лись  все  покупатели,  но  подойти   осмеливались
немногие. Да и вообще, судя по унылым Лицам художников, спрос,  как  всегда,
отставал от предложения. Только лицо подражателя Вальежо было не  унылым,  а
сердитым. И вдруг, к своему изумлению, Тамара узнала его. Эти смугло румяные
щеки, каскетка козырьком  назад,  из-под  которой  видны  аккуратные  темные
пряди...
   Тот самый маляр, штукатур, рабочий - словом, человек в белой майке из  ее
двора!
   Пусть сейчас не в белой майке и не в штанах хаки, а в  чем-то  джинсовом,
но он.
   Она стояла и глазела на него, как дура, не веря своим глазам. И вдруг  он
повернулся и увидел ее. В глазах что-то  вспыхнуло,  и  Тамара  поняла,  что
угадала правильно: это он! Ее спаситель!
   Сейчас повернуться и убежать было никак нельзя, пришлось шагнуть вперед и
выдавить:
   - Я вас так и не поблагодарила...
   Тамара замолчала, скованная непонятным смущением.
   Он смотрел так странно, будто  с  изумлением.  Наверное,  удивлялся,  что
немолодая дама ведет себя так глупо, как  перепуганная  девочка,  двух  слов
связать не может.
   Ну, не могла. Не могла!
   - Да ладно, подумаешь, - сказал он с таким  же  смущенным  выражением.  -
Главное, что с вами все в порядке.
   К нему подошел покупатель, и с  решетки  была  снята  еще  одна  картина:
атлетический юноша со злым красивым лицом сажает меж своих  раздвинутых  ног
маленькую девушку-бабочку, держа ее за разноцветные крылышки. То, на что  он
ее сажал, было прикрыто коленом. Но, судя по восхищенному лицу  бабочки,  по
ее протянутым рукам, она была просто в восторге.
   Картина была подписана: "Роман...", а потом  фамилия,  но  ее  Тамара  не
успела прочитать.
   - Ваши картины? - спросила Тамара, когда  ее  спаситель  сунул  в  карман
деньги, не сосчитав их.
   - Мои, - сердито ответил он. Значит, его зовут Роман. Редкостное имя. Ему
подходит. Но почему он рассердился?
   У Тамары упало сердце. Не на нее ли? За что?
   - Я бы... - начала она, от робости запинаясь, как Митрофанушка,  -  я  бы
хотела купить вашу картину, если можно.
   - Конечно, - сразу  оживился  Роман.  -  Только  не  из  этих.  Это,  как
говорится, все на продажу.  -  Он  пренебрежительно  отмахнулся  от  девицы,
которая использовала вместо мультивибратора змею, от змея, который  страстно
обнимал девицу, а также от пятерки других монстров, тянущих свои  чешуйчатые
или волосатые лапы, хвосты и языки к развратным красоткам. - Вам бы я  хотел
показать свои настоящие картины! Может,  выберете  время  прийти  ко  мне  в
мастерскую? Знаете мастерские Союза художников на  Маяковке,  над  магазином
"Малахит"? Снимаю комнату у одного местного мэтра,  звонок  с  надписью  "В.
Логунов". Я там практически каждый вечер бываю, приходите в любое  время  до
полуночи.
   И, прощально улыбнувшись, отвернулся к очередному покупателю.
   Тамара направилась было своим путем, но далеко не ушла, а села на веранде
ближайшего кафе и уставилась в стакан с пепси-колой. У него были точно такие
глаза: живого карего цвета, как бы с рыжиной. "Эти  глаза  напротив  чайного
цвета", - вспомнила она жутко популярную в годы ее молодости песню  и  криво
усмехнулась. Вот какие глаза у  этого  Романа:  чайного  цвета.  "Эти  глаза
напротив, что это, что это?"
   Что это? Тамара опять пошла по Покровке. С ней  кто-то  поздоровался,  но
она не поняла, кто. "А интересно, он знает, кто я такая?" - подумала  она  и
вдруг почувствовала дикий прилив ненависти  к  Чужанину,  которому  когда-то
служила  так  преданно  и  беззаветно,  а  он  бросил  ее,  будто  ненужную,
использованную вещь. А теперь она  кто?  Бывшая  теледива,  бывший  директор
телеканала, растратчица бюджетных средств, сорокат-ра-та-та-летняя  женщина,
к которой не потянулся с любовью и  страстью  ни  один  мужчина,  ее  только
изнасиловать хотят... Знакомство с ней - чем  оно  может  привлечь  молодого
красавца с глазами чайного цвета?
   "Пусть я впадаю, пусть, в сентиментальность и грусть, воли моей  супротив
эти глаза напро-о-ти-ив..." Ах, как волшебно  выпевал  когда-то  Ободзинский
эти неуклюжие слова! "Воли моей супротив", надо же такое выдумать!
   "Воли моей супротив, - подумала Тамара почти с отчаянием,  -  я  все-таки
схожу  сегодня  к  нему  в  мастерскую.  Должна  же  я   его   хоть   как-то
отблагодарить!"
 
Юрий Никифоров. Июнь 1999 
 
   Это был небольшой некролог - совершенно в духе  былых  времен,  с  резюме
"Память о нем навсегда  сохранится  в  наших  сердцах"  и  подписью  "Группа
товарищей". По тексту выходило, что человека лучше Сани Путятина не  рождала
еще земля нижегородская, а уж когда он возглавил здешний филиал  "Меркурия",
то взлетел на недосягаемые высоты. Рядом была фотография. Саня Путятин,  без
своих неизменных темных очков, лет  на  десять  моложе  того,  каким  его  в
последний раз видел Юрий, с непонятным выражением смотрел в глаза старинному
знакомцу. Может, прощения просил?
   Чувствуя неприятное жжение в  глазах  и  легкую  тошноту,  Юрий  отбросил
газетку с некрологом, тем более что там, кроме эмоций и  суховатого  перечня
этапов большого трудового пути, не содержалось никакой информации,  и  начал
уже вставать, вспомнив, что на свете существует такая  бесценная  вещь,  как
холодный душ. Тут под его ногами что-то зашуршало,  и  он  увидел  еще  одну
газету.
   Все-таки,  наверное,  это  Женя  снабдил   его   прессой,   ведь   трудно
представить, что Юрий ночью еще бегал по киоскам "Роспечати"... Да и закрыты
они по ночам-то!
   Он снова завалился на диван и уставился на  снимок  чуть  не  в  четверть
полосы, нечеткий из-за большого увеличения. На  него  смотрела  оскалившаяся
женщина с неприятно полузакрытыми глазами и всклокоченными черными волосами,
в которых запутались серьги. Платье у нее было сбито на грудь,  ноги  ужасно
растопырены. Рядом лежало что-то, напоминающее большой мешок.
   "Гадость какая, - подумал Юрий. - Изнасилование, что ли?  Хотя  это  ведь
"Губошлеп"... Что тут еще может быть, кроме изнасилования!"
   Вот странно: сколько  он  знал  газет  под  таким  названием  "Губернские
ведомости", все они были не просто  желтые,  а  вообще  цвета,  как  бы  это
поточнее сказать, детского поноса. И запашок  от  них  шел  соответственный.
Будь  это  "Ведомости"   тюменские,   астраханские,   владивостокские,   еще
какие-нибудь...  Что  касается  "Ведомостей"  нижегородских,  то  Юрий   раз
двадцать зарекался их читать.
   Создавалось такое впечатление, будто  их  корреспонденты  не  смотрят  на
жизнь,  а  подглядывают  за  ней,  причем  наблюдательным  пунктом  выбирают
загаженный сортир либо становятся раком  и  глазеют  на  мир  из  такой  вот
позиции, в первую очередь созерцая собственные гениталии,  а  уж  потом  все
прочее. И при этом практически в каждом номере  находилась  отличная,  едкая
публицистика, ради которой Юрий все-таки покупал эту поганенькую  газетенку,
и снова натыкался в ней на всякую дрянь, и снова клялся не читать.
   Он снова изготовился  подняться  с  дивана,  как  вдруг  взгляд  упал  на
заголовок: "Кончить, чтобы кончиться".  И  более  мелко:  "Глава  "Меркурия"
найден мертвым в интересной позиции вместе со своей сотрудницей".
   Это была заметка о гибели Сани Путятина, и когда Юрий с трудом дочитал ее
до конца, ему захотелось немедленно, вот прямо сейчас, пойти и убить автора.
   Даже его, Юрия Никифорова лично, немало  пострадавшего  от  Саниных  игр,
смерть Путятина ошеломила и заставила утихомирить свою  ненависть.  Но  этот
Ал.
   Фавитов, написавший заметку, похоже, только и ждал,  чтобы  Саня  Путятин
умер, только и мечтал перемазать мертвого всей имеющейся у него грязищей!
   Чего только не узнал Юрий о Тимкином брате... И как он некогда  служил  в
погранвойсках, а потом был секретным стукачом в Конторе Глубокого Бурения, а
поскольку работал в НИРФИ, то понятно, на кого стучал в первую  очередь:  на
молодого, прогрессивного радиофизика, который просто из  штанов  выскакивал,
до того ему хотелось  остановить  строительство  атомной  станции  в  Нижнем
Новгороде!
   Потом выяснилось (но лишь для  узкого  круга,  а  вовсе  не  для  широких
народных масс, по-прежнему  писавших  кипятком  при  виде  черной  кучерявой
шевелюры), что  радиофизик  сам  регулярно  получал  конвертики  из  той  же
Бурильной организации и вообще затеял весь этот сыр-бор со  станцией,  чтобы
взметнуть волну народную, которая вынесет его к креслу мэра. А станцию, если
честно,  в  верхах  уже  давным-давно  решено  было  законсервировать  из-за
бездарно выбранного места строительства -  это  раз,  плохих  почв,  которые
размывались на глазах - это два и отсутствия финансирования - три. Только об
этом никто не знал,  а  вот  радиофизик  не  иначе  как  в  трубу  подзорную
подглядел  секретную  документацию...   После   всех   этих   открытий   оба
интеллигентных бойца невидимого фронта резко подружились и  плечом  к  плечу
принялись торить тропку к зданию мэрии - для радиофизика по фамилии Чужанин,
который это здание и взял-таки штурмом на первых же демократических выборах.
Много физиков и лириков тогда  взлетели  на  ключевые  посты  в  политике  и
экономике города! Путятин старался политики  избегать,  а  вот  к  экономике
сделался  неравнодушен  и  в  награду  за  боевые  заслуги  стал  директором
коммерческого  "Волгобанка",  которому  поручено  было  проводить  налоговые
платежи в бюджет, как местный, так и федеральный.
   Далее  подробно  рассказывалась   история   этой   финансовой   пирамиды,
держателем контрольного пакета акций которой был сам кучерявенький мэр.
   Юрий рассеянно бегал глазами по строчкам, поражаясь количеству и качеству
ненависти, брызгавшей из-под пера. Может быть, этот  Ал.  Фавитов  из  числа
тех, кто оказался под обломками пирамиды? Может быть, его иск к "Волгобанку"
до сих пор пылится в суде, как множество других  таких  исков?  Ну  в  самом
деле, не мог же он все эти  годы  переживать  всего  лишь  из-за  того,  что
налоговые платежи уходили налево, в фирмы и фирмочки,  всписках  учредителей
которых беспрестанно, как голубая звезда, вспыхивало имя  Ираиды  Чужаниной,
жены мэра? Беспроцентные, заведомо невозвратные кредиты - это  ведь  обычное
дело российского рынка, точнее, базара. И потом, в масштабах города, который
тем более корчит из себя третью столицу, это разве деньги? Это разве  суммы?
Хотя,  впрочем,  в  статье  то  и  дело   мелькали   такие   названия,   как
"Нефтегазпром", АО "Энергетические потоки", "Нижвооружение" и прочие монстры
городской, губернской и государственной экономики, с которыми так или  иначе
была связана жизнь Сани  Путятина.  Совершенно  другого  Сани,  неизвестного
Юрию.
   Эта его жизнь началась десять лет назад... Юрке было тогда семнадцать.
   И Тимка был еще жив. Они заканчивали  школу,  делили  и  никак  не  могли
поделить Лору, потом поступали в институты, учились,  ссорились.  Никифоровы
ждали ребенка, Тимка сменил гнев на милость и стал другом семьи, поняв: если
к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло. Потом Тимка умер... А
в это время его старший брат жил как бы  двумя  жизнями.  Одна  была  та,  о
которой знали и Тимка, и Юрий и  где  он  оставался  им  близким,  понятным,
родным.   А   другая    жизнь    протекала    в    бизнесе,    в    азартной
политико-экономической игре, в команде Чужанина...
   Но уж на чем выложился Ал. Фавитов, так это на факте смерти Путятина!
   Вот тут-то и зачесались у Юрия руки,  вот  тут-то  и  вообразил  он  себя
сдавливающим тощую кадыкастую шею газетчика и  с  наслаждением  наблюдающим,
как вылезают из орбит его черные, как тараканы, глаза. Он  и  сам  не  знал,
почему у Ал. Фавитова непременно кадыкастая шея и  тараканьи  глаза,  но  не
может, не может нормально  выглядеть  человек,  обгаживающий  трупы!  Другое
определение для пассажей Ал. Фавитова подобрать было трудно...
   Он так прилежно описывал части тела, видные из расстегнутых джинсов  Сани
и из-под задранной юбки его подруги, так смаковал  блаженные  улыбки  на  их
лицах (хотя  какое  там,  к  черту,  блаженство  на  мертвых  лицах,  просто
страдальческий оскал!), так  старательно  перечислял  эпизоды  из  прошлого,
свидетельствующие о давнем служебном  романе  (и  какая  сука  в  "Меркурии"
снабдила его столь подробной информацией?), так  гаденько  подхихикивал  над
тихой, незаметной Ириной Путятиной, вдовой Сани, которой муж и в жизни, и  в
смерти  предпочел  знойную  красотку  Жанну  Львову...  Жанна  была  у  шефа
"Меркурия" референтом по особым  поручениям  (во  всяком  случае,  так  было
сказано  в  статье),  и  доверял  ей  Путятин,   по   отзывам   сотрудников,
безгранично. "Вот до чего доводит чрезмерное служебное рвение, -  сокрушался
Ал. Фавитов. -  Пора  прекратить  неформальные  связи  на  производстве!  Ну
почему, почему история ничему нас не учит? Один наш общий знакомый  попросил
пухленькую секретутку взять за щеку  -  и  едва  не  кончил...  импичментом.
Другой задрал референточке юбчонку на  заднем  сиденье  своего  "Ауди"  -  и
воспарил к высотам такого неземного блаженства, что на  грешную  землю  путь
ему оказался закрыт. Одно утешает - глава "Меркурия" был стоящим мужиком, из
тех, кто в койке ищет удовольствия  не  только  для  себя,  но  и  партнершу
удовлетворить старается. Вот он и  постарался  доставить  Жанне  блаженство,
сравнимое только с собственным... Интересно, достаточно ли плотно  смыкаются
ветвями райские кущи и можно  ли  за  ними  время  от  времени  трахаться  -
незаметно для ангелов?"
   "Может, он педик? - с тоской подумал Юрий, старательно  комкая  газету  и
отшвыривая в угол. - И "яд каплет сквозь его кору, к  полудню  раскалясь  от
зною", только потому, что Саня регулярно спал с этой Жанной, а не с  ним,  с
Ал. Фавитовым?.. Кто это  писал,  что  Пушкину  надо  было  жениться  не  на
Гончаровой, а на критике Щеголеве  и  позднейшем  пушкиноведении,  тогда  он
избежал бы многих нападок? Так и с Саней...  Нет,  ну  кто  же  это  сказал?
Пастернак, точно, Пастернак!"
   И он удовлетворенно кивнул, словно эта невесть  откуда  выплывшая  цитата
имела какое-то значение для него самого, для мертвого Сани,  для  злоязыкого
Ал.
   Фавитова, в конце концов...
   Пора, пора было в душ!
   Но для начала он подошел к окну, выходившему к подъезду, и осторожно,  не
поднимая тюля, посмотрел во двор. Довольно узкое  пространство  заставлялось
на ночь машинами так, что кошке не прошмыгнуть.  И  если  вдруг  у  какой-то
одной срабатывала сигнализация, на балконы  выскакивало  человек  пятьдесят,
вытянув руки с пультами, потому что разобрать спросонок, чья  тачка  кричит,
было трудновато. Сейчас настало рабочее время, двор опустел, только  в  тени
тополя притулился довольно жалкий красненький "москвичек". Но при всей своей
облезлости он имел отличные тонированные стекла, так что разглядеть, есть ли
кто внутри, было практически невозможно.
   Юрий мысленно плюнул  и  наконец-то  отправился  в  душ.  Он  долго-долго
поливал  себя  то  горячей,  то  холодной  водой,  отстранение  слушая,  как
надрывается телефон в кухне.
   - Ну сколько можно? Нету никого, родители на даче, и меня нету, я еще  из
Иордании не приехал, - буркнул он наконец, с трудом  подавив  желание  снять
трубку и снова брякнуть ее на рычаг.
   Отключить его, что ли? Но неизвестно, сколь подозрительны его сторожа.
   Например, они могут позвонить в  бюро  ремонта,  а  им  там  скажут,  что
телефон отключен... Кто его мог отключить, если дома  нет  никого?  Одно  из
двух: или домовой завелся, или хозяин вернулся. Нет, уж лучше потерпеть, тем
более что телефон наконец заткнулся.
   Не вытираясь, чтобы подольше сберечь прохладу - форточки он,  разумеется,
не открывал, и в квартире было душновато, - Юрий опять прошлепал к окну.
   Настроение у него почему-то испортилось, когда выяснилось, что  "Москвич"
за эти полчаса никуда не делся. Он не мог вспомнить, стоял здесь  автомобиль
ночью или нет. Он ведь и не смотрел во двор. И вообще,  если  наблюдение  за
подъездом не прекращается ни ночью, ни днем, лучше менять машины, потому что
одна и та же рано  или  поздно  примелькается  и  покажется  подозрительной.
Неужели они никогда не снимают  наблюдение?  Но,  может,  его  уже  сняли  -
сегодня  утром,  к  примеру.   Надоело   платить   сторожам,   убедились   в
бессмысленности этого дела, нашли доказательства невиновности  курьера...  А
что, очень может быть, в жизни и не такое бывает!  И  вполне  вероятно,  что
этот красный "Москвич" - вообще посторонняя и безопасная машина, а Юрий снят
с крючка. Только ему,  самому  заинтересованному  лицу,  об  этом  никто  не
доложил и не доложит!
   Вот же черт, а?  Что  же,  ему  по  жизни  теперь  взаперти  сидеть,  как
дезертиру  времен  Великой  Отечественной,  не  знающему,  что  война  давно
кончилась?
   Кому теперь доказывать, что  ты  не  верблюд?  Саньки  нет,  этой  Жанны,
которая была его доверенным лицом и, вполне может статься,  знала  обо  всей
афере, - тоже нет... Если бы она осталась жива, можно было бы с  ней  как-то
объясниться. Хотя что за  ерунда!  Останься  она  жива,  Юрий  скорее  всего
никогда не узнал бы о ее существовании, вообще никто не знал бы, что у главы
"Меркурия" имелась любовница - красивая, яркая брюнетка...
   Газетный комок валялся все там же,  в  углу.  Юрий  подобрал  его,  чтобы
отнести в мусорное ведро,  но  почему-то  развернул  и  снова  посмотрел  на
фотографию. Вот она, Жанна. А этот  непонятный  предмет,  неподвижным  кулем
лежащий рядом, - это ведь Санька, бедняга Санька, гад  такой...  Вспомнилось
вдруг, какое странное, напряженное лицо было у него в аэропорту, когда  Юрий
уже взял кассету и пошел к таможеннику. Он даже удивился - что это с  Саней,
но в этот миг мимо них прошла та красотка, его будущая соседка по  самолету,
и мелькание ее незагорелых, высоко  открытых  ног  на  миг  отвлекло  мысли,
направив их совсем в иное русло...
   И вдруг Юрий резко развернул газету, расправил  скомканную  страничку  со
статьей Ал. Фавитова и уставился на мертвое женское лицо с крупными, четкими
чертами, в которых было что-то восточное.
   Бредовая догадка, этого не может быть! Он  вгляделся  в  фотографию  -  и
показалось, что его крепко саданули кулаком в солнечное сплетение.
   Женщина,  уснувшая  последним  сном  рядом  с  Саней  Путятиным...  Жанна
Львова... да это ведь та самая  холодноватая,  молчаливая  соседка  Юрия  по
рейсу Москва-Амман, похожая не то на китаянку, не то на грузинку, с этими ее
серьгами в виде золотых корабликов, которые при каждом движении  путались  в
тугих лоснящихся черных кудрях.
 
Варвара Васильевна Громова. Февраль 1999 
 
   Да, они не уходили и не собирались уходить...
   -  Ну  что,  будешь  молчать,  как  Зоя  Космодемьянская?  -  с  усталыми
интонациями спросил "Адидас".  -  Зря  ты  это,  бабка,  чес-слово,  зря.  Я
человек, конечно, не злой, но ты меня доведешь. А ну-ка!
   Он кивнул напарнику, и подушка снова налегла на лицо Варвары  Васильевны.
Теперь она была готова к этому и успела глотнуть воздуха. Но "Адидас" следил
внимательно и так сильно ударил ее в живот, что  весь  набранный  ею  воздух
вырвался из легких.
   Это было куда хуже, чем в первый раз. Задыхаясь, она  грызла  подушку,  а
"Адидас" бил ее в живот - резко, точно, больно.
   "Ну, все! - вдруг словно бы выкрикнул кто-то в голове. - Умираю!"
   И в этот миг подушку отняли от ее лица, Варвара  Васильевна  со  всхлипом
втянула воздух - и слезы хлынули из ее глаз.
   Она не плакала слишком долго, может быть, несколько лет, чтобы  их  можно
было просто так остановить. Унижение, ужас, боль, ненависть - все  смешалось
в этом потоке, но чуть ли не самым мучительным было то, что эти слезы  видят
ублюдки, пришедшие ее мучить: они могут подумать, будто  Варвара  Васильевна
плачет в расчете на их жалость...
   Даже если бы их можно было разжалобить, она не  стала  бы  пл