как  умеет  крыть
матом? Пожаловаться на Рашида? Счет за разбитое окно предъявить?
   - Ну хорошо, -  задумчиво  сказала  Фаина  Павловна.  -  То  есть  ничего
хорошего во всем этом нет. А дальше, у меня  такое  впечатление,  будет  еще
хуже.
   Ты... ты никогда не думала уехать - хотя бы на время?
   - Я уже уезжала - в Выксу, - напомнила Алена. - Но там я не могу,  просто
не выдерживаю.
   - Ну, что такое Выкса!  -  пренебрежительно  махнула  рукой  Малютина.  -
Уехать в другой город, за границу, в  конце  концов,  развеяться,  прийти  в
себя, понять, что жизнь еще очень даже не кончилась...
   - Это в тур, что ли? - угрюмо спросила Алена. -  Нету  у  меня  денег  по
турам разъезжать!
   - Ну а если не в тур? А  если  речь  идет  о  работе?  Алена  недоверчиво
покосилась на нее.
   - У меня есть одна знакомая, - с улыбкой  пояснила  Малютина,  -  которая
недавно обратилась ко мне с просьбой: порекомендовать ей  хорошую  медсестру
для работы сиделкой при одном богатом пациенте. Пациент живет - не падай!  -
аж в Иордании. Знаешь, что это такое?
   Алена сдержанно  кивнула,  надеясь,  что  Фаина  Павловна  не  станет  ее
экзаменовать. Если честно, про Иорданию она знала только то, что  там  живут
иорданцы. И что их король женат на какой-то  фотомодели  или  кинозвезде  из
Европы. А может, из Америки. Что-то в этом роде она читала...  не  вспомнить
уж, где и когда.
   - Богатая, спокойная, приличная  страна,  -  сказала  Фаина  Павловна.  -
Жарко, конечно, все-таки Аравийский полуостров, самый юг, даже южнее Турции,
но климат терпимый, вполне здоровый. Да и  деньги  сулят  такие,  что  можно
перетерпеть очень многие неудобства.
   - А что, в Иордании медицина находится на  пещерном  уровне?  -  хмыкнула
Алена.
   Странно... потом, тысячу раз вспоминая этот разговор, она удивлялась, что
сразу же отнеслась к словам Фаины с недоверием. Вся эта история  была  такой
чушью, любой трезвомыслящий человек заподозрит неладное! Штука  в  том,  что
Алена тогда не была трезвомыслящим человеком, она  была  сдвинута  на  своей
беде, запугана, затравлена, и Фаина очень ловко сыграла на этом. И не  стоит
гордиться  своей  сверхпроницательностью:  если  Алена  в   чем-то   всерьез
усомнилась во время того разговора, так только в том,  что  ей,  закоренелой
неудачнице, может выпасть такая фантастическая удача.
   Фантастическая и  коварная  западня  была  ей  расставлена,  и  она  туда
влетела, разинувши рот, еще и приплясывая от радости!
   Но все это стало ясно потом, потом, потом...
   - Ну почему, медицина там вполне нормальная.  Дело  в  причудах  богатого
человека, не более того. Он бизнес-партнер мужа  моей  приятельницы  и  араб
только частично. Его дед  женился  на  русской  -  некоторые  русские  после
революции эмигрировали в Египет. То есть  господин  Кейван  отчасти  русских
кровей. И вот уже в зрелые годы ему загорелось - вынь да положь! -  прочесть
дневники  своей  бабушки,  которые  она  всю  жизнь  вела  на  русском.  Что
характерно, она родом из Нижнего, представляешь? И в  дневниках  сохранились
старые,  еще  дореволюционные  записи.  А  поскольку  там  имеются  какие-то
рассуждения о ее муже, о жизни семьи Кейвана, он не  хочет,  чтобы  дневники
попали в чужие руки. Он страшно  боится,  что  там  будут  найдены  какие-то
неприличности и это можно будет использовать после его смерти как  компромат
на членов его семьи. Сейчас весь мир  на  компроматах  помешан!  Поэтому  он
решил сам изучить русский язык. И еще одна причуда:  ему  желательно,  чтобы
обучала его русская сиделка, причем родом из Нижнего Новгорода  и  лет  этак
двадцати пяти, как раз возраста его бабушки, когда она выходила замуж за его
деда. Да, кстати: чтоб не думалось, - поспешила оговориться Фаина  Павловна,
-  этот  самый  Кейван  наполовину  парализован,  передвигается   только   в
инвалидном кресле, так что никаких неприличных намерений у него нет  и  быть
не может.
   Если честно, то Алена еще тогда мысленно усмехнулась над этим сюжетом для
дамского романа. Но, во-первых, она уже накрепко успела усвоить, что  сюжеты
для дамских романов самые жизненные из всех  сюжетов  (история  бедной  Нади
была тому ярчайшим примером!), а во-вторых, разве могло ей прийти в  голову,
что Фаина Павловна будет так нагло, откровенно, бесстыдно врать?!  Зачем  бы
ей?
   Ответа на этот вопрос она до сих пор не знала.
   А тогда додумалась только спросить:
   - Вы что, хотите, чтобы в Иорданию поехала я? Но почему я?
   - Понимаешь... - Фаина Павловна сконфуженно улыбнулась. - Я этого никогда
тебе не говорила, и жаль, что должно было случиться несчастье, чтобы  смогла
сказать. Ты мне всегда очень нравилась, у тебя такая светлая  головушка,  ты
отлично работала со мной, но больше всего я ценила, что ты  первой  захотела
участвовать в моих операциях, еще когда моей затеи все побаивались.  Я  тебе
была очень благодарна, но оценила твою помощь по-настоящему, только когда...
ну, ты понимаешь: только теперь. Я поэтому, собственно  говоря,  и  помогала
тебе на следствии, и знай, Алена:  я  тебе  всегда  помогу  чем  смогу.  Вот
подвернулась выгодная, по-настоящему интересная работа,  которая  даст  тебе
возможность забыть все, начать новую жизнь, - и  я  просто  счастлива  буду,
если ты воспользуешься таким отличным шансом.
   Ну, тут, понятно, умиление вышибло у Алены остатки разума,  она  залилась
слезами облегчения, и Фаина Павловна, сука этакая, не помешала ей  выплакать
их на своем мясистом плече и даже дружественно чмокнула Алену  в  зареванную
щеку.
   Много  чего  тогда  крутилось  у  нее  в   голове:   восторженные   слова
перемежались  ослепительными  вспышками  надежды,  и  Бога  она  не   забыла
поблагодарить за то, что не совсем отступился от нее, непутевой, а ведь она,
в  отличие  от  многотерпеливого  Иова,  усомнилась   в   его   мудрости   и
милосердии...
   Однако в то время он, конечно, отвернулся от нее, иначе напомнил бы,  что
не про Иова надо было думать, а про Иуду. В смысле - про Иудин поцелуй.
 
Юрий Никифоров. Июнь 1999 
 
   Оказывается, 30 мая железнодорожное расписание сменилось. Юрий  с  Аленой
опрометью неслись на Курский вокзал к 14.00, чтобы успеть на сорок шестой, а
оказалось, что вполне можно было идти вразвалку,  вдобавок  на  Ярославский:
теперь этот поезд уходил оттуда в 15.15. И прибывал в  Нижний,  конечно,  на
час позже, уже после десяти, что было им только  на  руку.  Чем  позже,  тем
лучше.
   Жаль, что летом в Нижнем светлые сумерки стоят чуть ли  не  до  полуночи:
сказывается близость северных широт с их белыми ночами. Юрий и сам не  знал,
откуда оно взялось, это желание приехать в родимый город ночью, прийти домой
в темноте, крадучись. Глупости, конечно, однако, когда вышли  из  вагона  на
перрон с его сутолокой и  многолюдьем,  он  едва  подавил  желание  нацепить
темные очки, что в десять вечера, конечно, вряд ли было бы правильно  понято
окружающими и скорее привлекло бы к нему внимание, чем отвлекло. Да и сам он
недалеко ушел бы, то и дело спотыкаясь!
   Алена вдруг быстро взяла его под руку, но тут же отстранилась и  смущенно
улыбнулась:
   - Не нервничай. Все будет хорошо.
   Юрий покорно кивнул: ну, будет так будет. Наверное... Вот  ведь  женщины:
сама, конечно, внутренне издергалась, а его утешает. За эти дни  между  ними
столько было переговорено, что они и вправду  точно  угадывали,  что  думает
другой. Вот Юрий, к  примеру,  точно  знал,  что  Алену  сейчас  бьет  дрожь
беспокойства, волнуется, в каком состоянии застанет она сестру, окажется  ли
та вообще дома, а если да, то одна  или  с  командой  "друзей"...  И  Алена,
понимал Юрий, совершенно точно знает, о чем думает он:  о  встрече  с  Саней
Путятиным, вернее, о звонке Сане Путятину. У него еще в Одессе чесались руки
набрать этот номер, в Москве Алена еле удержала его от этого, и  на  вокзале
он не бросился звонить только потому, что решил провести этот  разговор  без
свидетелей. Надо сначала  проводить  Алену,  убедиться,  что  с  ней  все  в
порядке, а потом уж вызывать на  дуэль  бывшего  дружка,  подстроившего  ему
такую подлянку.
   Поскольку старпом  Грицко  оказался  хоть  и  сволочью,  но  все-таки  не
последним дерьмом, он не предпринял никаких  карательных  мер  против  своих
"левых" пассажиров, из-за которых столь качественно схлопотал  по  мордасам.
Их не заточили в трюме, не спустили за борт в положении по стойке "смирно" с
привязанными к ногам булыжниками, не высадили в первом попавшемся порту  или
на необитаемом острове. Может быть,  потому,  конечно,  что  не  нашлось  на
корабле  булыжников,  так  же  как  и  необитаемых  островов   в   обозримом
пространстве, а заход в порты до самой Одессы не был предусмотрен маршрутом.
Грицко просто их в упор не видел все оставшиеся два  дня  пути,  да  и  они,
строго говоря, не видели вокруг никого  и  ничего,  старпома  в  том  числе,
потому что непрерывно, с  утра  до  вечера  (на  ночь  все-таки  приходилось
расставаться), разговаривали, забившись в какой-нибудь укромный,  защищенный
от солнца уголок на палубе. Голодные так дорываются до пищи, а умирающие  от
жажды - до воды, как эти двое дорвались до обсуждения своих бед! Общим  было
то, что беды свалились на их головы совершенно неожиданно, а главное -  были
подстроены теми, кому и Юрий, и Алена безусловно  доверяли  и  даже  считали
этих людей своими - точнее не скажешь - благодетелями.
   Ну как, к примеру, мог Юрий не доверять Сане Путятину, которого знал  всю
жизнь, с тех пор как начал самостоятельно ковыряться  лопаткой  в  песочнице
под  сиренями  в  тесном  дворике,  замкнутом  со  всех  сторон  комплексом,
состоящим из красных кирпичных  "высоток"  и  столь  поэтично  называемом  в
народе "дворянским гнездом"! Нет, Саня не строил песчаных  домиков  рядом  с
ним, он был уже "большим", пятнадцатилетним  юнцом,  однако  на  его  узких,
сутуловатых плечах всегда  лежала  эта  нелегкая  ноша  -  присматривать  за
младшим братишкой Тимкой.
   Родители их все время чем-то болели, Саня и его бабуля  несли  весь  груз
хозяйственных забот. С этим самым Тимкой и играл Юрка Никифоров, с ним-то  и
дружил еще лет двадцать - все годы, которые были отпущены младшему  Путятину
на жизнь. Он погиб в автомобильной аварии, странно, даже мистически повторив
судьбу своих родителей, которых похоронили за несколько лет  до  этого.  "Ну
вот, - сказал Саня над могилкой Тимки - Юрий стоял рядом,  тиская  кулаки  в
непонятной, опустошительной  ненависти  к  судьбе,  -  теперь  у  меня  один
братишка остался".
   Может, это было сказано вгорячах, ведь  Саня  был  не  в  себе  от  горя,
отуманенный слезами, которых не мог выплакать, - но Юрий не забыл этих слов.
Их на несколько лет развела судьба, Саня служил в армии, потом  за  какую-то
историю угодил на пару лет за решетку, но о Юрии не  забывал.  Да  и  тот...
именно к Сане он пришел потом, когда стало совсем худо и больше  не  к  кому
было обратиться за помощью.
   И Саня протянул ему руку, подал эту помощь, именно  Саня  оказался  тогда
его спасителем.
   Ну как,  как  поверить,  что  он  при  этом  сознательно  и  хладнокровно
подставил  старинного  дружка?!  А  по  всему  выходило,  что  Саня  знал  о
результате игры с самого  начала:  хотя  бы  просто  потому,  что  парень  в
оранжевой каскетке от кого-то получил пароль. Саня тогда сказал,  что  прямо
сейчас же, из аэропорта, позвонит  в  Амман  своим  партнерам.  Ну  что  же,
выходит, он позвонил не только партнерам, но  и  конкурентам,  чем  подписал
"другу и брату" Юрке Никифорову смертный приговор?
   Ладно, предположим. Но что произошло с кассетой? Или ему с самого  начала
всучили не  то,  что  нужно?  Нет,  ее  же  проверяли...  Предположим,  Юрия
обчистили в самолете, хотя это мало вероятно. Он не впадал в анабиоз, хотя и
подремывал иногда. То есть вытащить кассету из сумки, стоявшей в ногах,  при
желании было можно. Но подменить ее идентичной - в  такой  же  коробочке,  с
такой же наклейкой "Черное танго"...
   И кто это сделал? Стюард? Толстый араб, сидевший сзади?  Та  замороженная
брюнетка,  похожая  не  то  на  грузинку,  не  то  на  китаянку,  со  своими
снежно-белыми коленками? Да она практически ни разу и не глянула  в  сторону
Юрия. Или Саня смог на расстоянии  воздействовать  на  содержимое  кассеты?!
Фантастика!
   И  все-таки  в  этом  нагромождении  невозможного  присутствовала   некая
реальность, которую Юрий пока не замечал - или не хотел замечать. Для Алены,
к примеру, в его деле все было ясно: она считала, что кассету подменил  Саня
еще в аэропорту, ну а парень в оранжевой каскетке был подослан им же,  чтобы
перевести стрелки  на  Юрия.  Просто  помешать  ему  прибыть  на  встречу  с
получателями кассеты вовремя - и этим навлечь на себя подозрения.
   Да, ей все было ясно... говорят же, чужую беду руками разведу! Когда Юрий
начинал  азартно  доказывать,  что  добренькая   тетенька   Фаина   Малютина
спровадила опальную медсестричку в Амман, вернее, в рабство продала,  потому
что хотела убрать с дороги свидетельницу убийства,  совершенного  под  видом
деликатной  операции,  глаза  у  Алены  становились  дикие,   она   начинала
задыхаться и чуть ли не в полный голос кричать, что этого быть не могло, что
Фаина тварь, конечно, подлая, но не безумная же дура! Зачем  ей  подставлять
под удар центр, бывший делом ее жизни и тщеславия, центр, куда были  вбуханы
дикие деньги, дело, еще  только  начавшее  приносить  по-настоящему  хороший
доход? Это же все равно, что резать курочку, несущую золотые яйца!  Основная
черта Фаины - жадность к деньгам, это успели накрепко усвоить все сотрудники
центра "Ваш новый образ", она ни за что не стала бы ставить  под  удар  свое
благополучие.
   И какая  связь  могла  быть  между  преуспевающей  докторшей  престижного
заведения и торговкой с Мытного рынка? Или  Надя  некогда  обсчитала  Фаину,
может быть, продала ей гнилые  мандарины,  и  теперь  та  свершила  страшную
месть?
   Вдобавок Алена сама, своими  руками  открывала  упаковку  с  самбревином,
сознания она при этом не теряла, в анабиоз не  впадала,  так  что  никак  не
могла Фаина подменить ампулу!
   - А когда ты за йодом выходила? - с невинным видом  подсказывал  Юрий.  -
Почему, кстати, исчез из аптечки этот йод? Ты вышла, а Фаина достает  ампулу
с инсулином из кармана, кладет на твой столик рядом со шприцем,  где  только
что был самбревин, а его прячет. Сколько на это нужно времени? Секунда? Две?
Три?
   - Две или три, - невольно соглашалась Алена. - Но это чепуха.  Если  так,
почему Фаина выводила меня из-под следствия? Зачем спрятала  ампулу?  Логики
нет.
   Если она хотела свалить на меня убийство, так и валила бы.
   - Это у тебя нет ни грамма логики, - начинал сердиться Юрий.  -  Сама  же
доказывала мне, что она не могла позволить нанести урон репутации центра.  И
на тот случай, если ты вдруг начнешь шевелить мозгами и нехорошо удивляться,
тебя надо было спровадить подальше.
   - Ага, - издевательски кивала Алена. - И тогда Фаина  позвонила  в  Амман
знакомому работорговцу, тряхнула своими связями с иорданской мафией...  Так,
что ли?
   - Откуда мне знать, какие у нее связи? - пожимал  плечами  Юрий.  -  факт
тот, что именно она  пристроила  тебя  на  это  "хорошее,  денежное  место".
Верно?
   - Ну...
   - А зачем?
   - Не знаю... Не знаю! Не могу поверить, что это все взаимосвязано!
   Детектив какой-то дурацкий получается!
   Ну вот! У него - фантастика, у нее - детектив. Однако в отличие от  Юрия,
который намеревался немедленно, буквально при первой возможности выяснить  с
Саней Путятиным отношения, Алена не собиралась ни встречаться с  Фаиной,  ни
звонить ей. И стоило Юрию коснуться в разговоре этой темы, как она умолкала,
отводила  глаза  и  замыкалась  в  скорлупу  такой  отчужденности,   которую
правильнее было бы назвать броней. Алена недвусмысленно давала  ему  понять,
что в ее новой жизни ему нет места, и это так  ранило  его,  так  неожиданно
больно ранило, что он старался не думать, как это будет: вот они  приедут  в
Нижний, вот возьмут такси, доедут до ее дома - и что? И все?
   Думай не думай, гони от себя эти мысли  или  дай  им  волю,  а  проклятая
минута  настала  наконец:  такси,  которое  они   без   проблем   взяли   на
привокзальной площади. (вернее, это их взял штурмом низенький, широкоплечий,
белобрысый таксист, выиграв сражение с многими конкурентами!), пробралось по
улице Высокова, свернуло,  переваливаясь  на  колдобинах,  в  проулок...  Не
горело ни одного фонаря, и во всех окрестных домиках было темно - здесь,  на
этой совершенно деревенской улочке, по-деревенски рано ложились спать,  хотя
невдалеке, за оврагом, сверкали огнями многоэтажки Верхних Печер, одного  из
самых больших городских микрорайонов.
   - Дальше куда? -  притормаживая  на  углу,  недовольно  спросил  таксист,
который, заполучив их  в  свою  собственность,  мгновенно  утратил  рыночную
обходительность, превратившись в типичного хамоватого "совка". - Темно,  как
у негра в заднице.
   Дорожка, конечно... Надо бы добавить за такую дорожку!
   - Не надо, - ответила Алена. - Я здесь выйду.  Во-он  там  мой  дом,  над
самым оврагом, в  двух  шагах.  Возьмите  деньги.  Потом,  значит,  отвезете
молодого человека на Горького, угол Студеной. Спасибо. Ну, пока!
   Это легковесное словечко адресовалось Юрию. Он дернулся было вперед, даже
схватил Алену за руку, но  тотчас  разжал  пальцы.  Вроде  бы  они  сто  раз
обсуждали проблему его вынужденного иждивенчества, сто раз Алена  возмущенно
повторяла, что на такую чепуху не стоит обращать внимания, он живет вовсе не
за ее счет, а оба они живут за счет проклятущего  Алима,  гори  он  огнем  в
своем магометанском аду, - а все-таки судороги ущемленного  самолюбия  то  и
дело скручивали его в самые неподходящие моменты.
   Вот как сейчас, например, когда она заплатила таксисту и за него.
   Нет, не об этом надо было думать, надо было вцепиться в нее обеими руками
и не отпускать, попросить разрешения проводить до крыльца,  посмотреть,  как
там у нее дома, не  учинила  ли  какого  безобразия  сестрица,  а  если  это
безобразие все-таки имеет место, позвать Алену к  себе,  без  всяких  задних
мыслей, просто переночевать, прийти в себя... Но Юрий слова не мог толкового
сказать, только прохрипел:
   - Ну, пока. Спасибо...
   - Не за что! - отозвалась Алена так же легко и весело, открывая дверцу со
своей стороны.
   - Постой! - встрепенулся вдруг Юрий. - Мой телефон 30...
   - Не надо, - перебила она. - У меня плохая память на  телефоны,  а  здесь
слишком темно, чтобы записать.
   - У меня, между прочим, свет работает,  -  обиделся  вдруг  водитель,  но
демонстрировать достоинства его "Волги"  было  уже  поздно:  Алена  проворно
выскочила из машины и, держа  на  отлете  пластиковый  пакет  (купленный  на
вокзале в Москве, потому что  трофейный,  из  Аммана,  все-таки  порвался  в
поезде, в толчее, жаре и  суматохе  плацкартного  вагона),  быстро  зашагала
вперед, иногда оступаясь на колдобинах.
   - Ну что ж, долгие проводы - лишние слезы, - философски заключил  таксист
и,  резко,  виртуозно  развернув  автомобиль  на  крохотном  пятачке,  начал
выбираться на шоссе.
   Юрий обернулся. Показалось или высокая тонкая фигура тоже обернулась?
   Или это просто белая сирень веткой дрогнула? Он изо всех сил всматривался
в сгущающиеся сумерки, но ничего не разглядел.
 
Варвара Васильевна Громова. Февраль 1999 
 
   Она без этого жизнь прожила и вполне могла бы прожить и те немногие годы,
что ей еще оставались... Зачем было бередить воспоминания? Тем более  что  и
воспоминаний никаких не получилось. Варвара  Васильевна  даже  боялась,  что
даст себе волю, расчувствуется ненужно, еще заплачет, не дай бог, говоря обо
всем, чего не забывала ни на мгновение все эти годы... о том, например,  как
сбегала когда-то на фронт, а ее возвращали раз за разом