: Тома работала на государственном телевидении и вскоре стала
постоянной спутницей нашего друга. Играть в опасные демократические  игры  в
то время было модно, а потому передачи о  Чужанине  сыпались,  как  из  рога
изобилия.
   Как радиофизик он был абсолютный нуль, это в  те  времена  стало  понятно
всем, в том числе и  ему  самому.  Чтобы  не  вылететь  с  работы,  пришлось
заняться политической деятельностью.  Чужанин  пролез  в  мэры  и  предложил
верной подруге Томе должность своего пресс-секретаря. Но Шестакова при  всех
своих недостатках - баба неглупая. Она,  видимо,  устала  быть  девочкой  на
побегушках у этого клоуна. Глебушка ведь заводной:  ему  среди  ночи  ударит
моча в голову, он р-раз! - сажает Ираидку на  телефон  (Ираидка  -  это  его
жена, - сделала сноску Римма) обзванивать команду, собирает всех  у  себя  в
полночь-заполночь и вынуждает невыспавшихся людей  обсуждать  свои  бредовые
идеи, а потом нести их в массы.
   Видимо, Тамаре захотелось хоть раз  выспаться,  и  она  с  благодарностью
отказалась от места пресс-секретаря, но взамен попросила себе новое  корыто:
телевизионный канал.
   - Ничего себе - корыто, - пробормотал Юрий, почти не размыкая губ,  чтобы
не  разгневать  своего  словоохотливого  информатора.  -   Это   как   бы...
государыней-царицей!
   - Как бы, - согласилась Римма. - Но потом  выяснилось  -  корыто  и  было
именно корытом, причем разбитым.  Ну,  говоря  короче,  был  создан  частный
телеканал. Какие-то денежки там были Чужанина; какие-то  -  Тамары,  которая
отнюдь не перебивалась с хлеба на квас, а научилась прибирать к  рукам  все,
что плохо лежит; какие-то - полумифических акционеров... что-то  вроде  этих
чужанинских банков, где крутились бюджетные денежки. Да хрен с ними.  Тамара
честно отрабатывала жирный кус.  Лоснящаяся  физиономия  Глеба  с  этой  его
идиотской полуулыбкой и взором, устремленным в никуда,  распирала  экран  на
канале "Око Волги", город жил новыми демократическими преобразованиями...  А
телеканалы  между  тем  множились,  как  грибы  после  дождя.   И   началась
элементарная вещь - здоровая конкуренция. Ну сами посудите, какой  из  Томки
Шестаковой руководитель телестудии? - вдруг воскликнула Римма так пылко, что
Юрий оглянулся на дверь: не прибежал бы снизу испуганный цербер, решив,  что
на начальницу опять напали! - Не спорю  -  писать  она  умеет,  причем  едко
писать,  хлестко,  однако  это  скорее  журналистика  для  газеты.   А   как
телевизионная журналистка, тем паче как шеф... Были  в  кадрах  люди,  были,
настоящие телевизионщики, со своими идеями, с отличными  передачами,  однако
она не терпела рядом сильных личностей - и постепенно уволила  всех.  Одного
за одно, другого - за другое. Кто пил, видите ли, кто обматерил ее публично,
одна дама, известная в области особа, актриса,  между  прочим,  и  поэтесса,
лично знакомая с членами царственной фамилии,  некогда  бравшая  интервью  у
матери  наследника-государя,  не  соблюдала,  по  мнению  Тамары,   трудовую
дисциплину!  Нонсенс!  Это  же  творческая  организация,  а  не  бухгалтерия
какая-нибудь. Кого интересует дисциплина или моральный облик того  ли  иного
сотрудника?
   Римма перевела дух, и Юрий подумал, что разговор  уходит  в  сторону.  Он
только начал придумывать какой-нибудь деликатный намек,  чтобы  вернуться  в
нужное русло, как Римма спохватилась:
   - Кстати о бухгалтерии. В этом Тома была тоже не сильна, и вот однажды на
стол мэру легло слезное  письмо  с  просьбой  о  кредите  на  сто  пятьдесят
"лимонов" неденоминированных рублей. Под сто процентов годовых.  Заметьте  -
письмо было направлено не в банк, а в  мэрию.  То  есть  на  кредит  как  бы
намечались денежки налогоплательщиков. И они были выданы  мадам  Шестаковой.
Долг гасился вяло, накопилась целая папка слезных писем от Томы к  Глебушке,
и наконец в деле возникло распоряжение мэра:  считать  сто  сорок  "лимонов"
погашенными в  счет  взаимозачетов,  за  показ  серии  рекламных  роликов  о
деятельности  нижегородских  банков.  Чушь  собачья!  -  воскликнула  Римма,
опережая вопрос, готовый сорваться у Юрия. -  Реклама  -  и  без  того  вещь
платная, любой нормальный ревизор заметил бы это вопиющее нарушение,  однако
Чужанин так велел - и все. Вы же помните время, когда у нас в городе  каждое
его слово  воистину  ценилось  на  вес  золота  и  было  окончательным,  как
приговор,  который  обжалованию  не  подлежит.  Десять  миллионов   остались
невозвращенными да плюс под восемьдесят миллиончиков - проценты за кредит...
Разумеется, тогда все это  сгинуло  в  недрах  мэрии.  Господи!  -  страстно
воззвала Римма. - Сколько тогда вертелось-крутилось  там  денег!  Чужанин  -
этого у  него  не  отнимешь  -  обладает  способностью  притягивать  к  себе
средства. Рядом с ним воздух зеленеет от баксов! Мидас, одно слово! Если  бы
добраться до его тайников... Да нет, я не кошелек имею в виду, - чуть ли  не
оскорбилась она, заметив подавленную ухмылку слушателя. - Я имею в виду  все
эти его финансовые шахер-махеры...
   - Но до чего-то вы все-таки добрались, -  возразил  Юрий.  -  То,  о  чем
рассказываете, - это ведь...
   - Это ведь только цветочки, - отмахнулась Римма. К тому же  сорванные  не
мной.
   - А  кем?  -  наивно  поинтересовался  Юрий,  и  что-то  такое  особенное
мелькнуло в Римминых глазах, отчего ответ тут же вспыхнул в его голове,  как
надпись на табло:
   - Неужели опять Ал. Фавитов?
   Она кивнула:
   - В той статье сказано  было  еще  про  один  секретный  кредит,  который
получила Тома у Чужанина незадолго до его отъезда в Москву. На сей раз -  на
пятьсот миллионов. Якобы Госсвязьнадзор  запретил  использовать  самодельный
передатчик телеканала, монтажная  и  студийная  аппаратура  выработала  свой
ресурс, нуждается в ремонте, обновлении, ля-ля, фа-фа... Ну как?
   - Очень даже... И этот кредит тоже канул в бездны?
   - Разумеется. Вообще-то о нем поговаривали... строго говоря, именно из-за
него и слетела Тамара  с  должности  директора  канала:  все-таки  бюджетные
деньги оказались на счету частной компании, среди учредителей которой нет ни
одной государственной организации. Это же прямая дележка между акционерами.
   Новое в материале Ал. Фавитова то,  что  в  качестве  источника  покрытия
кредита  были  установлены  средства  фонда   непредвиденных   расходов   по
городскому бюджету.
   Распоряжение номер такой-то за подписью Чужанина.  Вы  этот  кредит  тоже
гасили, не сомневайтесь, - сочувственно сообщила Римма. - Как и  прошлый!  С
процентами за оба - под  восемьсот  миллионов  старых  рублей!  По  нонешним
временам, стало быть, восемьсот тыщ выходит. Тоже хорошие денежки. И  вы  их
заплатили, друг мой... И ваши папа с мамой. И я. И та бабушка-фронтовичка, с
которой начался наш разговор. А  между  прочим,  бывший  приятель  Глебушки,
помните,  Бусыгин,  знатный  кораблестроитель  и  его  соперник  на  прошлых
выборах, сидит - за что?
   Тоже якобы за невозврат кредита. И  опять-таки  только  новорожденный  не
знает, что кредит этот давался с личными гарантиями Чужанина. То есть Глеб -
подельник  Степана  Андреича  Бусыгина,  получившего  семь  лет  строгача  с
конфискацией имущества! Но вся между ними разница, что один сидит, а  другой
нет. И Тома почему-то не сидит. Правда, и  она  не  стала  жертвой  привычки
Глебки разделываться со своими бывшими друзьями. Ведь она на что  надеялась?
Она надеялась, что Глеб заберет ее с собой в Москву! Хотела стать владычицей
морскою, чтобы жить ей в окияне-море... А он ее кинул к разбитому корыту...
   - Почему, кстати, он не взял с собой Шестакову? - спросил Юрий. - Я далек
от всего этого, но  помню,  как  живо  обсуждалась  ситуация  в  городе.  Он
уезжает, берет с собой того, другого, третьего, даже этого, как его, мелкого
жулика, который стал на время его начальником... ну,  он  все  время  что-то
пьет из кружки, когда выступает по телевизору, мордашка такая  честнейшая...
Как его?
   Тьфу, забыл!
   - Я поняла, - кивнула  Римма.  -  У  меня  тоже  из  памяти  вылетел  его
псевдоним. У Глеба к подобным явкам особое пристрастие, потому что он и  сам
такой. Но все-таки он у нас  провидец.  Не  захотел  вешать  на  тебя  такой
камень, как Тамара, как Степан Бусыгин, которому он  тоже  что-то  обещал...
Это ведь практически все равно, что татуировку на лбу сделать: я -  вор,  по
мне зона плачет. И как только Чужанин умотал в столицу телеканал "Око Волги"
под сурдинку прикрыли. Якобы неуплата электросетям. Ну, может, она и  правда
была, та неуплата... Короче, Тамара выпала в осадок и перебивалась случайным
журналистским хлебом до тех пор, пока Глебчик не загремел  со  своих  горних
высей. Но Мидас - он и в Африке Мидас.  На  Чужанина,  вернее,  на  эту  его
непропеченную партию, делаются какие-то политические ставки,  денег  у  него
опять  куры  не  клюют,  он  собирает   под   свои   знамена   всех   бывших
друзей-приятелей, и тех, кому нагадил в душу, и тех, кому не успел. Но очень
сомневаюсь, что ему удастся удержать в руках такую  мстительную  особу,  как
Тамара. Ведь она прекрасно понимает, что...
   Римма осеклась и вопросительно  уставилась  на  Юрия.  Ему  потребовалось
некоторое время, чтобы вспомнить: у них все-таки обмен  компроматами,  а  не
политинформация. Значит, настало его время  подавать  реплику.  Ну  что  же,
Римма ее честно отработала!
   - Кстати, о телевизионном мастерстве. Призрак с набитой  мордой  оказался
студийцем  Тамары  Шестаковой.  Роль  призрака  была   оплачена   родителями
убитого... который, между прочим, тоже посещал означенную студию, прежде чем
решил ограбить, а то и убить участницу войны.
   Римма громко сглотнула. Черные глаза вспыхнули, бледные,  даже  несколько
зеленоватые  щеки  зарозовели,  и  вид  сделался  такой,  без  преувеличения
сказать, похотливо-страстный, что Юрий с опаской покосился на стол, но потом
вспомнил о нетрадиционных пристрастиях разговорчивой газетчицы - и несколько
успокоился.
   - Мне будут нужны имена или хотя бы инициалы. - сказала она, придвигая  к
Юрию блокнот и ручку. - Имейте в виду, я могу узнать имя вашей бабу  сама  -
об этом наверняка писали в свое время!
   После  некоторого  раздумья  Юрий  черкнул  в   одной   ноте:   "В.В.   -
пострадавшая, Д.К. - артист, П.? - убитый".
   Римма поморщилась насчет знака вопроса, но мелочиться  не  стала.  Убрала
блокнот и заявила:
   - Когда в нашей  газете  появилась  статья  о  кредитах  я  еще  не  была
редактором. Сидел здесь один слабак, а с  ним  корешил  Толик  Козлов,  ныне
директор телеканала "2 Н". Тома же и этот Толик - большие друзья. И Толик за
бутылкой выбил из нашего бывшего шефа сведения о человеке,  который  прислал
информацию. Хоть она пошла за подписью  "Ал.  Фавитов",  но  на  переводе-то
стоит совсем другая подпись! Я потом из любопытства посмотрела.  Инициалы  -
И.И.
   Представляете?!
   Юрий очень хотел понимающе поцыкать  зубом  или  сделать  еще  что-нибудь
столь же многозначительное, Римма смотрела торжествующе,  а  он  ничего,  ну
ничегошеньки не понимал! И не было у него больше ничего за душой, в обмен на
что она раскрыла бы ему тайну этих инициалов...
   - Ладно, - внезапно сказала Римма. - Поскольку мы с вами где-то  товарищи
по несчастью, то... Хрен с вами, пользуйтесь моей  добротой!  "И.И."  -  это
Ираида Ивановна. Редкое  имя,  правда?  Я  лично  знаю  только  одну  Ираиду
Ивановну - жену Глеба Чужанина.
   - Ну...
   - Вот вам и ну. Ираидка без санкции Глеба шагу не шагнет. И дать материал
с  подробностями,  о   которых   знали   только   самые   доверенные   лица,
самостоятельно ни за что не решилась бы. Глеб обрубал все  концы,  а  верная
И.И. ему помогала.
   - Стало быть, Тамаре это известно...
   - Давно.
   - И все-таки вы переоценили ее мстительность. Ведь она взяла  у  Чужанина
деньги на студию телемастерства. Значит, простила.
   - Простила? - взвилась Римма. - А зачем же она написала ту  статеечку  по
поводу гибели директора Асок-Урия", в которой фактически смешала  с  дерьмом
Глеба?
   - Да с чего вы это взяли?! Вы же говорили, что  статью  прислал  какой-то
В.Ш.!
   - Говорила, - азартно кивнула Римма. - Но это когда  было?  Позавчера.  А
потом я вдруг пораскинула  мозгами  и  проверила  досье  Тамары  Шестаковой.
Проcто так, повинуясь интуиции. Так вот, чтобы вы  знали:  "В.Ш."  -  значит
"Валерий Шестаков"! Держу пари на что угодно! А Валерий Шестаков -  это  муж
Тамарки.
   - Риммочка! - захохотал Юрий. - Не многовато ли призраков?! Он  же  погиб
на героической заставе!
   - Ни на какой заставе он не погиб, а застрелился. Почему - это  мне  пока
неизвестно. Но я узнаю, непременно узнаю! У меня на нее такое досье, она  бы
ахнула, узнав! С тех пор, как она уволила  меня  с  телеканала  "Око  Волги"
за...
   Римма буквально, просто-таки  физически  прикусила  язык,  спохватившись,
сколь далеко завела ее страсть к обличениям. Краска прилила к  ее  щекам,  и
Юрий сделал все, что мог, чтобы заплатить добром за добро и  поступить,  как
подобает мужчине.
   - Я понял! - воскликнул он с самым идиотским видом, на какой  только  был
способен. - Вы были именно той журналисткой, которую  Шестакова  уволила  за
опоздания на работу!
   - Совершенно так, - согласилась Римма, пряча свои распутные  глазенки.  -
Однако мы с вами что-то заболтались. Вам ведь больше нечего мне сказать?  Ну
и мне нечего. А теперь, извините, дела... Полагаю, мы расстанемся довольными
друг другом и о следующей встрече перестанем даже мечтать?
   Юрий, не дрогнув ни единым мускулом, обменялся с  ней  крепким,  поистине
мужским рукопожатием и молча оставил Римму за приснопамятным столом.
   Он вышел в приемную, где  опять  выкипал  чайник,  включенный  неизвестно
каким склеротиком, и уже привычно потянулся к розетке, как вдруг взгляд  его
упал на стопку газет, остро пахнущих свежей типографской краской.
   Это были сегодняшние выпуски, свернутые так, что первым бросался в  глаза
аршинный заголовок: "ЧУЖАНИН ЖИЛ, ЧУЖАНИН ЖИВ,  ЧУЖАНИН  БУДЕТ  ЖИТЬ!"  Ниже
было набрано кеглем  поменьше:  "Слухи  о  смерти  нашего  знатного  земляка
оказались несколько преувеличенными". И фотография, конечно, присутствовала:
Чужанин, со своим лоснящимся лицом  и  черными  кудрями,  сбитыми  ветром  в
какой-то потник, учит жить разъяренного мужика в шахтерской каске.
   Юрий взглянул на снимок - и невольно оперся о стол.  Он  вдруг  вспомнил,
почему таким неприятно знакомым показался ему черноволосый курчавый  парень,
которого пырнул ножом Рашид. Просто этот человек как две капли воды  походил
на бывшего мэра, бывшего министра Глеба Чужанина!
 
Тамара Шестакова. Май 1999 
 
   Это произошло в тот день, когда Якову Михайловичу отрезали голову...
   Есть  такие  ключевые  фразы  в  нашем  сознании,  обозначающие   крутое,
бесповоротное разделение мира на "до" и "после". До революции  и  после.  До
войны и после. До Горбачева, до расстрела Верховного Совета, до Чечни, до 17
августа... и после, после, после. Но поворотные даты могут  существовать  не
только в масштабе всего государства, но и одного, отдельно взятого города.
   Обычный майский день навсегда рассек жизнь некоторых ниже городцев на два
периода: до того, как Якову Михайловичу отрезали голову, и после. Во  всяком
случае, в жизни Тамары Шестаковой он сыграл свою определяющую, роковую роль.
   Она шла на занятия группы в ДК Свердлова и опаздывала: трамвая  долго  не
было. "Опять половина уйдет!". - подумала с досадой: такое уже случалось,  и
не раз. С другой стороны, сама виновата: не  опаздывай!  Приучала  же  их  к
необходимой хорошему журналисту пунктуальности, вот и...
   Тамара споткнулась на ступеньках крыльца, увидев всю свою группу, которая
выскочила навстречу ей из высоких дверей ДК и, плавно  обогнув  застывшую  в
недоумении руководительницу, как  поток  обтекает  камень,  ринулась  бежать
через трамвайные пути куда-то на Покровку.
   Тамара так растерялась, что даже окликнуть никого  не  смогла:  стояла  и
тупо смотрела вслед.
   "Может быть, директор ДК наконец  выполнил  свои  угрозы  и  закрыл  нашу
аудиторию? - мелькнула мысль. - За хроническую неуплату?  Ребята  огорчились
и..."
   И что? Ринулись прямиком в кафе "Эрмитаж", через дорогу, горе заливать?
   Хотя нет, они бегут не в "Эрмитаж", а в сквер около трамвайной остановки.
И не только они: народ со всей Покровки стекается в этот маленький,  уютный,
источающий сильный запах бузины скверик. Там  что,  выдают  проценты  бывшим
акционерам МММ?
   - Здра, Там-Михна! - выдохнула на бегу, едва не сбив ее с ног,  отставшая
от группы Света Шаинская (та самая  Света  Шаинская!)  и  тоже  помчалась  в
сквер.
   - Света! - беспомощно окликнула Тамара. - Ты куда? Что случилось?
   - Яков Михалычу голову отрезали! - выкрикнула Света, не  оборачиваясь,  и
Тамара испуганно воззрилась на трамвайные рельсы.
   Сначала она не поняла, о чем речь, и решила,  что  какого-то  несчастного
постигла участь булгаковского Берлиоза. Но и рельсы, и даже  шедшие  по  ним
трамваи привлекали в этот предвечерний час  очень  мало  народу.  Аннушки  с
литровкой подсолнечного масла тоже нигде не было видно. Основная масса валом
валила в сквер, и Тамара наконец решила присоединиться и посмотреть, что  же
там произошло.
   Она перешла пути и поняла, что безнадежно опоздала. Толпа  уплотнялась  с
каждым мгновением, последние ряды, как водится, желали непременно  сделаться
первыми, происходил круговорот масс, грозивший затянуть  в  свою  воронку  и
бесследно   перемолоть   всякого   неосторожного   интеллигента...    Тамара
предусмотрительно отступила на шаг, посмотрела не только вперед, но и вверх,
чуточку над толпой, - и ахнула от изумления.
   В центре скверика всегда возвышалась бронзовая фигура того самого деятеля
революции, имя которого носил близстоящий ДК. Вроде бы он тоже был родом  из
Нижнего, подобно  Буревестнику,  а  может,  глупому  пингвину,  это  уж  как
посмотреть. Почитание прежними властями своего чахоточного  лидера  доходило
до того, что главная улица города, Большая Покровская,  носила  его  имя,  в
просторечии усеченное и звучащее как Свердловска, а в самом ее начале  стоял
хорошенький  двухэтажный  домик  начала  века  со  стилизованной   вывеской,
гласившей, что в этом доме помещалась граверная мастерская  М.И.  Свердлова,
папы пламенного революционера, - ныне Дом-музей. Учитывая, что  и  в  начале
века Покровка была центральной улицей, выходило, что  ростки  революционного
сознания  пробивались  отнюдь  не  в  каком-нибудь   заплесневелом   подвале
задымленного Сормова, а в  самом  престижном,  как  бы  мы  сказали  теперь,
районе.  То  есть  совершенно  непонятно,  какого  рожна  понадобилось  сыну
папы-гравера, зачем он полез высвистывать октябрьские вихри... Знающие люди,
правда, открыто смеялись над попытками властей скрыть историческую правду  и
перекрестить папу: ведь он, а значит, и буйный сынишка его  от  роду  носили
совсем другую фамилию. Как бы то ни  было,  демократические  преобразования,
кроме непоправимого вреда, принесли России и определенную пользу.  Одной  из
ее проявлений было то, что вывеску "Граверная мастерская..." однажды  сняли,
а Дом-музей отдали под какой-то магазинчик.
   Однако  Дом  культуры  напротив  облсуда  именовался  по-прежнему,  а   в
скверике, славном своей бузиной, по-прежнему возвышался вкопанный по пояс  в
землю бронзовый истукан, кудлатый,  как  Глеб  Чужанин,  и  к  тому  же  еще
заросший неопрятной бородой.
   Памятник, как и сквер, содержали в образцовом порядке  -  все-таки  самый
центр города. Странно: никогда и речи не возникало  о  том,  чтобы  памятник
снести. Но, с другой стороны, кому эти речи заводить? Для красных он как  бы
друг, товарищ и брат - благодаря политической платформе.  Для  демократов  -
опять же свой по  некоторым  параметрам.  Что-то  пытались  бухтеть  местные
казачки, но это ведь были п