бес! - заглянул в глаза, а может, и  в  душу  сияющими  глазами,  высветил
темное, открыл скрытое...
   Ну, такая судьба любви! Принять - или не принять. Только  принимать  надо
все, до донышка, всю тьму и муть, все, что было "до тебя". Не  хочешь  -  не
слушай, не узнавай подробности, но от них не  отмахнешься,  они  были,  ведь
женщина, которую ты полюбил, не вчера родилась - эксклюзивно,  так  сказать,
для тебя, ты ее потому и полюбил, что прошлая жизнь прочертила  на  ее  лице
именно эти черты и отметила именно этими тенями  и  солнечными  зайчиками...
Если ты способен это понять, значит, все это прошлое теперь не только ее, но
и твое, оно принадлежит тебе, как ее красота, как ее тело, которого ты  пока
еще просто жаждешь, по которому томишься.
   И чего тут сложного? Не согласен на это - отворачивайся,  убегай  в  свою
прежнюю жизнь, решай свои проблемы и считай,  что  ты  -  пуп  земли.  Ну  а
если...
   - Ты меня можешь спросить, почему я  из  окошка  не  выбросилась  или  не
повесилась на крюке, как та рыженькая девчонка, гурия  Зухра?  -  заговорила
Алена тем же глухим, едва слышным голосом. - Я даже имени ее не знаю, только
гурия Зухра, Цветок, значит... Алим показал мне альбом сразу после того, как
я... после того, как Фейруз нашла у меня в подушке бритву. Я довольно  скоро
все для себя решила, только одно пугало:  сгину  в  полной  безвестности,  и
никто никогда не  узнает,  где  и  как.  Алим  бритву  не  забрал:  подробно
объяснил, что с телом больших хлопот не будет, у них  отработана  технология
избавления от трупов истеричек. Есть  такое  вещество,  я  забыла,  как  оно
называется, которое за определенное время отлично превращает труп, засунутый
в металлическую бочку, в некую биомассу. Ни запаха, ни всяких  там  миазмов,
все очень чисто. Биомасса сливается  потом  в  пластиковый  черный  мешок  -
совсем небольшой мешок! - и вывозится на городскую свалку.  Он  мне  показал
этот бак, да ты видел его на фотографии...  После  этого  я  сама  выбросила
бритву в унитаз. Юрий сглотнул, подавляя подступившую тошноту.
   - Хотя по большей части им не приходилось  тратиться  на  химикаты.  Если
видели, что от девушки толку нет, что она не способна доставить удовольствие
мужчинам, ее отдавали тем, кто кончает, только когда убивает. Такие  клиенты
тоже были. Это стоило огромных денег, но устраивалось не на квартире Алима.
   Девушку накачивали наркотиками, выводили из дому, увозили куда-нибудь - и
клиент делал с ней что хотел. Потом  труп  бросали  где-нибудь  на  окраине.
Иногда убитую находили, иногда - нет. Но никто и ни разу не  обнаружил,  что
эта девушка - русская, ни разу не нашлось никаких  следов.  Во-первых,  кому
охота возиться с трупами каких-то  белых  шлюх,  а  во-вторых,  организация,
которая занимается поставкой русских,  украинских,  белорусских  девушек  на
Восток, и в самом деле работает отлично. Я так понимаю, у них есть свои люди
и в посольствах, и в аэропорту. Человек прилетает в  Амман  -  и  не  просто
исчезает бесследно, но и улетает, судя по документам. Улетает,  например,  в
Турцию... Алим  что-то  такое  сказал  однажды,  когда  я  ему  пыталась  по
неопытности права качать: мол, меня будут искать, есть люди, которые  знают,
куда я уехала... Он хохотнул: "Искать?
   Кого? Где? Да ведь ты, Ясмин, давно уже нежишься на  пляжах  Антальи  или
бродишь по Ай-Софии с толпой туристов!" До меня не сразу дошло: это значило,
что меня нет в Иордании, что меня там не стало чуть ли не через неделю после
приезда! А меня в это время...
   Алена помолчала, потом заговорила опять:
   - Алим нарочно завел этот  альбом,  чтобы  держать  в  повиновении  таких
дурочек, как я. Среди всех кошмарных снимков есть один, где девушка рядом  с
автомобилем. Это исторический факт: какой-то богатый араб  влюбился  в  нашу
девушку и взял ее к себе. В гарем, надо полагать. Выкупил у Алима за большие
деньги! Может быть, она до сих пор у него, а может, попользовался и  вернул.
У Алима ведь была не одна квартира, на которой он меня держал, а  несколько,
даже не знаю, сколько там девчонок мучилось. Может, какая-нибудь и выберется
живой, может, смерть Алима заставит полицию  зашевелиться.  А  может,  и  не
тронется ничего с места. Фейруз-то осталась, теперь дело в ее руках.  Пришла
она, к примеру, домой после своих ночных похождений, увидела  труп  Алима...
затолкала его в бак, посыпала тем веществом... по отработанной технологии...
   Раздался странный хлюпающий звук, а потом Алена вдруг сорвалась с  дивана
и ринулась в коридор. Вспыхнул свет в крошечном туалете: ее рвало...
   Потом долго лилась вода в ванной, шумел душ.
   Юрий встал с полу: бока ломило  -  сил  нет;  выключил  свет,  присел  на
краешек дивана. Душу ломило еще сильнее... Но он был странно спокоен:  выбор
сделан, а это главное. Теперь знать бы, как поведет себя Алена, какой  выбор
сделала она... Ну что ж, скоро он это узнает. Хотя... какая разница, что она
решила? Не теперь, так потом, рано или поздно - все случится в свой срок,  и
случится именно то, что должно.
   Что-то вдруг трусливо ворохнулось в глубине души - напоследок, -  но  тут
же и заглохло. Нет, нет... обратной дороги нет, ни для него, ни для нее.
   Зашлепали по коридору босые ноги. Алена вошла, ничего не видя в  темноте,
наткнулась на диван и на сидевшего Юрия. Села вроде бы рядом - диван-то  был
совсем маленький, - но на самом деле далеко, так далеко!
   - Давай спать, ладно? - безжизненно пробормотала Алена. - Нет у меня  сил
больше говорить.
   - Сейчас. Только надо одно дело сделать.
   - О господи! Ну какое сейчас еще может быть дело?!
   В голосе ее звенели слезы.
   Юрий молчал. Он точно знал, что прав, что выход у него - да  и  у  нее  -
только один, не ведал сомнений, что пройти им обоим через это  нужно  именно
сейчас, пока стена между ними не затвердела, не зацементировалась, но  вдруг
пересохло почему-то горло. Как найти слова, как сказать?.. И  как  пережить,
если она не поймет?
   - Дело, - выдохнул хрипло. - Дело такое. Я у тебя спросить хотел... Ты  в
монастырь раздумала идти?
   Ее недоумевающий взгляд сквозь темноту - как прикосновение!
   - В монастырь? Да сама не знаю. Я просила  Бога  дать  сегодня  последний
знак - будто мало мне еще знаков! - ну и появилась Инга, а потом ты.  Только
я не знаю, как все это трактовать: "за" или "против".
   - Наверное, "против",  -  поспешно  сказал  Юрий.  -  Еще  чего  спросить
хотел... В монастырь - это из-за... ну, из-за секса? Из-за того, что было  в
Аммане? Чтобы оно не повторялось в твоей жизни?
   - А ты как думаешь? - сухо усмехнулась она. - Мне этого секса... по  гроб
жизни хватит!
   - Ты уверена?
   - В каком смысле? - Голос Алены стал настороженным.
   - В смысле знаков, которые ты попросила. Я думаю, все, что произошло,  не
только для того произошло, чтобы ты сегодня  из  Выксы  уехала  и  оказалась
вдали от монастыря. Ну, чтобы мирские заботы тебя одолели. Я думаю,  главное
не в этом. Главное - в тебе. Ты столько испытала, и тебя это  прошлое  никак
не отпускает, но жизнь идет, и ты не можешь этого не понимать...
   Ох,  как  падало,  обрывалось  сердце,  как  сохли  губы  от  страха  все
испортить, сломать, потерять! Но больше нельзя было топтаться на месте,  уже
пора было сказать все прямо.
   - Я думаю, что люблю тебя. Нет, ты молчи, - вскинулся он,  уловив  легкое
движение в темноте. - Я так Думаю, но тебя это ни к чему  не  обязывает.  Мы
чудом встретились, и все, что нас сводит беспрестанно, - это ведь не  просто
так, это все не зря. Но ты мои чувства можешь разделять или нет - твое дело.
Потом решишь, это не к спеху, в конце концов. Я сейчас вообще-то о другом.
   Вздохнул поглубже - и выпалил:
   - Мне кажется, прежде чем ты все  решишь  окончательно,  определишь  свою
судьбу, нам нужно с тобой лечь в постель и заняться любовью.
   Господи, ну  почему  только  этот  дурацкий  словесный  оборот  сейчас  и
оказался уместен?! Нельзя сказать - "предаться любви", потому что взаимности
между ними нет и вообще неизвестно, счастье это им принесет или  горе.  Речь
идет о чем-то вроде опыта - на той тончайшей грани  души  и  физиологии,  по
одну сторону которой зияет бездна отвращения, зато по другую - сияет высокая
страсть.
   - Почему - нужно? - прошелестела Алена. Юрий невольно перевел дух.
   Сказать правду, он ждал пощечины, или истерики,  или  чего-то  вроде  той
сцены, которая уже разыгрывалась на его глазах в одной из кают  незабвенного
"Салона Каминов".
   - Не знаю, - ответил откровенно. - Чувствую так.
   - Это что... из-за альбома?
   - Да, - ляпнул Юрий, но тотчас спохватился, что  она  может  услышать  за
этим "да", и его даже пот прошиб от страха. - Только не подумай,  будто  эти
картинки  меня  возбудили.  Я  вполне  нормальный  человек,  ничего,   кроме
отвращения, они у меня не вызывают.
   - А, ну понятно, - так же безжизненно, почти беззвучно произнесла  Алена.
- Это ты как бы ради меня стараешься, да? Чтоб  у  бедной  девушки  не  было
комплексов, так, что ли?
   - Отчасти, - признался Юрий. - Но только отчасти. Может, ты забыла, что я
вначале сказал, ну так я и повторить могу!
   Девяносто девять женщин на ее месте с деланным равнодушием спросили бы:
   "А что ты сказал?" Она же только усмехнулась:
   - Ты хочешь прямо сейчас, здесь?
   - Да.
   - А если я не смогу? Или, еще хуже, не сможешь ты? Вспомнишь  то,  что  я
тебе рассказывала, - и...
   - За меня ты, пожалуйста, не беспокойся, - сухо прервал Юрий. - Ну а если
не сможешь ты, значит, нечего не будет.
   - Забавно, - произнесла с отвращением Алена. - Оказывается, я  давно  уже
об этом думала. Казалось бы, ну, по идее, если книжки вспомнить и все такое,
всякую такую психологию, изнасилованная женщина должна получить отвращение к
сексу до конца жизни. И оно у меня было, это отвращение. Но вместе с тем  я,
как выяснилось, думала, что надо попробовать это с другим человеком...  Я  и
про тебя думала - ну, в этом смысле, - еще когда лежала под тремя одеялами в
каюте, помнишь?
   - Помню. Я тоже думал. И тогда, и потом, и еще раньше. Всегда.
   - Как-то дико, наверное, что мы так просто обо всем этом говорим,  да?  -
шепнула Алена. - Это же должно быть... ну...
   - Нам просто не повезло в этом смысле, ни тебе,  ни  мне.  С  любовью  не
повезло. Высохло все в душах,  а  хочется,  чтобы  цвело  и  сияло.  Ну  что
поделаешь, если нам придется начинать с того,  чем  для  многих  других  все
венчается? Вдруг получится!
   Она молчала так долго, что Юрий  уже  почти  уверился,  что  не  дождется
ответа. И вдруг прошептала:
   - Только, пожалуйста, не зажигай свет, хорошо?  Да  у  него  и  в  мыслях
такого не было!
   И вот, в кромешной темноте, под  протяжные  всхрапывания  бабы  Вари,  на
расшатанном старом диване, который - наверное, от изумления - даже  ни  разу
не скрипнул, сначала одетые, а потом постепенно  сбрасывая  с  себя  все  до
последней ниточки, сначала торопливо и неловко, стесняясь  и  вздрагивая,  а
потом все смелее, все горячее, они начали трогать друг друга руками,  губами
и телами, то шепча  что-то  невнятное,  то  погружаясь  в  молчание,  полное
вздохов, и постепенно забыли обо  всем  на  свете,  кроме  себя...  А  когда
распались тяжело дышащие тела, оказалось, что диванчик  слишком  тесен,  так
что им пришлось опять обняться, чтобы заснуть. И одиночеству, которое  вновь
вздумало просунуть меж ними свой обоюдоострый меч, пришлось уныло удалиться.
Тамара Шестакова. Май 1999
 
   Кто рассказал Чужанину?
   Откуда он узнал?
   Эти два вопроса теперь преследовали Тамару.
   Прошло шестнадцать лет. Шестнадцать! У кого  могла  быть  такая  отличная
память, чтобы сохранить в ней случившееся в  Приморских  Тетюшах,  запомнить
то, о чем Тамара, жертва, старалась забыть?
   Ничего, ничего не запомнила она, кроме паскудного шепота Шуньки. Нет, еще
лицо той рыжей, не в меру проницательной медсестры из Уссурийского госпиталя
запомнила. Почему-то их не удавалось забыть, как ни старалась. А  Тамара  ох
как старалась! Год за годом те лица из прошлого вспыхивали перед ней в самые
неподходящие минуты, в самых  неподходящих  местах.  То  она  шарахалась  от
кого-нибудь на записи  передачи  в  сборочном  цеху  Автозавода.  То  метала
ненавидящий взгляд . на попутчика  в  трамвае.  То  вдруг  замирала  посреди
дружеской попойки, почти потеряв сознание от ужаса, потому что перед ней как
бы предстало одно из тех шести лиц...
   Этого  не  могло  быть,  Тамара  слишком  хорошо  понимала,  сколь   мала
вероятность такого  совпадения:  чтобы  парень,  служивший  в  Приморье,  на
Дальнем Востоке, оказался на Волге, в Нижнем. И  чтобы  они  еще  непременно
столкнулись нос к носу!
   С другой стороны, всем известно, что на свете возможны самые  невероятные
совпадения. Но судьба не может подложить ей второй раз такую свинью,  просто
не может!
   С каждым месяцем и с каждым годом Тамаре  все  легче  удавалось  убеждать
себя в этом. Ее ли усилия ("Не вспоминать! Забыть!") сыграли  свою  роль,  а
может, просто милосердное время делало свое дело, однако все реже призрак из
ее прошлого вдруг переходил рядом с ней улицу, или вел такси, в которое  она
садилась, или ужинал за соседним столиком в "России". Столько лет, конечно!
   Теперь она, даже постаравшись, не могла бы восстановить  в  памяти  облик
солдат или, например, врачей и сестер госпиталя. Так,  маячили  на  обочинах
сознания  незначительные  детали  вроде  рыжих,  вздыбленных  начесом  волос
госпитальной медсестры, да капель пота, падающих с Шунькиного  лба,  да  его
отражения в застекленном портрете какого-то там вождя...
   Много лет Тамара была просто счастлива  такой  забывчивостью,  но  теперь
проклинала себя за нее. Какой-то враг, враг из прошлого был рядом с ней.  Он
подобрался совсем близко, выжидая случая, чтобы ужалить, как змея из засады.
Он и ужалил, а Тамара только и могла,  что  хвататься  за  укушенное  место,
корчиться от боли, бестолково вертя головой: откуда, кто, почему?!
   Почему, за что - такие привычные, в зубах навязшие вопросы...  И  нет  на
них ответа у судьбы.
   А вот просто так, ни за что! Ей ли,  журналистке  Тамаре  Шестаковой,  не
знать, что наши  радости  и  горести,  наши  беды  и  боль  для  большинства
окружающих, даже самых близких к нам людей, ничего  не  значат,  это  только
незначительная запинка на их жизненном пути, повод  для  развлечения  -  вот
именно, для развлечения, пусть они и делают вид даже перед собой, будто  это
их огорчает!
   Кто-то болтанул языком - просто так, от нечего делать, может  быть,  даже
не по злобе. "Тамара Шестакова? А это не та жена Валерки Шестакова,  который
служил где-то у черта на куличках, в Приморье, и там застрелился? И  знаете,
почему?.." В конце концов, правда  о  смерти  Валерия  могла  дойти  до  его
друзей.
   Хотя если  даже  осталась  тайной  от  сестры...  А  может  быть,  Тамара
недооценила свою золовку? Может быть, та и правда  что-то  откуда-то  знает,
поэтому и ведет себя с Тамарой так...
   Нет, зря, зря, никак Валентина себя не  ведет,  она  всегда  роднилась  с
Тамарой, всегда считала ее снохой. Обожала  племянника,  и  если  кто-то  не
давал этим отношениям сделаться еще теплее, так это  сама  Тамара.  Все-таки
Валентина была слишком похожа на брата, и  стоило  только  поглядеть  в  эти
серо-зеленые глаза, как вспоминался опасный прищур Валерия, его перекошенный
злобой красивый рот...
   При чем тут рот? Глаза! Все дело в глазах!
   Тамара вскочила с тахты, на которой  лежала,  закутавшись  в  старенький,
вытертый, но такой теплый и любимый плед, и подошла к балконной двери.
   Снизу, от входа в подъезд, поднимался душный аромат сирени - ночь обещала
быть безлунной, облачной. Серые тени бежали по черному небу, ветер перебирал
молодую листву. Какой несусветный в этом году май, студеный,  неприветливый!
Но все равно - природа берет свое, трава прикрыла  выстуженную  землю,  и  в
свой срок оделись листвой деревья,  и  даже  сирень  распустилась,  вон  как
пахнет. А из угла двора доносится чуть уловимый  горьковатый  запах  полыни,
которая растет себе  и  растет,  несмотря  на  то  что  в  прошлом  году  ее
безжалостно рубили под корень...
   В прошлом году, эва хватила! Мало ли что было в прошлом году!
   Роман так и не перезвонил, так и не  пришел.  Обиделся.  Привычная  тоска
ужалила в сердце, но Тамара не дала ей воли.  Ладно,  как-нибудь  помирятся,
Роман хоть и обрел желанную финансовую  независимость,  хоть  и  стал  почти
своим в рекламных кругах Нижнего, а все-таки ему еще нужны поддержка Тамары,
ее старые связи. Помирятся! Только вот вопрос, как  он  поведет  себя,  если
узнает то, что знает теперь о Тамаре Чужанин?
   Ну, Глеб, может быть, и  не  станет  трепать  языком.  Скорее  всего  эти
сведения вырвались у него под горячую руку, от злости, ведь какой  враг  ему
Тамара? Так, мелочь. Но тот, кто сболтнул  ему...  где  гарантия,  что  этот
человек не сболтнул и кому-то другому, что  информация  о  позорном  прошлом
Тамары Шестаковой не пошла, как круги по воде?
   Да ну, глупости, она преувеличивает значимость этой информации!  Даже  ее
лютая врагиня Римка Поливанова вряд  ли  додумается  брякнуть  статеечку  на
такую тему в своем "Губошлепе", овладей она, к  примеру,  этими  сведениями.
Слишком давно это было и слишком непохоже на правду. Кому сейчас  есть  дело
до тайн шестнадцатилетней давности?
   Нет, есть человек, которому дело определенно есть. И это отнюдь не Роман.
Вернее, два человека. Олег и Валентина. Ее сын и сестра ее  покойного  мужа,
который не был отцом этого сына.
   Вдруг вспомнилась  одна  сцена,  показавшаяся  прежде  незначительной,  а
теперь... И не поймешь, как к ней теперь относиться!
   Было это в конце  апреля.  Валентина  приехала,  чтобы  забрать  Олега  в
Лысково, и когда Тамара вернулась домой, они уже сидели  на  кухне,  азартно
резались в подкидного и пили чай с домашним пирогом.
   Тамара изобразила улыбку, хотя настроение у нее сразу испортилось.
   Во-первых,  она  ждала  Валентину  только  завтра,  а  сегодняшний  вечер
намеревалась провести с Романом. Теперь на этих замыслах придется  поставить
крест, и еще надо будет улучить минуту оторваться от  вездесущей  золовки  и
позвонить в мастерские, где был общий на всех аппарат, предупредить, что  не
придет, а потом мучиться догадками, где и с кем он проводит вечер,  а  может
быть, и ночь.
   Во-вторых, она ненавидела карты вообще, а игру в дурака - в  особенности.
Ей самой всю жизнь не хватало времени, и  пустая  трата  этого  драгоценного
времени другими людьми  казалась  Тамаре  непростительным  расточительством.
В-третьих, придется есть этот  Валентинин  пирог:  слишком  жирный,  слишком
тяжелый, с острой мясной начинкой. Пирог этот потом долго будет лежать комом
в Тамарином чувствительном желудке.  В-четвертых...  в-четвертых,  у  Тамары
всегда непроизвольно портилось настроение, когда она видела сына. Ну  ничего
она не могла поделать с  собой,  особенно  после  того,  как  обнаружила  ту
картонную коробку с портретом Валерия и письмами Олега к нему!
   Но чему научилась Тамара Шестакова в этой жизни, так это умению виртуозно
скрывать свои чувства от неприятных ей людей. Поэтому  она  расцеловалась  с
Валентиной и чмокнула в щеку Олега, не забыв привычно поинтересоваться,  как
прошел его день, и привычно не услышав ответа. Потом налила  себе  остывшего
чаю, отрезала такой тоненький, насколько позволяли приличия, ломтик пирога и
уселась на другом конце стола, со снисходительной (это ей так казалось, а на
самом деле - кривой, кривее некуда!) улыбкой поглядывая  на  картежников.  В
одном ей повезло: Олегу, похоже, надоело проигрывать, и он смешал карты.
   - Ну, вот! - обиделась Валентина. - Как тетка в дураках - это пожалуйста,
а как сам - тяни назад, да? А я ведь все твои мухлеванья вытерпела, все твое
жульничество.
   - Жульничест