не напялить что-нибудь  невообразимое,  Юрий  выбрал
льняную  голубоватую  рубашку  и  хлопчатобумажный  серый  джемпер   -   все
новехонькое, еще с фирменными этикетками. Обзавелся также  носовым  платком.
Подумал - и взял синюю каскетку. Здесь, как в той Греции, было все. Спасибо,
Серега, что ты запаслив, как хомяк!
   Время, отведенное на раздумье,  истекло.  Теперь  надо  было  решиться  -
уходить подобру-поздорову или ввязаться еще в одну авантюру. Почему-то  Юрий
чувствовал, что просмотр кассеты будет означать какие-то  непомерные  лишние
хлопоты. А нужно ему это?! "Меньше знаешь - лучше спишь", - сурово сказал он
себе и кивнул в знак согласия.
   Приняв решение, он быстрым шагом двинулся к балкону, взялся уже за дверь,
но вдруг рука, словно против воли, вцепилась в портьеру и задернула ее.
   Уже в кромешной тьме  Юрий  вернулся  в  угол,  где  стояли  телевизор  и
видеомагнитофон, включил их и сунул кассету  в  прорезь.  Засветился  экран,
видак с тихим щелчком затянул кассету в свое  нутро  -  и  Юрий  едва  успел
приглушить звук, прежде чем из динамика раздалась оглушительная дробь.
   Палочки так и порхали над барабаном, который  висел  на  шее  у  румяного
парнишки в красной пилотке. Таким же красным, как пилотка, был и галстук  на
его шее. Пионерский галстук.
   Камера отъехала  от  лица  юного  барабанщика  и  устремилась  к  другому
пареньку, который не менее самозабвенно трубил в горн. Юрий порадовался, что
вовремя выключил звук.
   Картинка на экране снова сменилась. Теперь в кадре  был  небольшой  отряд
пионеров, маршировавший  на  месте,  воздев  в  салюте  ладони  к  пилоткам.
Ребятишек было четверо: два пацана и две девчонки в  плиссированных  юбочках
выше колен и строгих белых рубашечках, застегнутых под  горлышко.  На  ногах
белые гольфы, туфельки на низких каблуках. Вот одна из девочек вышла  вперед
и, по-прежнему держа руку косо над головой, обратилась с рапортом к вожатой,
которая стояла под роскошным знаменем с кистями и с портретом  развенчанного
вождя.
   Увидев лицо этой вожатой, Юрий не поверил  своим  глазам.  Да  нет,  быть
такого не может... Это же Инга! Инга, сестра Алены!
   Инга, впрочем, была сейчас  совершенно  другая,  чем  когда  валялась  на
продавленном диване в компании двух голых самцов. Вид у нее  был  необычайно
деловитый и даже, можно сказать, невинный.
   "Это что, секта какая-то?" - подумал Юрий в полной растерянности.
   Рапорт закончился. Пионерка шагнула в строй.  Инга  опустила  руку  и,  с
улыбкой взглянув на маленький отряд, вдруг принялась развязывать галстук.
   Видимо, сбор окончился.
   Видимо, так... Две пионерки мигом последовали примеру вожатой.  Глядя  на
нее невинными детскими глазами, они  тоже  начали  развязывать  галстуки,  а
когда справились с ними, аккуратно сложили на письменный стол, стоявший  под
знаменем.
   Следом  настал  черед  пилоток,  которые  были  прикреплены  шпильками  и
приколками к аккуратно уложенным  косичкам.  Этот  процесс  длился  довольно
долго, потому что пилотки то и дело цеплялись за бантики. Инга,  справившись
со своей пилоткой, отправилась помогать пионеркам.
   Горнист  и  барабанщик  стояли  в  это  время   в   классических   позах,
изображавших готовность снова трубить и отбивать марш, и  тут  Юрий  впервые
заметил некую несообразность происходящего. Мальчишки-то уже явно  вышли  из
пионерского возраста! Им было  не  меньше  пятнадцати-шестнадцати,  то  есть
давно пора бы и в комсомоле быть! Да и девочкам тоже.
   Тем временем пионерки покончили с пилотками  и  бантиками  и  по  примеру
вожатой принялись расстегивать беленькие блузочки. Под  блузочками  не  было
ничего...
   Палочки снова замелькали в руках барабанщика, и,  подстраиваясь  под  эту
дробь, пионерки четко и ритмично совершили полный стриптиз, оставшись только
в белых гольфах.
   Вслед за этим обнажившаяся вожатая подошла к горнисту и,  забрав  у  него
трубу, приставила к своему неприличному месту - сохраняя при этом все то  же
серьезное, даже ханжеское выражение лица. Однако тотчас на экране  появились
другие персонажи, и Юрий понял, что на  пионерском  сборе  присутствовали  и
посторонние. Почетные, так сказать, гости.
   Почетными гостями было четверо голых мужиков. Их  нагота,  впрочем,  была
вполне объяснима, потому что пионерский сбор, как выяснилось, проходил...  в
предбаннике. В распахнутую дверь просматривался бассейн сауны,  лица  мужчин
лоснились  от  пота,  и,  ей-же-ей,  вполне  объяснимо  было  желание  "юных
пионеров" поскорее избавиться от своей тесноватой и жаркой формы!
   Камера так  быстро  скользнула  по  зрителям,  что  рассмотреть  их  было
невозможно. Да и то, что вытворяла  вожатая  с  горнистом,  заслуживало,  на
взгляд оператора, куда большего внимания.
   Теперь  камера  фиксировала   все   подробности   неспешного   раздевания
мальчишки. Он стоял с  каменным  выражением  лица  (брови,  похожие  на  две
большие черные запятые, сурово сошлись к переносице, толстогубый рот  плотно
сжат), как бы и не обращая внимания на  то,  что  проделывали  ловкие  руки,
однако невооруженным взглядом было видно, что парень быстро дошел  до  точки
кипения. Ну а остальные девочки прилежно повторяли преподанный урок, так что
и барабанщик тоже оказался голышом.
   Наконец Инга взяла горниста за руку и, скромно  потупив  глазки,  подвела
его к группе зрителей. И снова Юрий не смог рассмотреть их лиц и фигур.  Они
оказались прикрыты черными маскировочными квадратиками, но не все, а  только
три. Четвертым же зрителем... четвертым оказался не кто иной, как его бывший
приснопамятный тесть - Егор Фролов!
   Фролов недолго оставался  пассивным  зрителем.  Вышел  вперед,  почесывая
волосатое брюшко, и опустился на четвереньки. Барабанщик и горнист подходили
к нему поочередно,  пристраивались  сзади,  а  он  бил  кулаками  в  пол  от
наслаждения, и камера  не  пропустила  ни  одной  судороги,  искажавшей  его
потное, набрякшее лицо...
   Что там происходило с остальными гостями и с  девушками,  чем  занималась
ретивая пионервожатая - все  это  осталось  за  кадром.  Скачки  изображения
свидетельствовали,  что  пленка  перемонтирована  так,  чтобы  запечатлелась
только  оргия  с  участием  Фролова.  Закончилась  картина  зрелищем  вообще
отвратным до того, что Юрий резко выключил видеомагнитофон  и  еще  какое-то
время сидел в темноте с закрытыми глазами, как если бы боялся,  что,  открыв
их, снова увидит на экране свалку  юношеских  тел,  сплетенных  с  распутной
плотью разъевшегося бывшего зека, а  ныне  -  одного  из  столпов  экономики
"третьей столицы".
   Тряслись руки, когда Юрий доставал кассету, вкладывал ее в коробку и  нес
в тайник.
   Теперь  понятно,  почему  так  резко  поубавилось  количество  долларовых
пачек... Фролову, надо думать, пришлось тряхнуть почти всей своей  заначкой,
чтобы выкупить эту кассету. Теперь также понятно, что стоит за словами Лоры:
отец, мол, был злой, как зверь, житья никому не давал, но наконец что-то там
у него  уладилось,  и  он  на  радостях  укатил  отдохнуть.  Конечно,  можно
порадоваться, что удалось завладеть этаким компроматом на себя самого. Можно
вздохнуть  с  облегчением!  Это  ведь  картина  не  только   отвратительного
настоящего, но и не менее отвратительного прошлого. Фролов  строит  из  себя
авторитета, вора в законе, чуть ли не кичится  своим  тюремным  прошлым,  не
прочь козырнуть страданиями, которые претерпел от " коммуняк", а  тут  вдруг
выясняется, что на зоне он был вульгарной  "машкой"  -  вдобавок  получавшей
немалое удовольствие от того, что с ним (с ней!) проделывали сокамерники.
   Однако вот какая  штука...  Фролов-то  развлекался  отнюдь  не  в  полном
одиночестве. Пусть в баньке он был пьян до полного одурения, однако потом он
мог вспомнить, сколько народу было свидетелями его развлечений! Трое  других
гостей да плюс  еще  восемь  человек  "пионеров",  включая  "вожатую".  Ого,
сколько длинных языков! И вдобавок где гарантия,  что  не  существует  копии
этой пленки?
   Но, видимо,  Фролов  в  этом  уверен.  А  также  убежден,  что  никто  из
свидетелей оргии не проговорится об этом. Предположим, Фролов им тоже хорошо
заплатил, пригрозил, а может, и  вовсе  заткнул  рты  -  вполне  натурально,
физически. Хотя нет: Инга еще вполне жива и очень даже бодра, судя по  тому,
какой Юрий видел ее вчера  вечером.  Можно  предположить,  что  и  остальные
здоровы. Значит, Фролов убежден в их молчании. А вот что станет с человеком,
в молчании которого он не будет убежден...
   Скажем, вдруг да заподозрит, что чья-то шаловливая ручонка прикасалась  к
кассете - та же самая ручонка, которая вытащила из тайника  последнюю  пачку
денег...
   Да нет, Фролов ни за что не сообразит, что к  этому  делу  причастен  его
бывший зять-неудачник! Ни за что не догадается! А... а вдруг?
   Юрий со вздохом достал из кармана увесистый долларовый груз, повертел его
в руках и понял, что не судьба ему, пожалуй, в одночасье сделаться  если  не
богатым, то хотя бы состоятельным  человеком.  Очевидно,  на  роду  написано
перебиваться случайными заработками. Ну что ж, как говорится, жизнь дороже!
   На  ощупь  отсчитал  десять  бумажек,  вытащил  их  из  пачки  и   мрачно
усмехнулся: тысяча  долларов  -  именно  эту  сумму  ему  задолжал  Саня  за
транспортировку  некой  загадочной  кассеты.  После  просмотра   кассеты   с
компроматом  на  Фролова  определенно  требуется  моральная   и   физическая
компенсация. Будет только справедливо,  если  Юрий  сейчас  возместит  Санин
долг. Но не более того!
   Странно: денег стало меньше, а настроение улучшилось. Да и тысяча  баксов
- очень немало. Сколько это на рубли по нынешнему курсу? Ничего!  Во  всяком
случае, на какое-то время.
   Не зная, то ли хвалить себя за осторожность, то ли  ругать  за  трусость,
Юрий положил остальные деньги на дно тайника, но, когда  отправлял  туда  же
кассету, почувствовал, что край  бумажной  наклейки  чуть  отошел.  Послюнив
палец, Юрий приклеил этикеточку на место,  и  вдруг,  повинуясь  непонятному
предчувствию, прошел в туалет. Дважды нажал на клавишу выключателя почти без
перерыва, свет вспыхнул только на секунду, но этого было  достаточно,  чтобы
Юрий успел разглядеть название, написанное на наклейке.  И  ему  показалось,
что он заранее знал, что увидит...
   "Фильм", который он только что посмотрел, назывался "Черное танго".
 
Глеб Чужанин. Июнь 1999 
 
   Стоило Ираиде положить трубку, как телефон зазвонил снова.
   Чужанин завел глаза.
   - Да отключи ты его, к свиньям!  -  простонал  он  мученически.  -  Опять
небось все те же и про то же! Ираида, не слушая его, припала к трубке.
   - Рада, это ты? - загудел  взволнованный  мужской  голос.  Чужанин  сидел
метрах в трех, но слышал каждое слово. - Извини, Работников побеспокоил.
   Слушай... это... Глебка вообще-то дома?
   - Да где ж ему быть, родименькому? - хихикнула Ираида. - Вон сидит,  пузо
наружу.
   Чужанин со  скрежетом  зубовным  втянул  живот.  О...  блин!  Она  еще  и
издевается! Какое там пузо? Нормальный комок нервов!
   Внезапно пришло в голову: а не потому ли Ираида так охотно хватает трубку
и выслушивает все эти идиотские восклицания, что она  не  прочь  вообразить,
как бы это было, если бы  известие,  взбудоражившее  нынче  вечером  Нижний,
оказалось правдивым? То есть она мысленно как бы прокачивает  гипотетическую
ситуацию своего вдовства...
   Чужанин злорадно покачал головой. Ираиде  никогда  не  шло  черное,  а  с
возрастом этот цвет вообще губителен для некоторых женщин. Ираида как раз из
этих некоторых. И в ее же интересах,  чтобы  "утка",  запущенная  в  "Итогах
дня",  подольше  летала  и  махала  своими  желтенькими  крылышками,  так  и
оставаясь "уткой".
   -  И  с  ним  так-таки  ничего  не  случилось?  -   продолжал   осторожно
допытываться Работников.
   - Абсолютно ничего. А что, с ним должно было что-то случиться?  -  весело
удивилась Ираида. - Разве что ты сам его заказал...
   Вот зараза! Говорят же: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.
   Ираида, похоже, вконец опьянела от рисковой игры, которую ведет на глазах
у мужа. Да с чего ты взяла, сучка, что Чужанин ничего не замечает?
   С чего взяла, что у этого боевого пса сточены клыки? Увы, не только  жена
уверена в этом...
   И в очередной раз Чужанин подумал о том, что бремя свергнутого величия  -
самое тягостное  из  всех.  Непризнанным  кажется,  будто  самое  главное  -
взобраться на вершину. Они карабкаются по  скользкому,  обрывистому  склону,
отталкивая локтями и ногами тех, кто лезет рядом, даже  не  подозревая,  что
по-настоящему скользко именно там, на вожделенной высоте. Сдуть тебя с  пика
власти, куда стремятся десятки,  а  поместиться  может  лишь  один  человек,
способен любой ветерок. И ведь нельзя даже виду подать, что ты балансируешь,
держась в буквальном смысле только за воздух!
   Все друзья и знакомые Чужанина,  особенно  те,  кто  оставался  в  Нижнем
Новгороде, даже Ираида (семью  он  решил  не  перевозить,  пока  не  получит
квартиру... так и не получил!), не  сомневались,  что  у  него  все  хорошо,
отлично, все тип-топ. И  когда  Чужанин  сверзился  со  своей  высотки,  все
почему-то сочли, будто разухабистый Глебчик сам доплясался  -  сам  и  ухнул
вниз. А разве он в чем-то  виноват?  Его  спихнули,  натурально  спихнули  -
причем  именно  те  люди,  которые  еще  недавно  тянули  руки  сверху   или
подталкивали снизу,  крича  дружески,  поощрительно:  "Давай,  Чужанин!  Еще
немного, еще чуть-чуть!" А потом, позволив нелепо, клоунски, на потеху  всей
стране, побалансировать, отвернулись, даже не поглядев, как он там  летит  с
вершины - совершенно по Достоевскому, вверх пятами...
   Ираида между тем закончила разговор  и  положила  трубку,  озорно  блестя
глазами.
   - По-моему, Работник так и не поверил, что ты  здесь,  дома,  -  сказала,
едва сдерживая смех. - Во всяком случае, остался в сомнении.
   - Ну и дала бы мне трубку, чтоб не было этих сомнений, - буркнул Чужанин,
тяжелым, недобрым взором измеряя спутницу жизни. Ей-богу, Ираида  натурально
помолодела за сегодняшний вечер! - Уже который человек звонит, а ты со всеми
так кокетничаешь, будто сама хочешь, чтоб они поверили в эту ахинею.
   - Ты что, Глебушка? - удивилась жена. - Не понимаешь, какую  услугу  тебе
оказал добрый дядя Случай? Люди денежки платят за такие оказии, а тут  даром
на голову  реклама  из  реклам  свалилась!  Вообрази,  что  будет  завтра  в
"Губошлепе"! А "Долг и дело" вообще уписается до самых ушей!
   Чужанин поморщился. Ираида, входя в раж, могла быть очень вульгарной.
   Еще  в  давнюю,  молодую  пору  их  жизни,  когда  в  среде   технической
интеллигенции,  через  слово  цитирующей  Булгакова  и  Борхеса,  матюгаться
считалось не то что неприличным  -  просто  недопустимым,  Ираида  любила  в
рафинированной компании в самый неподходящий момент  подпустить  чего-нибудь
этакого... с душком протухших портянок. Аспиранточки из  НИРФИ  и  ИПФАНА  с
жалостью  и  томлением  смотрели  при   этом   на   кудрявого,   худенького,
перспективного Глеба Чужанина, которого подцепила на крючок стервь Ираидка -
даром что уродина, что  старше  его,  так  и  деревенщина  вдобавок.  От  их
сочувственных взоров Глеб облизывался, как  котяра,  предвкушающий  поход  в
погреб,  где  стройными  рядами  стоят  кринки  со  сметанкою.  И  потом,  в
подходящий  момент,  в  какой-нибудь  укромной  аудитории  или  лаборатории,
немало-таки поимел он тех интеллигентных дурочек, мечтавших о нем в  грешных
снах, иногда становившихся явью.
   Наивные!  Предполагать,  что  он  променяет  свою  старушку   Ираиду   на
какую-нибудь из этих маминых дочек, о которых надо заботиться, которым  надо
угождать, для которых надо деньги зарабатывать?  Им  ведь  еще  и  понимание
особое требуется, а у Ираиды одно понимание,  одна  мораль  и  один  принцип
жизни: "Только бы Глебу хорошо было!"
   Странно  -  лишь  сейчас  Чужанин  понял,  как  много  значила  для  него
безоглядная, всепрощающая поддержка жены. Она закрывала  глаза  на  все  его
мелкие и крупные грешки и пакости, поддерживала все "дерзости  и  наглости",
благодаря   которым   Глеб   восходил   на   очередную    ступеньку    своей
головокружительной политической карьеры,  стойко  охраняла  его  тылы.  Она,
будто декабристка  какая-нибудь,  мужественно  перенесла  его  падение,  она
начала  терпеливо  собирать  кирпичики  пошатнувшегося  в  родимой  губернии
авторитета, возводя для обожаемого Глебушки новый  пьедестал.  И  вот  вдруг
выяснилось, что в бетонном растворе, который замешивает для этого пьедестала
верная и преданная Ираида, что-то многовато стало песочку...
   Телефон зазвонил опять, но, не  успела  Ираида  протянуть  руку,  Чужанин
схватил трубку сам.
   - Алло?
   - Ой, Глеб...
   - Тома, привет! Что это ты таким замогильным голосом говоришь?
   - Заговоришь тут! Смотрел "Итоги дня"?
   - А то! Даже если б не смотрел, добрые люди  уже  сообщили  мне  все  эти
"Итоги".
   - Так вот почему я к тебе никак пробиться не могла!  Уже  звонил  кто-то,
да?
   - Телефон натурально оборвали. У Ираиды типун на языке вскочил, пока  она
объясняла всем и каждому, что ее солнышко жив и здоров.
   Чужанин невинно улыбнулся мгновенно помрачневшей жене и шепнул, прикрывая
трубку:
   -  Томка  Шестакова!  -  как  будто  резкий  голос   некогда   знаменитой
телеведущей не разносился, резонируя, по комнате.
   - Вот ужас, да? - взволнованно выдохнула Тамаpa. -  Главное,  он  так  на
тебя похож...
   - Похож, похож, - согласился Чужанин. - Даже жаль,  что  так  получилось,
потому что в каком-нибудь шоу двойников этот дядька мог бы  огрести  немалые
лавры,  изображая  министра...  я  хотел  сказать,  экс-министра.  А   также
экс-мэра. И прочая, и прочая, и прочая экс. Ну что ж, судьба такой!  Судьба,
как говорится, он такой: он  играет  человеком,  он  изменчивый  всегда:  то
вознесет его высоко, то в бездну опустит, на хрен, без следа...
   - Глеб, не надо, а? - с досадой  перебила  Тамара.  -  Не  надо  бить  на
жалость. Подумаешь, бездна! Никакая не бездна, а нормальная школа  жизни.  И
только следуя ритму и рифме, поэт написал именно так, а  не  иначе;  сначала
вознесет, потом бросит... опустит, как  ты  изволил  выразиться.  Бросит,  а
потом все-таки вознесет - такой расклад ведь тоже допустим, верно?
   - Ax ты, добрая подружка бедной  юности  моей!  -  Чужанин  здорово  умел
подпускать в голос растроганные нотки. - Поговоришь с тобой - и сердцу будет
веселей.
   - Ну и ладненько, - усмехнулась Тамара. - Совет нам,  как  говорится,  да
любовь, так?
   - Так-так-так, говорит пулеметчик, так-так-так, говорит пулемет! - пропел
Чужанин, и Тамара, хохотнув, положила трубку.
   Тамара Шестакова была умна и тактична. И хотя Чужанин  знал,  каким  ядом
иногда  могли  быть  напоены  ее  острые,  мелкие,  белоснежные  зубки,   он
восхищался точно выверенной дозировкой ее звонков к нему домой.  Ведь  рядом
всегда была Ираида, ненавидевшая Тамару с тем пылом,  с  каким  одна  умная,
талантливая, красивая женщина может ненавидеть  другую  -  умную,  красивую,
талантливую. В особенности если твой  законный,  прирученный,  прикормленный
супруг, которого, строго говоря, именно  ты  сделала  человеком,  уже  не  .
первый год косит горячим взором на ту  самую  женщину  и  даже  очень  может
быть...
   Чувство, объединявшее Тамару и  Глеба,  могло  быть  квалифицировано  как
любовь-ненависть. В начале их знакомства, когда аспирант-радиофизик рванул в
правозащитники, а затем, ошалев от собственной  смелости,  выскочил  в  мэры
огромного города, он вызывал у Тамары самое горячее восхищение. Да и Глеб...
   Чего греха таить, были, ох, были у Ираиды  поводы  раздувать  ноздри  при
звуке голоса Тамара Шестаковой! Были раньше. Но не теперь.
   Чужанин   недрогнувшей   рукой   выдернул   из   розетки   вилку    в