е о какой-то сверхважной кассете! Значит, отправители взяли за жабры Саню,
а он быстренько перевел стрелки на Никифорова: мол, я не я  и  бородавка  не
моя! Но если правильно предполагали и Юрий, и Алена, что  Саня  Путятин  был
единственным человеком, который мог затеять всю авантюру в  Аммане,  значит,
он сознательно сдал друга детства. Дважды сдал...
   Что бы это значило? Откуда это непременное желание  стереть  его  с  лица
земли или хотя бы добиться, чтобы Никифорову была отбита  печенка?  Страшная
месть за какую-то провинность еще детских лет? Ну, было дело.  Юрка  не  раз
дрался с Тимкой Путятиным, но ведь тот, при всей своей внешней тихости,  был
задирист, как бойцовый петух, а  драться  не  умел,  поэтому,  как  правило,
получал фингал под глазом  или  расквашенный  нос.  И  еще  Тимка  был  явно
неравнодушен к Лоре, для него  ее  бурный  роман  с  Юркой  был  как  нож  в
сердце... Нет, глупости, конечно. Вся эта  детская  чушь  не  имеет  к  делу
никакого отношения, скорее всего Сане с самого начала до  зарезу  был  нужен
козел отпущения в деле с кассетой, но он не мог найти подходящего идиота,  а
тут Юрка высунулся из своего безденежья, как та золотая  рыбка  из  моря,  и
спрашивает сладким голосом:
   "Чего тебе надобно, Саня? Мальчика для битья? Получи и распишись!"
   Дико и бесчеловечно... Но  прошли  годы,  которые  перемололи  Саню,  как
жернова, это уже не тот прежний старший брат всей  дворовой  мелюзги  -  это
бывший зек, ныне крутой бизнесмен, "новый русский", а для них, как известно,
нет ни друзей, ни приятелей: только одни  партнеры  и  конкуренты,  а  также
лохи. С первыми надо  сотрудничать,  со  вторыми  -  конкурировать,  третьих
превращать в удобрение для  сотрудничества  и  конкуренции.  Суровые  законы
капитализма в действии!
   Юрий слабо усмехнулся,  почувствовав,  что  недалек  тот  миг,  когда  он
подведет неплохую теоретическую базу под Санькино предательство и даже готов
будет его оправдать. Ох, до чего в свое время бесило  Лору  это  его  вечное
желание всех понять, проникнуть в самые потаенные мотивы  каждого  поступка,
найти его истоки, а значит, попытаться оправдать человека. Кто это сказал:
   "Понять - значит простить"? Небось какой-нибудь Голсуорси, у  него  много
таких   психологических   постулатов!   Лора   ненавидела   Голсуорси,   его
многословие, его вывернуто-благородных героев, считала,  что  эти  непомерно
длинные книги могут читать только дураки, ну а если Юрий их любит, значит, и
он...
   Юрий  мрачно  кивнул.  Он  уже  не  раз  убеждался,   что   бывшая   жена
частенько-таки была права. Ну кто еще,  как  не  дурак,  способен  думать  о
Голсуорси, оказавшись в натуральной западне?
   Он стоял перед своей дверью и шарил в кармане джинсов в поисках ключей.
   Какое  счастье,  что  по  причине  своей  патологической  рассеянности  и
способности забывать где попало барсетки, "дипломаты" и элементарные авоськи
он железно приучил себя носить ключи только в кармане! Иначе они остались бы
в той самой сумке вместе с паспортом.
   Юрий достал ключи - и снова спрятал их. Конечно, нет проблем  остаться  в
квартире незамеченным: не включать свет, не шуметь, не подходить к окну.
   Родителей, слава богу, нет. И, опять-таки, - слава  богу:  если  им  дали
уехать на дачу, значит, никто с них  ничего  не  спрашивает,  не  заставляет
отвечать за провинности Юрия.  Возможно,  они  даже  не  знают  о  том,  что
случилось с сыном, ведь он, помнится, не говорил, когда вернется,  собираясь
на обратном пути из Аммана задержаться в Москве, где не бывал уже лет  пять.
То есть та парочка крепких ребят может сколько угодно сидеть  в  засаде,  но
так и не догадаться, что в квартиру вернулся жилец.
   Дело в другом. Если на него идет охота, вполне логично предположить,  что
телефон прослушивается. А ему надо, до зарезу надо все-таки позвонить Сане!
   Просто руки чесались набрать его номер, а с языка так и рвались словечки,
которые в другое время Юрий побрезговал бы произносить. Какая  жалость,  что
Саня после смерти бабушки, ненадолго пережившей  Тимку,  продал  квартиру  и
переехал куда-то в "новорусские" коттеджи на Славянской! Адрес у Юрия где-то
был, но дома в темноте не найдешь. Хорошо бы нагрянуть  к  нему  и  лицом  к
лицу... Не получится. А вот телефон он отлично помнил,  потому  что  Саня  с
помощью чьих-то волосатых рук перевел на новую квартиру тот же номер,  какой
был у него и раньше, по которому Юрка еще Тимке  названивал  в  незапамятные
времена. Так что позвонить - самое разумное, вот только вопрос - откуда?  Не
выйдешь же  к  автомату  на  угол,  учитывая  наличие  бессонных  стражей  у
подъезда!
   Юрий подумал-подумал и легко сбежал на первый  этаж.  Нашарил  звонок  на
единственной двери  (здесь  размещалась  одна  квартира,  и  за  счет  этого
отгрохали просторнейший холл) и нажал на кнопку.
   Дверь открылась мгновенно, словно кто-то стоял там, в  коридоре,  и  ждал
его. Не кто-то, а хозяин, конечно, и не его он ждал, судя  по  нетерпеливой,
радостной улыбке, протянутым рукам...  Вгорячах  он  даже  схватил  Юрия  за
плечи, но тут же отпрянул, точно обжегшись:
   - Ты-ы?
   - Картина Репина "Не ждали", - кивнул Юрий, втираясь в квартиру и  первым
делом бросая взгляд на портьеры: задернуты  ли?  Можно  было  не  проверять,
конечно: кто в здравом уме  будет  заниматься  любовью  с  чужой  женой  без
светомаскировки?! Вопрос другой: кто в здравом уме будет заниматься  любовью
с чужой женой? Но это не Юрьево  дело,  бог  им  судья  и  покровитель,  как
сказала бы Алена...
   При воспоминании о ней Юрий почему-то споткнулся, и Женька подхватил  его
под руку:
   - Ты что, ранен?
   Юрий от изумления еще раз споткнулся:
   - Ради бога! С каких щей?
   Женька пожал плечами, близоруко вглядываясь в его лицо:
   - Ну, ты какой-то... И пропадал сколько времени, и искали тебя, и  явился
ночью...
   - Это у тебя профессиональное: кругом видеть только раненых и больных,  -
авторитетно объяснил Юрий, проскальзывая мимо хозяина в  комнату:  известно,
что, когда разговариваешь в коридоре, вовсю слышно в подъезде,  а  мало  ли,
какая нечистая сила сейчас в подъезд забрести может! - И кто же меня  искал,
интересно?
   - Саня Путятин, царство ему небесное. - И Женя проворно перекрестился.
   - Гарик Демченко мне говорил, что Санька  и  его  о  тебе  спрашивал,  не
встречался ли он с тобой последнее время, не звонил ли ты ему.., Эй,  да  ты
что!
   Юрий пошатнулся и оперся о стену. Женькины  озабоченные  глаза  оказались
близко-близко, его сильные пальцы вцепились в  запястье  Юрия  и  показались
очень горячими.
   Юрий вырвал руку:
   - С моим пульсом все нормально, это просто от неожиданности. Саня Путятин
умер?! Ты это серьезно?!
   - Лучше пойдем присядем. - Женя ненавязчиво подтолкнул его  к  дивану.  -
Давай садись. Тебе чего дать: нашатыря или спиртику?
   Юрий не сводил с него остановившихся глаз, и Женя вздохнул:
   - Правда, правда! Санька умер, да так глупо!
   - Когда? - шевельнул непослушными  губами  Юрий,  не  слыша  своего  вмиг
осипшего голоса, но Женька понял вопрос:
   - Послезавтра девять дней. Самое время помянуть Тимкиного братана.
   Он открыл дверцу серванта и достал из-за стопки постельного белья бутылку
без  наклейки,  закупоренную  на  манер  какой-нибудь  микстуры:   лоскутком
полиэтилена, накрепко примотанным к горлышку аптечной резинкой.
   Правда, на этом сходство с медициной кончилось: Женя разлил спирт  отнюдь
не в мензурки, а в нормальные хрустальные стопарики, один подал Юрию, другой
поднял сам:
   - Ну, давай выпьем за Саню.  Был  он  нам  другом  и  братом,  и  хоть  в
последнее время пути наши разошлись, никто  из  нас  не  поминал  его  худым
словом.
   Помянем же его добром и сейчас.
   Держа почему-то локоть на отлете,  как  тот  гусар,  который  отталкивает
морду своей лошади-алкоголички, он опрокинул спирт в горло, резко выдохнул и
проворно набулькал в свой стопарик крем-соды из большой пластиковой бутылки.
   Проглотил ее, протянул бутылку Юрию:
   - Запиваешь?
   Тот медленно покачал головой и наконец-то выпил  -  почему-то  меленькими
глоточками, совершенно не чувствуя, как спирт обжигает язык и горло.
   Женька тотчас налил по второй, ахнул с той же удалью, а Юрий  опять  тупо
выцедил свой спирт,  и  наконец-то  огненная  вода  растопила  ледяной  ком,
ставший поперек горла.
   - Как он умер? - выдавил хрипло. - Почему ты говоришь, что глупо?
   - А разве это не глупо? - грустно сказал Базаров, наливая по  третьей.  -
На бабе помер, позоруха!
   Если бы Юрий мог, он усмехнулся бы. Кто бы судил, а?! Но ему было  не  до
смеха.
   - Что, в койке на постели? Да он же такой здоровенный...
   - Не в койке, а в машине. - Женька, уже расправившийся с третьей  рюмкой,
вытер рот рукой.  С  сомнением  покосившись  на  бутылку,  покачал  головой,
навернул на горлышко полиэтилен с резинкой и убрал посудину на место.
   - Разбился, что ли?
   - Ничего он не разбился, ты что, дослушать не способен?
   Сколько Юрий помнил своего приятеля, со времени тайного распивания первых
в жизни бутылок с каким-нибудь там "солнцедаром" или "плодововыгодным",  тот
мог  выпить  сколько  угодно,  не  пьянея,  только   становясь   все   более
раздражительным.  Вот  и  сейчас   подступал   один   из   приступов   такой
раздражительности.
   - Слушаю, слушаю, -  буркнул  он,  наконец-то  выцеживая  свою  третью  и
чувствуя, что уподобляется Женьке: хмеля ни в одном глазу,  а  со  дна  души
поднимается какая-то полудетская обида на судьбу, которая взяла да и  отняла
у него возможность высказать Сане Путятину в лицо, что  он  сволочь  и  сука
распоследняя, если послал на смерть старинного дружка. И,  главное,  не  дал
перед смертью отбой своим "шестеркам", которые так и стоят, вернее, сидят на
посту, карауля проштрафившегося курьера, хотя на самом-то деле он ни  в  чем
не виноват!
   Нет, наверное, он все-таки опьянел, потому что Женька  уже  давно  что-то
говорил, однако Юрий смотрел на его лицо с беззвучно шевелящимися губами - и
не слышал ни слова. И вдруг звук включился:
   -  ...черта  отопление  врубать?  Нет,  конечно,  несколько  дней   такая
холодрыга стояла, что даже в домах топить стали, но у него же теплый  гараж!
И вообще за каким хреном ему понадобилось тискаться с этой девкой в машине?!
У него самое малое две квартиры, да загородный  дом,  да  кабинет,  в  конце
концов!
   Что, не могли на службе полюбиться, она ведь тоже в "Меркурии"  работала?
Или привычные места приелись, захотелось  романтики?  Нашли  тоже  романтику
бензиновую, столько таких  дураков  зимой  засыпает  мертвым  сном  друг  на
дружке, но то хоть зимой, а тут же весна, выезжай на природу и  дави  травку
до одури!
   Юрий мотнул головой, вытрясая дурь, все сильнее заволакивающую  сознание.
Санька умер, и не просто умер - угорел до смерти в машине, занимаясь любовью
с какой-то телкой... Это было слишком для Юрия, он не мог, не  способен  был
осмыслить эту идиотскую, ни с  чем  не  сообразную  новость.  А  Женька  все
говорил, говорил что-то, но какая-то падла снова выключила звук, может,  это
даже сделал все тот же Саня Путятин, который, непонятно почему, ополчился на
Юрия и взялся ему пакостить как по-крупному, так и по мелочам.
   Юрий хрипло расхохотался, и Женькины губы перестали шевелиться.
   - Э, да ты, братишка, готовенький, - пробормотал он негромко, но Юрий,  к
своему изумлению, его услышал. Спасибо Сане, он все-таки перестал  озоровать
со звуком! - Быстро же. Иди-ка ты домой и ложись-ка ты спатеньки, Юрась. Я б
тебя у себя оставил, но понимаешь, тут  такое  дело...  меня  могут  вызвать
неожиданно на работу...
   - Маринка, да? - таинственным шепотом, отозвавшимся,  как  эхо,  во  всех
углах комнаты, прошипел Юрий и тотчас прижал  палец  к  губам,  увидев,  как
исказилось от испуга лицо Базарова. - Не, я ничего, тиш-шь... могила!
   Мо-ги-ла... Только ты, Женюра, тоже молчи, как в могиле, ладно?
   Юрий схватился за голову, отчаянно пытаясь собрать разбредающиеся  мысли.
Фу, напились, вон как шатаются, смотреть  противно!  А  их  непременно  надо
согнать обратно в кучу, надо что-то сказать Женьке, что-то  важное.  Еще  бы
только вспомнить, что именно. Ага, вот что!
   - Если меня кто-то спросит про тебя... то есть если тебя  кто-то  спросит
про меня, ты говори, что меня сто лет не видел,  ладно?  Не  был  я  у  тебя
сегодня, не был, меня тут нету... ту-ту...
   Это был последний проблеск трезвости. Когда Юрий проснулся  на  следующий
день в  своей  комнате,  на  неразобранном  диване,  он  совершенно  не  мог
вспомнить, как уходил от Женьки, как поднимался  по  лестнице,  открывал,  а
потом закрывал дверь, ложился спать, не зажигая  света,  чтобы  не  привлечь
внимания своих сторожей... Не иначе проделано все это  было  на  автопилоте,
который имеется внутри у каждой особи мужского пола. Более того! Юрий  никак
не мог вспомнить, с какой радости они с Базаровым вчера  так  налакались.  О
сторожах и необходимости сидеть  тихо  помнил,  а  вот  повод  пьянки...  За
прекрасных дам, что ли, выпивали?
   Но этот провал в памяти длился недолго. До тех пор пока Юрий не  повернул
на подушке гудящую голову и не  увидел  на  полу  рядом  с  диваном  газету,
сложенную так, что окруженные траурной рамкой слова "Александр  Владимирович
Путятин" сразу бросались в глаза.
 
Тамара Шестакова. Август 1998 
 
   Тамара стояла в подъезде на втором этаже и  смотрела  вниз,  на  четверых
работяг, которые выравнивали аккуратный бетонный бордюр вокруг окон и дверей
бывшего заброшенного подвала.
   Она спала как мертвая, и никакие воспоминания не терзали ее:  ни  старые,
ни новые. Утром выяснилось, что особых бед, кроме моральных, причинено ей не
было, только спину немного расцарапала о землю. С утра никуда не  надо  было
спешить, и она позволила себе полежать, долго нежилась в ванне, пила кофе  и
думала, что хорошо бы все-таки найти того парня и поблагодарить. Где найти?
   Вспомнилось, как он сказал: "Я в подвале как раз докрашивал". Значит,  он
из этих работяг и  задержался  допоздна  доделывать  какую-то  работу  -  на
Тамарино счастье.
   Она  тщательно  подкрасилась,  оделась  и   отправилась   было   выражать
признательность, но на площадке  второго  этажа  замешкалась.  Ведь  их  там
четверо.
   Не подойдешь же просто так, не спросишь: "Люди добрые вчера кто-то из вас
спас меня от изнасилования, не подскажете ли, кто именно?"
   Тамара подошла к окну. Что она помнила об этом человеке? Сильный  -  лихо
справился с мерзавцами, стоит вспомнить, как мотался схваченный  за  шиворот
насильник - будто тот самый цветок в проруби! И вроде  бы  он  был  высокий:
Тамару бог ростом не обидел, она уж привыкла глядеть на многих мужчин сверху
вниз, а этому приходилось наклоняться, когда он встревоженно  бормотал:  "Вы
как? Идти можете? Да я завтра вырублю эту полынь!"
   Тамара вытянула шею, поглядела на место своих ночных злоключений -  и  не
сразу узнала его. От полынных зарослей не осталось и  следа,  будылья  сбиты
чуть ли не под корень. Вырубил, надо же!
   И вдруг Тамара вспомнила точную примету спасителя. Он был в белой майке.
   Конечно, ему никто не мешал сегодня переодеться, но она невольно отыскала
среди рабочих широкую спину, обтянутую белым, тем более что трое других были
одеты кто в черное, кто вообще в какое-то серо-буро-малиновое, да  и  ростом
труженики бетона не удались, кроме этого парня.
   Он был высокий, плотный, широкоплечий,  с  длинными  ухватистыми  руками,
которые проворно действовали мастерком. На нем были выгоревшие  штаны  цвета
хаки, белоснежная майка, казавшаяся почти нелепо  чистой  при  этой  грязной
работе, и  белая  каскетка,  надетая  козырьком  назад.  Темно-русые  волосы
аккуратно подстрижены, и вообще  -  весь  его  облик  отличался  чистотой  и
аккуратностью.
   Чудилось, что от него пахнет отличным одеколоном, что он не  работает,  а
участвует в  каком-то  шоу,  устроенном  для  демонстрации  моделей  рабочей
одежды.
   Но брюки были ему явно тесноваты, они слишком плотно  обтягивали  сильные
ноги.
   Парень разогнулся, расправляя плечи; шнурок крестика мелькнул на  широкой
груди, слегка поросшей черными курчавыми волосами. Тамара  как  завороженная
следила за движениями его торса, смотрела  на  бедра,  на  которых  чуть  не
лопались застиранные штаны. Лицо было смугло-румяное, неулыбчивое,  красивое
- и такое молодое...
   Невесть чего испугавшись, Тамара спустилась вниз, вышла  из  подъезда  и,
воровато обежав строителей, поскорее исчезла со двора, так и не найдя в себе
сил не только обратиться к молодому человеку в  белой  майке,  но  и  просто
взглянуть на него. Боковым зрением она отметила, что он  вроде  бы  стоит  и
смотрит на нее, но, может быть, это только показалось. Даже и не глядя,  она
видела эти широкие плечи: бугры мускулов, обтянутые тугой, смуглой, гладкой,
будто шелк, кожей... Да, очень сильный, сразу видно, такой не только с двумя
- с тремя справился бы запросто. И все-таки она не была уверена, а  подойти,
спросить, чтобы нарваться на равнодушно-недоумевающий  взгляд,  -  это  было
свыше ее сил.
   "Может быть, вечером?" Но  вечером  она  возвращалась  хоть  и  не  столь
поздно, как вчера, однако возле дома никого не было, никаких рабочих, и свет
в подвале не горел.
   Опасливо оглядываясь, Тамара прошла боковой  дорожкой  и  приблизилась  к
бывшим полынным джунглям. Утром она обнаружила, что в  сумке  нет  кошелька:
косметичка, ключи, записная книжка, блокнот и  ручка  на  месте,  а  плоский
кожаный кошелек исчез. И теперь она старательно  уверяла  себя,  что  пришла
сюда посмотреть, не завалялся ли он где-то здесь.
   Никакого  кошелька,  конечно,  не  было  и  в  помине.  Видимо,  один  из
насильников оказался также  и  грабителем.  А  может,  кто-то  утром  шел  к
мусорным бакам с ведром - и подобрал этакий подарок судьбы. Денег  там  была
какая-то мелочь, но сам кошелек дорогой, отличный, почти новый, такие  сотни
три стоят, не меньше.
   Срубленная полынь была сложена  аккуратным  снопиком,  издававшим  пряный
горьковатый запах. Тамара прижала руку к сердцу, не понимая, почему оно  так
колотится. Болела спина, болели  бедра...  Сзади  послышались  шаги,  и  она
стремительно кинулась к своему подъезду.
   На другой день была суббота, шел дождь; в воскресенье выдалась  роскошная
погода, и Тамара решила просто так, никуда не спеша, пройтись по набережной,
а потом по Покровке. Ей хотелось чем-нибудь порадовать  себя,  сделать  себе
какой-то подарок, что ли. Например, купить новую картину. Иногда  у  решеток
среди откровенного ширпотреба мелькало что-то действительно стоящее, но  вот
беда - последний год у нее редко бывали свободные  деньги.  А  тут  как  раз
вывалилась из гиперпространства некая сумма, не бог весть что, но сотен пять
она могла бы отжалеть ради искусства...
   В основном она покупала пейзажи, но то, что нравилось, сейчас было не  по
деньгам. По деньгам были жуткие геометрические фигуры, какие-то красные лица
на фоне прозрачных стеклянных бокалов, удивительно красивых по  сравнению  с
этими рожами. И вдруг она увидела несколько картин маслом, на первый  взгляд
повторявших сюжеты Вальежо, которые уже настолько приелись, что их, ей-богу,
только в общественные туалеты вешать осталось. И сначала  Тамара  понять  не
могла, почему за те несколько минут, которые она  провела  у  решеток,  были
куплены две из этих картин.
   На одной девушка дразнила коня, на другой конь гнался за девушкой. Один и
тот же конь, одна и та же девица. Судя по страстному лицу коня  ("А  что,  -
подумала Тамара, -  сказано  же  у  Заболоцкого:  "Лицо  коня  прекрасней  и
умней!"), а главное, по его напрягшемуся  телу,  девица  играла  с  огнем...
Возможно, где-то существовала картинка и дальнейшего развития их  отношений,
но, наверное, ее уже купили.
   На  эти  картинки  коси