. Забрала кое-что и... Мне все время  казалось,
за мной кто-то следит в автобусе. Алена,  ты  поможешь?  Я  не  виновата,  я
просто не хотела, чтобы они кого-то убивали! - Она  осеклась,  глядя  поверх
Алениного плеча. Глаза вдруг стали стеклянные. И,  взмахнув  обеими  руками,
словно отталкивая от себя что-то, Инга повернулась - и со всех ног бросилась
бежать через дворы, мимо сараев, куда-то вперед.
   Алена испуганно обернулась.
   Улица почти пуста. Едет большой черный джип. Бредет худенький  паренек  -
наверное, студент техникума опоздал на занятия. Быстро идет высокий парень в
синей каскетке, голубой рубашке и джинсах; на плечи вперед рукавами  накинут
серый пуловер...
   Почему-то она никак не могла отвести  от  него  глаз.  И  он  тоже  вдруг
приостановился, вытаращился изумленно. И закричал:
   - Алена! Алена!
   Они со всех ног кинулись друг к другу и,  не  раздумывая,  словно  только
того и ждали, обнялись. Алена уткнулась ему в плечо и  чувствовала,  как  он
быстро, мелко целует ей шею и косынку, прикрывавшую стриженую голову. Она не
шелохнулась, не отстранилась. Так и должно быть, именно так!
   - Я уж решил, что не найду тебя, - бормотал Юрий, прижавшись лицом  к  ее
склоненной голове. - Так перепугался, когда Инга куда-то пропала,  выйдя  из
автобуса. Я ее когда увидел на автовокзале, подумал: повезло, она меня прямо
к тебе приведет. Но заговаривать с ней не стал, потому  что  вчера...  -  Он
запнулся. - Я думал, Выкса - это так,  деревушка,  а  оказалось,  вон  какой
городище. И я боялся, ты уже вообще в монастыре, спросишь Алену Васнецову, а
ты теперь какая-нибудь матушка Евтропастхиниана.
   - Сестра... - пробормотала  Алена,  сама  не  понимая,  смеется  она  или
плачет.
   - Да, а потом вижу - вон она, твоя сестра, никуда не делась. Я  припустил
за ней, смотрю - ты...
   - Нет, я имею в виду, что я сначала была бы просто сестра, матушкой зовут
только настоятельницу, понимаешь? О, погоди! -  Она  отстранилась  -  совсем
чуть-чуть, потому что Юрий держал ее крепко. - А ты откуда  знаешь  Ингу?  И
как ты догадался, что я здесь? Она говорила, за ней кто-то следил, - ты, что
ли?
   Он смотрел на нее в замешательстве.
   - Что случилось,  пусть  она  сама  тебе  расскажет.  А  я  всю  ночь  на
автовокзале сидел, ждал, чтобы к тебе ехать. Вдруг смотрю - Инга  прибежала.
Это не она, это я боялся, что она меня увидит. И следил я за  ней  только  в
Выксе, чтобы тебя поскорее найти.  А  что  ты  здесь,  я  случайно  узнал...
случайно.
   Он чего-то недоговаривал,  и  это  было  связано  с  Ингой.  Алена  остро
почувствовала эту странную связь. Почему  сестра  так  перепугалась,  увидев
Юрия?
   И куда она убежала?
   Вдруг смутившись,  Алена  разняла  руки  Юрия,  все  еще  обнимавшие  ее,
отстранилась.
   - Мне надо найти Ингу. Что-то у нее произошло... что-то ужасное.
   - Погоди. - Юрий поймал ее за пальцы. - Ладно, я  тебе  скажу,  чтобы  ты
была готова. Вчера вечером у вас в доме Рашид убил человека,  который  хотел
убить меня. Инга была против, она подсказала, как сбежать, но вся  остальная
ее компания...
   Алена смотрела на его шевелящиеся губы и не понимала ни слова.
   Рашид? Какой Рашид? Ах да... Рашид убил у них в  доме  человека,  который
хотел убить Юрия?!
   Бред какой-то.
   Она повернулась и быстро пошла между сараями, в ту сторону, куда  убежала
Инга. Отросшая мурава мягко  пружинила  под  ногами.  Было  такое  ощущение,
словно идешь по шелку, подбитому пухом.  Дурным  голосом  взмекнула  коза  в
сарае, подали голос куры. Это их напугал рев мотора неподалеку. Похоже было,
что с места взял автомобиль.
   Алена воспринимала все как во сне. Сейчас главным казалось найти  Ингу...
нет, главным было не остановиться, не прижаться снова к Юрию.  Только  этого
почему-то и хотелось. Даже слова о Рашиде, который снова вылез  из  темного,
страшного прошлого, просвистели мимо сознания. Убийство... какое убийство?!
   - Алена, подожди, куда ты так бежишь? - воскликнул Юрий - и ахнул,  когда
величественные стены Троицкого собора вдруг открылись перед ними.
   Стены... одни стены и остались!
   Алена оглянулась. Она знала, что увидит на  лице  Юрия,  и  ей  почему-то
захотелось поймать это выражение  восторга,  насладиться  им,  пока  оно  не
сменилось печалью и возмущением. Может быть, через несколько столетий кто-то
придет сюда и сможет только наслаждаться, глядя на обломки  древней  кладки,
как люди наслаждаются, к примеру, глядя на руины храма  Геракла.  А  пока...
пока только слезы, горестные слезы вышибает это зрелище!
   Самый красивый храм в губернии, может быть, даже и  в  России.  Не  менее
величественный, чем храм Христа  Спасителя  в  Москве,  его  ровесник,  чудо
рукотворное, обреченное на забвение и дальнейшее разрушение.
   - Бог ты мой... - пробормотал Юрий. - Бог ты мой! Как же смогли...
   Как?!
   - Ну, как? - пожала плечами Алена. - Взорвали. В 18-м году.  Сейчас  туда
еще можно войти, расчищено все, а я помню, как он был завален  обломками  до
самой крыши. Снаружи и изнутри. Мы тут играли,  на  этих  развалинах.  Очень
просто было во-он оттуда забраться на стену и встать вровень с куполом.
   Она махнула рукой на надписи, крупно выведенные на самом верху стены.
   Какой-то Пинь, и Абрек, и Саня побывали здесь и  засвидетельствовали  это
всюду, куда только смогли дотянуться. Оставили свои следы также  и  Коля,  и
Сашка, "группа номер 24" и еще какие-то многочисленные придурки.
   - От собора хоть что-то осталось. А вон там была Иверская часовня,  прямо
напротив алтарных врат, ее когда  стали  жечь,  так  монашенки  заперлись  и
сказали: не уйдем ни за что. Думали, этим остановят кого-то!
   - И что?
   - Ну, что? Сожгли вместе с ними, вот и все. Тогда это было обычное  дело.
Говорят, по ночам тут стоны раздаются... Я, правда, не слышала, но  говорят.
Да где же Инга?
   - Может, внутри, в храме?
   Алена пожала плечами. Представить себе Ингу,  которая  побежала  в  храм,
пусть и в разрушенный, грехи замаливать... хотя разве могла она  представить
сестру, рыдающую на ее плече и молящую о помощи? Тоже не могла!
   Они вошли под  разрушенные  своды,  и  Алена  услышала,  как  Юрий  резко
вздохнул. Она  посмотрела  вокруг  как  бы  впервые,  как  бы  его  глазами.
Невозможно  представить,  что  никогда  больше  не  оживет  эта  благолепная
красота, не вознесутся к небесам сладкие голоса певчих, солнце не  проникнет
сквозь  тройные  византийские  окна  и  не  озарит   молящихся   и   святых,
запечатленных на фресках.
   Битый кирпич, сырая земля, крапива и мокрец. Как в могиле.
   Пусто, Инги не видно. Может, в алтаре?
   Алена вошла под арку - и вздрогнула от вдруг налетевших  со  всех  сторон
звуков. А, ну да, это всего лишь петухи кричат, а ей-то  почудилось...  плач
почудился. Там, за листом железа, которым забиты врата, прямо  там  и  стоит
крест, обозначающий место, где некогда была сожженная  вместе  с  монахинями
часовня.
   Юрий шел следом с выражением все того же ужаса и восторга. А ей почему-то
только страшно.
   Нет, надо уйти скорее отсюда. Не для нее эти стены, она недостойна...
   Алена повернулась и, не чуя ног, побежала куда-то в сторону.
   Споткнулась,  поняла,  что  вломилась  в  боковой  ход,  еще   заваленный
кирпичом, обломками плит. Чуть не упала, но Юрий успел - подхватил под руку.
   - Куда ты, что такое?
   Она отвернулась, пряча слезы, которые вдруг так и хлынули из глаз.
   Махнула рукой, полезла слепо вперед, пока не добралась до  выхода.  Зачем
лезла, когда можно было вернуться и спокойно обойти?
   Юрий, ничего не спрашивая, взял ее за плечи, прижал к себе.
   - Какие тут сады были раньше... - жалким голосом сказала  Алена,  опуская
голову. - Сады как образ рая. Сам монастырь был построен как  небесный  град
Иерусалим, а в садах  сплошь  райские  яблоки  и  цветы,  немыслимо  сколько
цветов, разноцветные душистые  облака...  Кое-где  еще  лезут  из-под  земли
розовые кусты, уже одичавшие...
   Она махнула рукой куда-то в сторону, еще сильнее  понурив  голову.  Слезы
капали на платье. Хорошо, что оно темное и их не видно.
   Юрий повернулся и вдруг глухо ахнул. Алена  отстранилась,  глянула  в  ту
сторону. Там был полузаваленный боковой ход в Пещерную церковь - подземную.
   Что-то торчало из темного провала - вроде бы  ветка  с  содранной  корой.
Только это была не ветка, а тонкая человеческая рука.
 
Варвара Васильевна Громова. Июнь 1999 
 
   Звонок  раздался  среди  ночи,  когда  Варвара  Васильевна  только-только
вздохнула  с  облегчением,  ощутив,  что  милосердный  сон  легкими   шагами
приближается к ее постели. Почему-то в последнее время удавалось  заснуть  с
огромным трудом, и по утрам она чувствовала себя совершенно разбитой. То  ли
дело раньше: засыпала, чуть коснувшись головой подушки, и  утром  вскакивала
легко, радостно. А теперь сон просто-таки калачом не заманишь. И вот он  был
уже близко, а кому-то понадобилось его прогнать!
   Она никогда не отключала телефон. Хотя бы потому, что звонить ей по ночам
было просто некому, кроме  внучатых  племянниц,  но  они  этого  никогда  не
делали, зная, что Варвара Васильевна ложится довольно рано. Впрочем, они  ей
и днем-то практически не звонили. Да и вообще, с  каждым  годом  все  меньше
оставалось людей, которые могли  бы  звонить  Варваре  Васильевне.  Особенно
когда прикончили Волжское издательство и всех их:  редакторов,  корректоров,
производственников, бухгалтерию  -  весь  их  отличный,  опытный,  слаженный
коллектив разогнали. Первое время они еще как-то держались  друг  за  друга,
встречались,   перезванивались,   на   что-то   надеялись,   строили   планы
возрождения...
   Потом поняли, что возрождения не будет, - и люди  вдруг  один  за  другим
начали умирать. Кто-то своей смертью а двое  вообще  покончили  с  собой.  И
звонить друг другу стали все реже,  потому  что  за  каждым  звонком  теперь
маячила еще одна смерть. Кому охота  говорить  только  о  похоронах,  девяти
днях, сороковинах и всяком таком? И в первую минуту  Варвара  Васильевна  не
хотела вставать и брать трубку:  ну  с  какой  радости  ей  могли  позвонить
глубокой ночью? Хотят ошарашить каким-нибудь очередным тягостным  известием?
Однако звонивший не унимался, а поскольку балконная дверь по  случаю  жаркой
ночи была настежь, то звонки, конечно, разносились по  всему  двору.  Только
это и заставило подняться и взять трубку.
   - Алло.
   Тишина.  Нет  соединения?  Но  Варваре  Васильевне   послышалось   чье-то
затаенное дыхание.
   - Алло, я слушаю!
   Тихо. И точно - дышит кто-то. А, ну понятно. Наверное, ошиблись номером и
теперь, услышав ее голос, сообразили это. Ну уж  положили  бы  трубку,  если
так!
   Именно в этот миг раздались гудки. Варвара Васильевна тоже опустила  свою
трубку: ну, народ, хоть бы извинились!
   Сколько сейчас времени, интересно? Наверное, уже около часу...
   Звонок раздался так внезапно, что она вздрогнула и  снова  схватилась  за
телефон, не сразу сообразив, что теперь звонят в дверь.
   Кого принесло в такую пору?
   - Кто там? - выдохнула настороженно. И тут же устыдилась  явного  страха,
прозвучавшего в голосе. Переспросила потверже:
   - Ну, кто?
   Ответа не было. Варвара Васильевна приблизила ухо к  двери,  ловя  ночные
шорохи, но в подъезде царила тишина, никто не переминался с  ноги  на  ногу,
никто не затаивал дыхание перед дверью. Только почему-то вдруг резко понесло
холодом снизу, там, где металлическая  дверь  на  несколько  миллиметров  не
смыкалась с порожком. Зимой там иногда  так  дуло,  что  Варвара  Васильевна
подкладывала старый половичок, закрывая щель, но сейчас-то  был  конец  мая,
чересчур жаркий конец слишком холодного мая, и о сквозняке можно было только
мечтать.
   Но это был не сквозняк. Как  будто  кто-то  ледяной,  исторгающий  стужу,
прилег под дверь Варвары Васильевны и сильно выдыхал в эту щель.
   Глупости, какие глупости! Она попятилась,  потому  что  ноги  моментально
замерзли, и беспомощно уставилась на дверь. Дура, вот же старая  дура  -  ну
как иначе себе назвать? Ну почему она  не  поставила  глазок  -  ведь  после
случившегося в феврале дверь просто взывала о глазке, просто молила о нем!
   - Кто там? - еще раз хрипло выкрикнула Варвара  Васильевна,  хотя  что-то
подсказывало ей: не стоит больше "ктокать", на площадке никого  нет.  Пусто,
только этот ледяной ветер, это дыхание сырости,  словно  бы  вырвавшееся  из
разверстой могилы...
   Варвару Васильевну вдруг затрясло. Она обхватила руками голые  плечи,  но
тут же выпрямилась, вскинула голову.
   "Не сметь!" - мысленно приказала себе, пытаясь успокоиться,  -  и  ее  аж
шатнуло к стене от  неожиданности,  когда  телефон  вдруг  снова  разразился
звонками.
   Варвара Васильевна сняла трубу и поднесла ее к уху.
   - Алло?
   До чего беспомощно, жалко звучит голос! А в трубке, конечно, тишина...
   Нет!  Кто-то  вздохнул  -  чуть  слышно,  сдавленно,  словно   на   горло
говорившего налегала чья-то тяжелая рука, а потом пробормотал:
   - Зачем... зачем ты меня убила?..
   Варвара Васильевна швырнула трубку на рычаг и отскочила от телефона  так,
что ударилась спиной о стену.
   Вот чего ей не хватало, чтобы протрезветь, - боли!
   Потирая ноющий локоть, она смотрела на телефон и  заставляла  трясущиеся,
какие-то резиновые губы растягиваться в усмешке. Конечно, конечно,  ее  ведь
предупреждали, что и родня, и дружки того подонка не успокоились, да Варвара
Васильевна и сама помнила, как они грозили ей в кабинете судьи до  тех  пор,
пока эта молодая женщина не припечатала стол ладонью и не крикнула:
   - Уймитесь, безумные вы люди! Кого, по-вашему, первым притянут к  ответу,
если с Громовой что-то случится?
   И только тогда вся эта свора  притихла,  но  не  перестала  жечь  Варвару
Васильевну мстительными взглядами. Она уже  давно  ждала  какой-то  пакости,
даже удивлялась, что ее оставили в покое, и вот теперь... Наконец-то!
   Ей стало легче  дышать.  И  смешок  все-таки  сорвался  с  дрожащих  губ:
призрак, который звонит по телефону? Выходит из могилы,  отряхивает  с  себя
сгнившие стебли похоронных цветов и комья земли,  крадется  к  кладбищенским
воротам и ищет ближайший телефон-автомат? А тот, конечно, сломан, и мертвецу
приходится искать другой, и он все дальше  углубляется  в  городские  улицы,
сжимая костлявыми пальцами телефонную карточку, и чертыхаясь, и  оглядываясь
на небо: успеет ли вернуться в могилу до рассвета?
   Она  нарочно  заставляла  себя  выдумывать  всякую  такую   чушь,   самую
несусветную, самую омерзительную, потому что  это  наполняло  душу  силой  и
презрением. Додумались! Звонить по  телефону  замогильными  голосами!  Лучше
ничего не могли изобрести? А под дверь просто несло  сквозняком,  ей  только
показалось, будто там какой-то особенно ледяной воздух: у  нее  в  последнее
время стали сильно зябнуть ноги, вот и показалось. Надо надеть носки, только
и всего.
   Варвара Васильевна выключила  свет  и  уже  повернулась,  чтобы  пойти  в
спаленку, как вдруг за ее спиной словно пролетело что-то, а  потом  далекий,
невыразимо печальный юношеский голос пробормотал:
   - Ох, ну зачем, зачем ты меня  убила?..  Варвара  Васильевна  ударила  по
выключателю, словно по гашетке пулемета. Вспыхнул свет.  Показалось  или  за
окном в самом деле мелькнуло что-то белое?
   Она ринулась  к  балконной  двери.  Выглянула...  но,  презирая  себя  за
малодушие, не стала выходить: только накрепко заперла дверь и даже  форточку
закрыла.
   -  Мне  это  почудилось,  -  вслух  произнесла  Варвара   Васильевна.   -
Почудилось!
   Голос был сдавленный, чуть слышный. Словно бы  она  уже  тоже  умерла!  И
вдруг ей невыносимо захотелось поговорить с кем-нибудь живым. Она  поспешно,
путаясь в цифрах,  набрала  номер  племянниц,  но  после  первого  же  гудка
брякнула трубку на рычаг.
   Нет! Это невозможно! После того как они  криком  кричали  друг  на  друга
накануне отъезда Алены  за  границу,  после  того  презрительного  молчания,
которым окружила ее Инга, - нет! Девчонка даже не  знала,  что  случилось  с
Варварой Васильевной, как тяжко ей приходилось. Своему адвокату она настрого
запретила ставить племянниц в известность о беде.  "Неуместная  гордыня!"  -
сказала та, пожав плечами, но просьбу Варвары Васильевны выполнила.
   При чем тут гордыня?! Но невозможно  же  после  всех  тех  обидных  слов,
которые она наговорила Алене, когда та была под следствием, признаться,  что
сама попала точно в такую же историю! Невозможно  же  просить  помощи  после
того, как сама отказала в ней своим ближайшим родственницам!
   Нет, наверное, адвокатша была права. Неуместная гордыня. А проще  сказать
- одичала Варвара Васильевна в своем одиночестве.
   Ладно, пусть так. Тем лучше - никому не надо звонить, не  надо  ни  перед
кем унижаться.
   Пошла в боковушку, где  устроила  себе  спальню.  Рука  взлетела  было  к
выключателю, но бессильно упала. Ладно, пусть погорит свет, потом,  немножко
погодя, она встанет и погасит его.
   Варвара Васильевна не стала также выключать  маленькое  бра  у  изголовья
кровати. Нашла в комоде шерстяные носки, надела их, взяла  второе  одеяло  и
легла. Закрылась  чуть  не  с  головой,  но  тотчас  стала  задыхаться.  Это
одновременное ощущение удушья и мертвенного холода,  разлившегося  по  всему
телу, было мучительно.
   Она  отбросила  с  груди  одеяло  и,  протянув  руку,  сняла  с  тумбочки
фотографию в  старинной  рамочке,  которую  когда-то  подарила  ей  покойная
сестра, обожавшая  всякие  такие  антикварные  штучки.  Рамочка  была  очень
красивая, но сейчас Варвара Васильевна сдвинула стекло, вытащила из-под него
снимок и отодвинула подальше от глаз, чтобы лучше видеть.
   Это  был  портрет  Данилы,  увеличенный  с  той  маленькой   любительской
фронтовой фотографии, которую Варвара Васильевна всегда носила  за  обложкой
паспорта.  Обычно  увеличение  с   таких   фотографий   получается   плохим,
расплывчатым, но тут мастер постарался на славу, и большой  снимок  оказался
даже лучше маленького. Данила был на нем совершенно как живой,  с  этой  его
бесстрашной улыбкой и вскинутыми бровями. Солнце блестело в его  глазах,  но
он не щурился: он любил смотреть прямо на солнце и не отводил глаз, и ничего
ему потом не делалось, кругов перед глазами не было, только ярче становились
эти любимые глаза...
   Варвара Васильевна прижала губы к губам Данилы и так  полежала  некоторое
время, бездумно глядя поверх снимка на полоску света, падавшую из комнаты.
   Потом осторожно устроила  портрет  на  подушке,  рядом  с  собой,  обняла
подушку и повернулась так,  чтобы  касаться  щекой  лица  Данилы.  Подтянула
колени к подбородку, съежилась, стараясь воскресить в себе память о том, как
она засыпала в кольце его любящих рук.  Интересно,  она  в  самом  деле  это
помнит или только думает, будто помнит? Варвара Васильевна зажмурилась...  и
вдруг уснула мгновенно, забыв обо всех своих страхах, о призраках,  о  чужой
мести и о своем  одиночестве,  и  всю  ночь  она  спала  спокойно,  чувствуя
сердцем, что любимый муж даже и мертвый охраняет ее от  другого  мертвеца...
от человека, которого она убила, потому что он хотел убить ее.
 
Юрий Никифоров. Июнь 1999 
 
   - Погоди-ка, - велел Юрий, и  машина  резко  встала,  будто  наскочив  на
препятствие. Он уже привык к Алениной манере тормозить, а потому не  полетел
лбом вперед, а удержался, только слегка клюнул носом.
   - Посиди, я выйду, - сказал он, и Алена устало покосилась, но  ничего  не
сказала. Да, она смертельно устала, удивительно, как  вообще  выдержала  эту
дорогу, вела старенький "москвичек" буквально на автопилоте, ну а  Юрий  был
все-таки за пассажира, не так напрягался, у него-то оставались время и  силы
подумать, он этим занимался всю дорогу и вот до чего додумался.
   - Ты тут посиди, а я осторожненько пройдусь.  Хватит  с  нас  на  сегод