ними   бессвязный,
захлебывающийся  разговор,  когда  они  торопливо,  перебивая  друг   друга,
выкладывали все о себе, о причинах, которые привели  их  в  этот  уединенный
проулочек, к этому полинялому дому с позеленевшей шиферной  крышей,  в  этот
замусоренный дворик, утоптанная земля которого, наверное, уже успела впитать
капли крови...
   Странно, что их никто не остановил, никакая милиция  не  возникла  рядом,
хотя раза два или три они буквально натыкались на патрульные машины.  И  вид
они, конечно, имели дикий: оба говорят без  остановки,  размахивают  руками,
иногда останавливаются, чтобы схватить друг дружку за грудки, кричат что-то,
брызжа слюной, глядя с ненавистью, - а потом снова идут, мирно беседуя,  как
самые близкие друзья или даже братья...
   То, что они пережили, требовало какого-то утоления. Может, кто-то  просто
пошел бы и напился, чтобы снять напряжение, - напился бы  до  полной  одури,
так, что утром и не вспомнить, что было  и  было  ли  оно  вообще  или  лишь
приснилось. Но они оба не могли придумать ничего лучшего,  чем  эта  ходьба,
безостановочная ходьба по улицам.
   Сначала, будто привязанные, мотались  в  районе  Высокова,  поднялись  на
горушку к церкви, забрели на старое кладбище, дошли до ипподрома, а затем  и
до огромного массива гаражей,  от  которых  было  рукой  подать  до  Первого
микрорайона.
   И все время оглядывались, будто им чудилась погоня. Но никто  не  обращал
на них внимания, никому они не были нужны.
   Юрий иногда сам себя за руку  держал,  до  того  подмывало  вернуться  на
Аленин двор, посмотреть, как там... Выходит, правда,  что  убийцу  тянет  на
место преступления? Он, правда, не убийца, хотя  кто  знает,  оклемается  ли
охранник, которого он огрел лопатой. Как они его называли - Казя?  Да,  если
Юрий не убийца, то свидетель, а может,  соучастник  убийства.  Свидетелей  и
соучастников, стало быть, тоже тянет на  это  самое  место...  Нет,  нельзя,
нельзя!
   Но наконец-то они оторвались от этого колдовского Высокова, перешли через
гнилую речушку в микрорайон и уж оттуда, опять-таки пешком, потащились  черт
знает куда, на Гребной канал.
   Ночь долго, долго не наступала, а потом  вдруг  смерклось  все,  и  упала
душная мгла. Юрию давно уже хотелось искупаться, и он решился, а Рашид так и
сидел на берегу, курил, думал...
   Почему-то Юрию страшновато стало снова затевать с ним разговор. Он сказал
уже все, что мог, выплеснул какие мог доводы в защиту Алены, но разум Рашида
слишком долго мчался по наезженной колее, чтобы вот так вдруг, ни с того  ни
с сего, свернуть с нее.
   - Ты хочешь сказать, это старуха Надю убила? -  вдруг  раздался  неровный
хрипловатый голос нового знакомца.
   Юрий даже вздрогнул.
   Ого!  Так,  значит,  ему  удалось-таки  заронить  зернышко   сомнения   в
твердокаменную башку Рашида? Старухой тот называл Фаину  Павловну  Малютину.
Ну что ж, Рашид уже просто не  может  существовать  без  образа  врага,  ему
непременно нужен смутный объект  мщения.  Какая  разница,  кто  станет  этим
объектом, - только бы не Алена! Фаина так Фаина, все равно.
   До сей минуты Юрий не сомневался, что именно Малютина подменила ампулу  с
самбревином. Он истово описывал случившееся Рашиду,  пытаясь  доказать,  что
Алена - только нечаянное орудие убийства, ее  саму  подставили.  Однако  вот
сейчас, когда надо было своими руками, фигурально  выражаясь,  направить  на
Фаину Павловну карающий удар, он вдруг замешкался с ответом.
   А что, если налицо и впрямь случайность - трагическая  случайность?  Что,
если во всех своих дальнейших поступках  Фаина  и  впрямь  руководствовалась
только заботой об Алене? Ведь и сама Алена постоянно сомневалась в ее  вине,
именно поэтому и уехала  из  города,  а  не  только  из-за  того,  что  была
потрясена увиденным в своем доме... Да уж, сегодня Юрий понимал ее как никто
другой.
   - Эй, зачем молчишь? Старуха убила,  да?  -  высоким,  надрывным  голосом
спросил Рашид.
   - Не знаю,  -  неуклюже  пробормотал  Юрий.  Рашид  всплеснул  руками,  и
сигарета, вывалившись из его задрожавших пальцев, описала кривую  искрящуюся
дугу, прежде чем упасть на песок. Она почему-то  не  погасла,  а  продолжала
тлеть, напоминая маленький, огненный, злой глаз, смотревший на Юрия снизу.
   - Как это - ты не знаешь? Ты же сам говорил, что...  В  голосе  его  Юрию
послышалось отчаяние ребенка, у которого  отнимают  последнюю  игрушку.  Ему
стало одновременно и стыдно, и жалко, и противно,  захотелось  сказать:  да,
да, Фаина убила, а ты провались пропадом! - но он не смог.
   - Ах шайта-ан... - чуть ли  не  изумленно  протянул  вдруг  Рашид.  -  Ах
шака-ал! А я - ишак, и голова у меня - как у  безмозглого  буйвола.  Она  же
твоя девка, ты же за нее заступаешься, вот и придумал все про старуху. Зачем
придумал? Зачем?
   - Да пойми ты, дурак, не знаю я точно, сам ничего не  знаю!  -  выкрикнул
Юрий, кое-как натягивая джинсы на сырые плавки  и  садясь  на  песок,  чтобы
надеть носки и обуться.
   Может быть, это спасло ему жизнь.
   Он расслышал как бы свист - воздух словно бы разрезало что-то острое.
   Юрий  инстинктивно  перекатился,  вскочил,  пригибаясь,  тщетно   пытаясь
разглядеть хоть  что-то  в  кромешной  тьме.  Впрочем,  она  была  не  столь
кромешной: слева,  на  фоне  реки,  издававшей  слабое  глубинное  свечение,
вырисовался более темный силуэт человека, занесшего руку как бы для удара.
   Тусклый красный глаз окурка ехидно подмигнул снизу.
   Ого! Так, значит, Рашид все-таки решил драться за свои игрушки?
   Юрий отбежал на несколько шагов и приостановился, все еще не веря: как же
это так? Нет, ну  как  же  это  может  быть  -  так  быстро,  так  мгновенно
перемениться?!
   - Ты мне голову морочил - нарочно, да? - задыхаясь, выкрикнул Рашид. - Ты
хотел меня от того дома увести, да? Я из-за тебя человека убил, а ты...
   - Да образумься ты! - взмолился Юрий. - Ничего я тебе  не  морочил!  Я  в
самом деле ни в чем не уверен, но точно знаю, что Алена тут ни при чем!
   И тотчас он понял, что совершил ошибку, подав голос. Потерявший в темноте
ориентировку Рашид мгновенно развернулся вправо - и  метнулся  к  нему,  как
барс.
   Юрий едва успел увернуться. Отскочил на  несколько  шагов,  упал,  замер,
сдерживая дыхание, оглядываясь и отчаянно пытаясь сообразить, где дорога.
   Он слышал запаленные выдохи Рашида, который метался туда-сюда, бестолково
размахивая ножом. Глаза Юрия уже настолько привыкли к темноте, что различали
тусклые промельки лезвия.
   Нет, нельзя больше лежать, нельзя давать Рашиду время тоже  привыкнуть  к
темноте. Пора сматываться от этого мимолетного сотоварища, который мгновенно
превратился во  врага,  от  этого  спасителя,  который  вот-вот  станет  его
убийцей.
   Черт, как бы это отвлечь его?
   Юрий пошарил вокруг. Песок, песок, какой-то мелкий мусор... Ого!
   Камень!
   Неслышно приподнявшись, он  швырнул  камень  в  сторону  реки,  почти  не
надеясь добросить из этого неудобного положения.
   Раздался всплеск. Попал!
   Сгусток тьмы - силуэт Рашида - резко дернулся, поворачиваясь, метнулся  к
реке.
   Юрий вскочил и  со  всех  ног  понесся  к  насыпи.  Треск  песка  казался
оглушительным, но Рашид вряд ли слышит этот треск: он ведь и сам бежит,  сам
издает шум.
   Насыпь! Юрий выскочил на асфальт и вдарил,  как  спринтер  на  финише.  В
легких скоро закололо, но он все бежал и бежал, пока не соскочил с  асфальта
снова на землю. Здесь все поросло травой, и  Юрий,  ставя  ноги  боком,  как
лыжник, начал взбираться на откос.
   Задержался он только раз - уткнулся лицом в сгиб  руки,  чтобы  заглушить
надрывное дыхание, прислушался  -  вроде  тихо.  Рашид,  похоже,  безнадежно
отстал... Можно было позволить себе небольшую передышку, но Юрий уже не  мог
остановиться: продолжал карабкаться все выше и выше.
   Начался кустарник - ага, значит, он уже в парке.
   Ветви гладили его по лицу,  по  плечам,  -  нет,  не  все  гладили,  одна
довольно грубо деранула по руке. О... собачья жизнь! Он же  оставил  рубашку
на берегу! Не успел надеть,  а  потом  забыл  про  нее.  Этот  придурок  так
внезапно  набросился...  Можно,  конечно,  вернуться,  попытаться   поискать
рубаху, но нет  уж,  лучше  не  надо:  по  закону  стервозности  как  раз  и
напорешься на Рашида - вернее, на его нож.
   Нет, ну надо же, а?! Рашид обезумел, натурально обезумел! Не перенес, так
сказать, другой дороги, не выдержал, что его грубо  выдернули  из  привычной
колеи. Ну да, жизнь осложнилась: раньше его вело только желание  убивать,  а
теперь вдруг встала проблема выбора: убивать-то убивать, но кого? Не во всех
же подряд ножами ширяться!
   Хотя, впрочем, почему не во всех? Сначала  тот  черноволосый  со  странно
знакомым лицом, теперь Юрий... Спасибо, хоть дал натянуть штаны и обуться!
   Однако без рубашки днем вид у него будет диковатый.
   Днем! До дня еще ого-го сколько. И надо же где-то переночевать. И  что-то
делать, как-то жить.
   Даже странно, до чего Юрия огорчило, что не удалось повидаться с  Аленой.
Вместе они что-нибудь придумали бы - и для него, и для  нее.  Вообще,  какая
это была глупость - расставаться! После всего, что  испытали  вместе,  после
того, как сроднились...
   Впрочем, если Юрий чувствует себя сроднившимся с Аленой, то еще не  факт,
что  она  испытывает  то  же  самое  по  отношению  к  нему.   Исчезла,   не
предупредив... Привет! А как она могла его предупредить? Телефона не  знает,
адреса - тоже, только дом.
   Значит, вчера поздним вечером, когда Юрий прятался в подъезде от ребяток,
жаждавших его крови, Алена уже мчалась куда-то на автомобиле. Куда?
   Зачем?
   Деревья кончились. Начинался открытый высокий склон, поросший молоденькой
травкой. Где-то здесь должны быть  лестницы...  А,  черт  с  ними.  Юрий  на
четвереньках вполз по склону, перемахнул чугунную ограду и мгновенно  ощутил
себя голым при свете фонарей,  вереницей  протянувшихся  по  Верхне-Волжской
набережной. Если Рашид тоже вылез на откос... Юрий в два  прыжка  перемахнул
набережную, юркнул в темный, похожий на  старый  парк  двор  перед  каким-то
домом, приостановился, вглядываясь сквозь  прутья  решетки  то  направо,  то
налево.
   Вроде никого. Надо полагать, Рашид смирился с поражением. И  куда  же  он
теперь, интересно, подался? Уже за полночь. Спать  небось  пошел.  Ну  и  на
здоровье.
   Юрию тоже вдруг захотелось спать. Не прикорнуть ли прямо здесь? Вроде  бы
тихое местечко.
   Зевая,  огляделся.  Было   что-то   знакомое   в   очертаниях   деревьев,
столпившихся вокруг, тихо шумя молодой листвой, в белой  громаде  старинного
дома, глядевшего на него темными, сонными глазами окон.
   Юрий усмехнулся. Вот те на! Какой пассаж, какая неожиданность! Ноги умнее
головы, сработали старые рефлексы. Ведь этот парк,  куда  он  не  глядя,  не
раздумывая,  забежал,  этот  дом,  под  стенами  которого  прячется,  -  это
обиталище его бывшего тестя, бывшей тещи и бывшей жены! Дом,  в  котором  он
прожил целых восемь лет, пока не сбежал, дав себе слово, что ноги его  здесь
никогда больше не будет!
   Юрий качнул головой, дивясь прихоти случая, -  и  вдруг,  неожиданно  для
себя самого, сообразил, куда уехала Алена и где ее надо искать.
   В Выксе! У тетки! А может, уже и в монастыре.
 
Фаина Павловна Малютина. Июнь 1999 
 
   Он возник из  темноты  так  внезапно,  что  Фаина  Павловна  пронзительно
взвизгнула. Тут же устыдилась своей паники и сказала строго, пытаясь  скрыть
страх и неловкость:
   - Мужчина, что вы шара...
   Она хотела сказать "шарахаетесь на людей", но не успела:  он  надвинулся,
вцепился в ее плечи и так тряхнул, что у Фаины Павловны нелепо, как у куклы,
мотнулась голова.
   - Узнала меня? - спросил негромко, гортанным голосом. - Ну, говори!  -  И
опять тряхнул ее изо всех сил.
   Фаине Павловне показалось, что от следующего такого рывка голова у нее уж
точно оторвется, однако она все-таки нашла силы разомкнуть губы и выдавить:
   - Отпустите меня, я вас не знаю!
   - Ах, не знаешь? Ну, зато я тебя знаю! Он еще раз потряс ее за  плечи,  а
потом шагнул в сторону, волоча ее за собой, и  наконец  прислонил  к  стене.
дома.
   Голова у Фаины Павловны мучительно  кружилась,  но  все-таки  она  смогла
сориентироваться и сообразить, что не больно-то далеко ее затащили -  метров
за  двадцать,  в  потайной  уголок,   образованный   торцами   двух   домов,
сомкнувшихся углами. Приличные  люди  косо  посматривали  на  это  местечко,
потому  что  однажды  зимой,  лет  десять  назад,  когда  дома  еще   только
заселились, здесь замерз какой-то пьяный бомж, а поскольку в  этот  закоулок
ветром намело приличный сугроб, труп обнаружился только весной.  С  тех  пор
каждую весну жильцы  с  отвращением,  смешанным  с  каким-то  патологическим
любопытством, заглядывали в этот закоулок, не то боясь, не то  надеясь  (как
иногда казалось , Фаине Павловне!) обнаружить  нового  "подснежника",  чтобы
было о чем судачить весь последующий месяц.
   "Он меня задавит здесь, - мелькнуло в голове. - Убьет, и никто никогда...
до следующей весны..."
   В закоулке ужасно воняло кошачьей мочой, и Фаине Павловне вдруг  в  самом
деле стало страшно: нет ничего ужаснее, чем окончить жизнь в  таком  мерзком
месте,  в  одиночестве,  видя  перед  собой  только  глаза  убийцы,  который
наслаждается твоей агонией. "Он сумасшедший, он маньяк!" - мелькнула  мысль,
и Фаина Павловна, подстегнутая страхом, нашла в себе силы поднять  бессильно
болтающиеся руки и вцепиться в лацканы пиджака своего мучителя,  нашла  силы
снова закричать:
   - Отпустите меня, вы, убийца!
   По  его  телу  прошла  судорога  -  такая  сильная,  что  Фаина  Павловна
почувствовала ее своим телом, как если  бы  это  был  разряд  электрического
тока.
   - Убийца, говоришь? прошипел он сквозь зубы, и в то  же  мгновение  Фаина
Павловна ощутила его руки на своем горле. Странно - первая мысль была о том,
что руки у него потные и очень горячие, ну прямо-таки раскаленные,  будто  у
человека температура, ну а собственное горло показалось ледяным, как если бы
она уже была трупом - остывшим трупом!
   Из груди вырвался хрип, она схватилась за его пальцы и попыталась разжать
их, но напрасно: у него была мертвая хватка, поистине мертвая!
   - Ну а теперь, - шепнул он ей  в  самое  ухо,  обдав  горячим,  щекочущим
дыханием, - теперь ты меня узнала, да? Я хочу, чтобы ты знала, от  чьих  рук
подыхаешь, сука, подлая сука!
   Она только хрипела, все еще пытаясь разжать его  руки,  глядя  в  темноту
вытаращенными  глазами.  Впрочем,  почему  в  темноту?  В  глазах  кружились
огненные колеса, рассыпая вокруг разноцветные искры, только освещали они  не
этот поганый, зловонный закуток, в котором притаилась смерть, а какие-то  не
менее темные  и  зловонные  болота,  едва  поросшие  чахлой  серо-коричневой
травкой - нет, мхом, это был мох... Ей отчего-то непременно надо было пройти
по болотине, хотя сердце сводило судорогами  страха  и  нечем  было  дышать,
причем Фаина Павловна отлично знала, что на другом, невидимом  берегу  будет
еще хуже, там в ее горящих, разрывающихся от боли легких вообще не останется
ни глотка, ни полглоточка, ни капли воздуха, тогда ложись  и  помирай,  -  и
все-таки она дрожащей ногой сделала первый шаг на зыбкую, чуть видную кочку,
которая сразу же пошла под ногой куда-то вниз...
   И в следующее мгновение огненные колеса погасли, болото исчезло вместе  с
серым туманом, скрывавшим дальний страшный берег,  Фаина  Павловна  с  силой
ударилась спиной о что-то твердое - и сползла на землю, потому что  ноги  ее
не держали. Она сидела, ощупывая  грудь  неживыми,  вялыми  руками,  как  бы
пытаясь найти некие знаки, удостоверяющие, что это тело еще  принадлежит  ее
душе, что они пока еще неразделимы.
   Да, вот... длинный ряд фальшивых пуговичек из речного жемчуга на  блузке,
вот платочек, торчащий из нагрудного кармана  жакета  (Фаина  Павловна,  как
всегда, слегка оцарапалась о его жесткий, кружевной,  крахмальный  краешек),
вот цепочка на шее... а больше ничего, и  нет  этих  страшных  рук,  которые
только что  пытались  убить  ее,  давили,  душили,  как  если  бы  она  была
какой-нибудь тварью, заслуживающей этой страшной, одинокой смерти!
   Она взвизгнула в новом приливе нерассуждающего ужаса  и  разрыдалась,  со
всхлипом вбирая в себя  зловонный  аромат  этого  местечка.  Кошачья  вонища
казалась ей сейчас восхитительной, это был хоть и дрянной, но воздух, и  она
согласилась бы дышать им всю оставшуюся жизнь,  только  бы  дышать,  дышать,
дышать!..
   Слезы ручьями лились из глаз, и вдруг Фаина Павловна поймала себя на том,
что достала из кармана жакета платок (не тот, накрахмаленный, он  торчал  из
нагрудного кармашка просто для красоты, отлично гармонируя  с  новой  нежной
блузкой цвета само, у нее к каждой  блузке  был  соответственно  подобранный
платочек) и вытирает им слезы - осторожно, стараясь не размазать  текущую  с
ресниц тушь, а главное, не тереть.. сильно под глазами, дабы не нажить новых
морщин на нижних нежных веках.
   Она еще раз глубоко, с содроганием вздохнула, но это был как бы последний
выдох страха. Ее острые  глаза,  успевшие  привыкнуть  к  темноте,  обшарили
закуток, и Фаина Павловна обнаружила, что она здесь одна. Впрочем,  она  уже
давно догадалась, что ее мучитель ушел, то ли  испугавшись  чего-то,  то  ли
одумавшись.
   "Маньяк, проклятый маньяк!"
   Фаина Павловна с трудом поднялась на ноги -  и  ахнула,  ощутив,  что  по
ногам ползет противная теплая жижа. Она и не заметила, как...  Ну,  еще  бы,
натерпеться такого страха, тут не только описаешься,  но  и  обделаешься  по
уши!
   Она выругалась вполголоса, сквозь зубы, потом еще раз - так  грязно,  как
только  могла.  Ненависть  просто-таки  разрывала  сердце,  Фаине   Павловне
пришлось зажать его руками, чтобы утихомирить боль. На миг  показалось,  что
если бы кто-то всемогущий появился сейчас перед ней и предложил отдать жизнь
за то, чтобы "ночной гость" испытал те же мучения, через которые только  что
прошла  она,  Фаина  Павловна  согласилась  бы,  -   однако   она   тут   же
пренебрежительно усмехнулась и  пожатием  плеч  отогнала  от  себя  все  эти
глупости.
   Ничего! Есть другие способы его достать!
   Придерживаясь за стену, она сделала шаг, затем другой. В туфлях  противно
захлюпало,  и  Фаина  Павловна  снова  люто  скрежетнула  зубами.  Если   ее
кто-нибудь сейчас увидит... Эта старая дура  Лавочкина  из  первой  квартиры
имеет привычку чуть не до утра сидеть у окна, под прикрытием  своих  красных
гераней, пялясь во двор бессонными восьмидесятилетними глазами. Может  быть,
она даже видела, как на Фаину Павловну напали. Хотя нет - в таком случае уже
минимум  половина  милицейских  сил  города  сновала  бы  по  двору,  ибо  у
Лавочкиной, кроме сидения у окна, было еще одно любимое занятие: надо или не
надо, звонить по всем телефонам, начинающимся с нуля - 01, 02 и 03.
   Стараясь держаться прямо и помнить, что в темноте не видно  состояния  ее
костюма, она дошла до подъезда и на ощупь набрала цифры кодового замка.
   Лампочка на крыльце давным-давно перегорела, и ни у кого не находилось ни
времени, ни желания ее  заменить.  Фаина  Павловна,  каждый  вечер  мысленно
покрывавшая проклятиями человеческую  черствость  и  жадность  (сама  она  в
прошлый раз меняла лампочку за свой счет и совершенно резонно  считала,  что
настал черед  других  жильцов),  сейчас  поблагодарила  своих  нерасторопных
соседей.
   Выходя из лифта, она вдруг ощутила прилив жуткого, панического страха:  а
что, если этот поганый маньяк подкарауливает ее  на  площадке?!  Но  там,  к
счастью, никого не было.
   Руки у Фаины Павловны тряслись, она не сразу попала ключами  в  скважину,
возилась так долго, что потом, когда пошла звонить и отключать сигнализацию,
девица, дежурившая на телефоне, обругала ее за медлительность:
   - Мы к вам уже машину отпра