в
сочетании строгости, простоты и глубокого понимания  природы  естественного.
Вместо клумб, на которых теснили друг друга специально выведенные гибриды, и
прочих  излишеств,  характерных  для  западного  садового  искусства,  здесь
присутствовали  лишь  самые  простые  и  естественные  из   всех   природных
материалов -  песок,  гравий,  булыжники,  несколько  аккуратно  выровненных
кустов и скромные полевые цветы. Безусловно, естественность  ландшафта  была
иллюзией, но иллюзией, которая никуда не  исчезала,  даже  если  знать,  что
самый маленький камень  здесь  со  тщанием  отобран  и  помещен  на  заранее
определенное для него место. В этом была сама Япония с ее татемаи и хонни.
   Фицдуэйн почувствовал на своих плечах прикосновения мягких ласковых  рук.
Сильные, но осторожные пальцы начали массировать ему шею и  плечи.  Ощущение
было настолько приятным, что Фицдуэйн снова закрыл  глаза  и  позволил  себе
окунуться в океан блаженства, накатившего на него теплой  бархатной  волной.
Иногда искусные пальцы Чифуни оставляли его спину и опускались  все  ниже  и
ниже, лаская его в самых интимных местах.
   Несколько минут спустя Фицдуэйн взял ее  руки  в  свои  и  стал  целовать
кончики пальцев, всякий раз проводя языком  по  коже  ладоней.  Чифуни  была
одета только в легкий  халат-якату,  и  сквозь  его  мягкую  ткань  Фицдуэйн
затылком ощущал податливую тяжесть ее полных грудей  и  остроту  напряженных
острых сосков.
   - Идем со мной, - шепнула Чифуни ему на ухо, и Фицдуэйн почувствовал, как
кончик ее языка скользнул вглубь по лабиринту ушной раковины. Обнаженный, он
поднялся из горячей воды и шагнул на каменные плиты, которыми была  вымощена
площадка вокруг ванной.  Холодный  ночной  воздух  обжег  его  кожу,  однако
возбуждение не покинуло тела, а  напрягшийся  пенис  указывал  в  небо,  где
бледные зарницы предвещали скорый рассвет.
   Чифуни набросила ему на плечи мохнатое полотенце, чтобы высушить воду  на
его плечах и  укрыть  от  прохладного  ночного  бриза,  потом  взяла  второе
полотенце и, опустившись на колени, стала промакивать  живот  и  бедра.  Она
прикасалась к нему свободно, без всякого стеснения или сдержанности,  словно
они давно были любовниками и не  имели  друг  от  друга  секретов.  Фицдуэйн
вскоре почувствовал, как ее упругий язык  движется  у  него  в  промежности,
лаская замшевую поверхность яичек. Через несколько  минут  этой  эротической
стимуляции, показавшихся ему вечностью, после  ласки  настолько  изысканной,
что она казалась болезненной, он наконец почувствовал, как ее  пальцы  легли
на клавиши его флейты, а полные губы сомкнулись вокруг мундштука.
   Прекрасные волосы Чифуни, блестящие и густые, которые она обычно собирала
в пучок или в какую-нибудь иную строгую прическу, теперь рассыпались  по  ее
мраморным плечам и  слегка  щекотали  его  ноги.  Экстатическое  наслаждение
поднялось в нем с такой силой, что Фицдуэйн едва мог его выносить. Тогда  он
наклонился вперед, поднял Чифуни на руки и прижал к груди.
   Он почувствовал экзотический запах ее духов, название которых он не сумел
определить, но которые еще усилили его  влечение.  Это  был  легкий  сладкий
аромат, смешивающийся с легким и острым мускусным  запахом  ее  собственного
возбуждения. Руки Чифуни обвились вокруг его шеи, их губы  соприкоснулись  в
глубоком   поцелуе,   языки   сплелись,   и   Фицдуэйн,   оттолкнув   плечом
загораживающую вход циновку, понес се в дом, туда, где он заметил  мерцающие
огоньки свечей.
   Пол в комнате был застелен новенькими  тростниковыми  татами,  но  вместо
напольного матраса Фицдуэйн с удивлением обнаружил низкую и широкую кровать.
Тогда он поставил Чифуни на пол и, не переставая целовать се в губы, снял  с
нее тонкий, как паутинка, халат, а потом уложил ее на кровать.
   Чифуни  откинулась  на  спину  и,  не  отрывая  от  него  взгляда   своих
темно-карих глаз, в которых плясали золотые искры, повернулась к  Фицдуэйну,
слегка согнув колени и открывая ему потайной сад мягких  вьющихся  волос  на
лобке.
   Хьюго опустился рядом с ней на кровать и  поцеловал  сначала  лоб,  потом
глаза и губы, потом шею, не переставая при  этом  нежно  теребить  кончиками
пальцев ее соски и грудь. Чифуни извивалась и стонала, се  колени  поднялись
выше, а бедра начали подрагивать, поднимаясь навстречу Фицдуэйну.  Ногти  ее
вонзились ему в спину, а гибкий влажный язык снова очутился в ухе,  так  что
Фицдуэйн чувствовал ее горячее и частое дыхание на своем лице.
   Он прикоснулся языком к ее груди, слегка  укусил  за  сосок  и  продолжал
кусать до тех пор, пока она не ахнула и не задохнулась от страсти. Продолжая
ласкать ее грудь руками, Фицдуэйн провел кончиком языка вниз по  ее  животу,
пересек мягкий треугольный сад и приник к влажной и манящей плоти ее лона.
   Чифуни сжала его голову ногами, а Фицдуэйн обежал  языком  ее  волшебные,
мягкие врата и, медленно перебирая их горячие складки, проник в  глубину  и,
действуя медленно и осторожно,  нащупал  там  в  укромном  уголке  маленький
бугорок горячей плоти. Чифуни негромко вскрикнула  от  его  прикосновения  и
принялась ритмично подниматься ему навстречу, а он старался отвечать на  эти
выпады движениями языка и губ.
   Чифуни достигла пика наслаждения с протяжным и страстным криком. Она даже
пробормотала какую-то фразу по-японски, которой  Фицдуэйн  не  понял,  потом
провела рукой по его волосам и стиснула плечи. Затем она  снова  поднималась
ему навстречу, один оргазм  следовал  за  другим,  так  что  Фицдуэйн  почти
растворился в бушующем море ее страсти, где одна волна  не  была  похожа  на
другую.
   Фицдуэйн совершенно утратил  ощущение  времени.  Его  мир  сократился  до
размеров тела Чифуни, а  его  страной  стало  влажное  и  горячее,  пахнущее
мускусом и поросшее кудрявым лесом убежище между ее ногами, куда  он  рвался
со всей нежностью и  страстью,  пока  Чифуни  извивалась  и  стонала  в  его
объятьях. Ее кожа стала мокрой от пота, и его руки скользили по ней,  лаская
тело Чифуни без всякого стеснения и без  соблюдения  каких  бы  то  ни  было
условностей. Ему принадлежал каждый квадратный дюйм ее тела, который он  мог
и хотел ласкать, целовать, гладить и пощипывать.
   В конце концов, Чифуни подняла руки и  притянула  его  к  себе.  Фицдуэйн
слегка приподнялся на руках, а она снова сжала  его  фаллос  своими  тонкими
пальцами таким образом, чтобы помочь ему еще несколько минут  удержаться  на
краю бездны, сдерживая оргазм  и  сохраняя  упругость  инструмента  страсти.
Потом Чифуни пропустила его внутрь, и он атаковал ее тело сильнее и сильнее,
задыхаясь от нежности, а она  отвечала  ему  встречными  выпадами.  Оба  они
раскачивались, словно в лодке в штормовую погоду, а потом  -  тело  к  телу,
грудь к груди, едва касаясь губ губами, но не отрывая взгляда друг от друга,
- слились воедино, и Чифуни почувствовала,  как  его  горячее  семя  упругой
струйкой течет в нее и как по щекам катятся соленые слезы.

***

Когда Фицдуэйн проснулся, во дворе снова было темно, и он не сразу сообразил, что проспал весь день.
   Это  было  совсем  неудивительно.  Инцидент   с   братьями   Намака   был
изматывающим сам по себе,  а  последующий  секс-марафон  с  Чифуни,  хоть  и
состоял из изысканнейших наслаждений, отнял у него последние силы.
   Он попытался вслепую отыскать  часы,  потом  открыл  глаза.  С  открытыми
глазами  все  оказалось  намного  проще.  Фицдуэйн  увидел  новые  свечи   в
подсвечниках и склонившееся над ним лицо Чифуни. Увидев, что  он  проснулся,
Чифуни поцеловала его. Ее волосы были влажными после душа, а одета она  была
в махровый купальный халат.
   - Четырнадцать часов, - сказала она. - Или около того.
   - Для занятий любовью это уж слишком, -  сонно  откликнулся  Фицдуэйн.  -
Разве мы не отдыхали?
   Чифуни засмеялась.
   - В ванной комнате есть бритвенные принадлежности, - сообщила  она.  -  Я
пока приготовлю что-нибудь поесть. Ты голоден?
   - Еще как!
   И Фицдуэйн принялся развязывать пояс ее халата.

***

- Рассказы на подушке, - сказала Чифуни.
   Она лежала без одежды, повернувшись к нему спиной, и  рассеянно  щурилась
на пламя свечи, наслаждаясь тем, как оно пляшет на прохладном  ветру  и  как
мечутся по стенам причудливые тени.
   Фицдуэйн  улыбнулся,  но  поправлять  ее  не  стал.  Чифуни  говорила  на
безупречном английском,  и  только  иногда  допускала  вполне  простительные
неточности. Он отпил еще немного шампанского и посмаковал вкус. Фицдуэйн  не
знал, был ли это завтрак, обед или ужин, но шампанское  все  равно  казалось
ему уместным. После долгого сна, занятий любовью, душа, бритья,  еды  и  еще
одного сеанса любви он чувствовал себя посвежевшим, бодрым, снова готовым  к
действиям. Теперь он со знанием дела мог утверждать, что в мире не  найдется
ничего более приятного, чем лежать в постели с женщиной и мирно  беседовать,
ощущая во всем теле приятную расслабленность после сексуального контакта.  С
этим могло сравниться разве что то  же  самое,  но  при  наличии  под  рукой
бутылки хорошего вина.
   Что поделать - Фицдуэйн любил женское общество. Он был искренне  убежден,
что женский ум - это кладезь премудрости, которым не  следует  пренебрегать.
Особенно расточительно, насколько  он  успел  заметить  и  узнать,  к  этому
богатству относились в Японии.
   Чифуни повернулась к нему.
   - Я чувствую, ты смеешься, гайдзин, - сказала  она.  -  Это  правильно  -
?рассказы на подушке?? Фицдуэйн засмеялся.
   - Разговоры на подушке ,  -  поправил  он.  Чифуни  сдернула  с  него  одеяло,
поцеловала дремлющий пенис Фицдуэйна и снова накрыла.
   - Спасибо, - кивнула она. - Английский - такой сложный язык!
   Фицдуэйну совсем не хотелось портить общее настроение, однако его  весьма
интересовали  некоторые  моменты,  а  Чифуни,   похоже,   была   расположена
поговорить.
   - Так как насчет разговоров на подушке? - негромко спросил он.
   Чифуни,  не  глядя  на  него,  улыбнулась.  В  японском  языке  выражение
?подложить подушку? означало заниматься сексом.
   - Ты никогда ничего не договариваешь до конца, Хьюго, - сказала она. - Но
ты - человек, который вызывает в собеседнике чувство доверия. С тобой  легко
разговаривать. Я думаю, это  потому,  что  ты  придерживаешься  определенных
ценностей  и  ничто  не  оставляет  тебя  равнодушным.  Многие  люди  просто
притворяются, что им не все равно, однако на самом деле в их  душах  нет  ни
света, ни ответного тепла. Они только занимают место, но  ничего  никогда  и
никому не дают. Для того чтобы давать, нужно чтобы тебе на самом  деле  было
не все равно, ведь проявлять о ком-нибудь  настоящую  заботу  подчас  бывает
рискованно. У тебя появляется кто-то, кого ты можешь и боишься потерять,  ты
поворачиваешься к миру самой уязвимой стороной и страдаешь  из-за  этого.  В
конце концов, это просто опасно.
   Фицдуэйн отставил бокал с вином и повернулся к  ней.  Чифуни  по-прежнему
лежала спиной к нему, и он обнял ее за плечи и привлек к себе. Чифуни  уютно
свернулась калачиком и прижала его ладонь к своей груди.
   - Не говори ничего, если не хочешь, -  сказал  Фицдуэйн.  -  В  этом  нет
необходимости.
   - ?Не говори ничего,  о  чем  впоследствии  пожалеешь?,  -  процитировала
Чифуни. - Не волнуйся, Хьюго. Я помню о дисциплине,  помню  об  ограничениях
?Кванчо?. Меня отлично выдрессировали для этой игры, и я иногда словно  живу
в ней. И все-таки, время от времени, мне  хочется  вздохнуть  свободно,  мне
хочется свободно говорить обо всем, как будто я никогда  не  принадлежала  к
миру,  где  властвуют  подозрительность,  коррупция  и  обман.   Секретность
необходима, но иногда она душит. Подчас мне хочется жить нормальной  жизнью:
выйти замуж  за  нормального  служащего,  завести  детей  и  воспитывать  их
спокойно. Ну и конечно - постоянно жаловаться, что мужа не бывает дома,  что
он либо работает, либо пьет в баре со своими коллегами.
   - Откуда ты  взялась,  Чифуни?  -  спросил  Фицдуэйн.  -  Кто  были  твои
родители? Как тебя угораздило попасть на эту работу?
   Чифуни молчала так долго, что Фицдуэйн начал сомневаться, не пропала ли у
нее охота говорить, однако в конце концов она ответила:
   - Мой отец был политиком и сыном политика. Это, конечно, не соответствует
принципам демократического устройства общества, однако  встречается  не  так
редко, как может показаться. Все чаще и  чаще  политические  посты  в  нашей
стране передаются из рук  в  руки,  от  отца  к  сыну,  словно  какие-нибудь
аристократические привилегии. Так было и в моем  случае,  хотя  впоследствии
мои отец и дед относились один к другому  с  изрядной  прохладцей.  Впрочем,
некоторые политические союзы  продолжают  существовать  вне  зависимости  от
личных отношений. Как и дед, мой отец принадлежал к группировке Ходамы, хотя
среди ближайших сторонников куромаку отца считали чем-то  вроде  диссидента.
Он получил свое воспитание в мире, где правила политика большого кошелька, и
первое время воспринимал  все  окружающее  как  явление  вполне  нормальное.
Только потом он начал задумываться о недостатках и изъянах этой политики;  у
него было даже несколько идей, которые он хотел воплотить  в  жизнь,  однако
куда бы он ни  обратился,  повсюду  его  ждало  разочарование.  Политической
системой общества управляли частные интересы, а суммы, циркулирующие  внутри
нее, были таковы, что стало ясно - никому не будет позволено становиться  на
пути этих интересов. Я говорю о  миллиардах  йен  и  о  миллионах  долларов.
Например, одному губернатору провинции  за  подряды  на  строительство  было
заплачено двадцать м