е
удивляться, как же остается не замеченным нами обладание наилучшим из
знаний.

Далее, как можно будет узнать, из каких [элементов] состоит [сущее] и как
это станет ясным? В этом тоже ведь есть затруднение. В самом деле, здесь
можно спорить так же, как и о некоторых слогах: одни говорят, что za
состоит из d, s и и, а другие утверждают, что это другой звук, отличный от
известных нам звуков.

Кроме того, как можно знать то, чти воспринимается чувствами, не имея
такого восприятия? И однако же, это было бы необходимо, если элементы, из
которых состоят все вещи (подобно тому как составные звуки состоят из
элементов, свойственных лишь звуку), были бы одними и теми же.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Уже из ранее сказанного ясно, что все философы ищут, по-видимому, те
причины, которые обозначены нами в сочинении о природе, и что помимо этих
причин мы не могли бы указать ни одной. Но делают они это нечетко. И хотя в
некотором смысле все эти причины раньше указаны, однако в некотором смысле
отнюдь нет. Ибо похоже на лепет то, что говорит обо всем прежняя философия,
поскольку она была молода и при своем начале. Ведь даже Эмпедокл говорит,
что кость существует через соотношение, а это у него суть ее бытия и
сущность ее. Но подобным же образом должны быть таким соотношением и плоть,
и всякая другая вещь, или же никакая вещь. Ибо через соотношение должны
существовать и плоть, и кость, и всякая другая вещь, а не через материю, о
которой говорит Эмпедокл, - через огонь, землю, воду и воздух. Но с этим он
необходимо бы согласился, если бы так стал говорить кто-то другой, сам же
он этого отчетливо не утверждал.

Такого рода вопросы выяснялись и раньше. А все, что по этим же вопросам
может вызвать затруднения, мы повторим. Ибо, быть может, через их
устранение мы найдем путь для устранения последующих затруднений.



КНИГА ВТОРАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Исследовать истину в одном отношении трудно, в другом легко. Это видно из
того, что никто не в со стоянии достичь ее надлежащим образом, но и не
терпит полную неудачу, а каждый говорит что-то о природе и поодиночке,
правда, ничего или мало добавляет к истине, но, когда все это складывается,
получается заметная величина. Поэтому если дело обстоит примерно так, как у
нас говорится в пословице: "Кто же не попадет в ворота [из лука]?", то в
этом отношении исследовать истину легко; однако, что, обладая некоторым
целым, можно быть не в состоянии владеть частью,-это показывает трудность
исследования истины.

Но поскольку трудность двоякая, причина ее, быть может, не в вещах, а в нас
самих: действительно, каков дневной свет для летучих мышей, таково для
разума в нашей душе то, что по природе своей очевиднее всего. И справедливо
быть признательным не только тем, чьи мнения мы можем разделить, но и тем,
кто высказался более поверхностно: ведь и они в чем-то содействовали
истине, упражняя до нас способность [к познанию]. В самом деле, если бы не
было Тимофея, мы не имели бы многих лирических песен; а если бы не было
Фринида, то не было бы Тимофея. То же можно сказать и о тех, кто говорил об
истине, - от одних мы позаимствовали некоторые мнения, а благодаря другим
появились эти.

Верно также и то, что философия называется знанием об истине. В самом деле,
цель умозрительного знания - истина, а цель знания, касающегося
деятельности, - дело: ведь люди деятельные даже тогда, когда они
рассматривают вещи, каковы они, исследуют

не вечное, а вещь в ее отвошевии к чему-то и в настоящее время. Но мы не
знаем истины, не зная причины. А из всех вещей тем или иным свойством в
наибольшей степени обладает та, благодаря которой такое же свойство присуще
и другим; например, огонь наиболее тепел, потому что он и для других вещей
причина тепла. Так что и наиболее истинно то, что для последующего есть
причина его истинности. Поэтому и начала вечно существующего всегда должны
быть наиболее истинными: они ведь истинны не временами и причина их бытия
не в чем-то другом, а, наоборот, они сами причина бытия всего остального;
так что в какой мере каждая вещь причастна бытию, в такой и истине.

.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Ясно во всяком случае, что имеется некоторое начало и что причины
существующего не беспредельны - ни в смысле беспредельного ряда, ни по
виду. В самом деле, не может одно возникать из другого как из материи
беспредельно, например: плоть из земли, земля из воздуха, воздух из огня, и
так безостановочно; точно так же и то, откуда начало движения, ас
составляет беспредельного ряда, например так, что человек приведен в
движение воздухом, воздух - солнцем, солнце - враждой, и так далее без
конца. Подобным же образом и цель не может идти в бесконечность - хождение
ради здоровья, здоровье ради счастья, сча- стье ради чего-то еще, и так
беспрестанно одно ради другого. И точно так же дело обстоит и с сутью бытия
вещи. Ибо в отношении средних [звеньев], вне которых имеется что-то
последнее и что-то предшествующее, предшествующее необходимо должно быть
причиной последующего. Если нам надо сказать, что из этих трех есть
причина, то мы укажем первое, во всяком случае не последнее, ибо то, что в
конце, ни для чего не есть причина; во и не среднее, ибо оно причина только
одного (при этом не имеет никакого значения, будет ли одно среднее или
больше, бесконечное ли множество средних [звеньев] или конечное). У
беспредельного в этом смысле и у беспредельного вообще все части одинаково
средние, вплоть до ныне рассматриваемой; так что если нет ничего первого,
то вообще нет никакой причины.

Но точно так же и по направлению вниз нельм идти в бесконечность, если по
направлению вверх имеется начало, так, чтобы из огня возникала вода, из
воды - земля, и так беспрестанно какой-нибудь другой род. В самом деле, в
двух смыслах можно говорить, что одно возникает из другого (помимо тех
случаев, когда "одно из другого" означает "одно после другого", например
олимпийские игры "из" истмийских): или так, как из мальчика, который
изменяется, - взрослый мужчина, или так, как воздух из воды. Говоря "как
взрослый мужчина из мальчика", мы имеем в виду "как возникшее - из того,
что прежде возникало, или завершенное - из того, что прежде завершалось"
[здесь всегда есть что-то промежуточное: как между бытием и небытием -
возникновение, так и возникающее - между сущим и не-сущим; ведь учащийся -
это становящийся знаток, и именно это мы имеем в виду, когда говорим, что
"из" учащегося возникает знаток). А "как из воздуха - вода" означает
возникновение через уничтожение одного из них. Поэтому в первом случае нет
взаимного перехода, и взрослый мужчина не становится мальчиком (ибо здесь
из возникновения возникает не то, что находится в возникновении, а то, что
существует после возникновения; и точно так же день - "из" утра, потому что
день - после утра, и поэтому утро не может возникать из дня). А во втором
случае имеет место взаимный переход. Но и в том и в другом случае
невозможно идти в бесконечность. Действительно, в первом случае
промежуточное необходимо имеет конец, а во втором одно переходит в другое;
причем уничтожение одного из них есть возникновение другого.

Вместе с тем первое, будучи вечным, не может уничтожиться; в самом деле,
так как возникновение по направлению вверх не беспредельно, то необходимо,
чтобы не было вечным то, из чего как из первого возникло что-то через его
уничтожение.

Далее, "то, ради чего", - это конечная цель, а конечная цель - это не то,
что существует ради другого, а то, ради чего существует другое; так что
если будет такого рода последнее, то не будет беспредельного движения; если
же нет такого последнего, то не будет конечной цели. А те, кто признает
беспредельное [движение] , невольно отвергают благо как таковое; между тем
никто не принимался бы за какое-нибудь дела, если бы не намеревался прийти
к какому-нибудь пределу. И не было бы ума у поступающих так, ибо тот, кто
наделен умом, всегда действует ради чего-то, а это нечто-предел, ибо
конечная цель есть предел.

Но точно так же и суть бытия вещи нельзя сводить к другому определению,
более пространному: ведь предшествующее определение всегда есть определение
в большей мере, а последующее-вот; если же первое не есть определение сути
бытия вещи, то еще менее последующее. Далее, те, кто так утверждает,
уничтожают знание: ведь невозможно знать, пока не доходят до неделимого. И
познание [в таком случае] невозможно, ибо как можно мыслить то, что
беспредельно в этом смысле? Ведь здесь дело не так обстоит, как с линией, у
которой деление, правда, может осуществляться безостановочно, но которую
нельзя помыслить, не прекратив его; так что, кто хочет обозреть ее в
беспредельной делимости, тот не может исчислять ее отрезки. Но в движущейся
вещи необходимо мыслить и материю. И ничто беспредельное не может иметь
бытие; а если и не так, то во всяком случае существо (to einai)
беспредельного не беспредельно.

С другой стороны, если бы были беспредельны по количеству виды причин, то и
в этом случае не было бы возможно познание: мы считаем, что у нас есть
знание тогда, когда мы познаем причины; а беспредельно прибавляемое нельзя
пройти в конечное время.

.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Усвоение преподанного зависит от привычек слушателя; какие у нас сложились
привычки, такого изложения мы и требуем, и то, что говорят против
обыкновения, кажется неподходящим, а из-за непривычности - более непонятным
и чуждым, ибо привычное более понятно. А какую силу имеет привычное,
показывают законы, в которых то, что выражено в форме мифов и по-детски
просто, благодаря привычке имеет большую силу, нежели знание самих законов.
Одни не воспринимают преподанного, если излагают математически, другие-если
не приводят примеров, третьи требуют, чтобы приводилось свидетельство
поэта. И одни хотят, чтобы все излагалось точно, а других точность тяготит
или потому, что они не в состоянии связать [одно с другим], или потому, что
считают точность мелочностью. В самом деле, есть у точности что-то такое,
из-за чего она как в делах, так и в рассуждениях некоторым кажется
низменной. Поэтому надо приучиться к тому, как воспринимать каждый предмет,
ибо нелепо в одно и то же время искать и звание, и способ его усвоения.
Между тем нелегко достигнуть даже и одного из них.

А математической точности нужно требовать не для всех предметов, а лишь для
нематериальных. Вот почему этот способ не подходит для рассуждающего о
природе, ибо вся природа, можно сказать, материальна. А потому надлежит
прежде всего рассмотреть, что такое природа. После этого станет ясным и то,
чем занимается учение о природе, <есть ли исследование причин и начал дело
одной или нескольких наук>.


КНИГА ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Для искомой нами науки мы должны прежде всего разобрать, что прежде всего
вызывает затруднения; это, во-первых, разные мнения, высказанные некоторыми
о началах, и, во-вторых, то, что осталось до сих пор без внимания. А
надлежащим образом разобрать затруднения полезно для тех, кто хочет здесь
преуспеть, ибо последующий успех возможен после устранения предыдущих
затруднений и узел нельзя развязать, не зная его. Затруднение же в мышлении
и обнаруживает такой узел в предмете исследования; поскольку мышление
находится в затруднении, оно испытывает такое же состояние, как те, кто во
что-то закован,- в том и в другом случае невозможно двинуться вперед.
Поэтому необходимо прежде рассмотреть все трудности как по только что
указанной причине, так и потому, что те, кто исследует, не обращая внимания
прежде всего на затруднения, подобны тем, кто не знает, куда идти, и им,
кроме того, остается даже неизвестным, нашли ли они то, что искали, или
нет: это потому, что для такого человека цель не ясна, тогда как для того,
кто разобрался в затруднениях, она ясна. Далее, лучше судит, несомненно,
тот, кто выслушал--словно тех, кто ведет тяжбу,- все оспаривающие друг
друга рассуждения.

Так вот, первое затруднение относительно тех начал, которые мы разобрали
вначале, заключается в том, исследует ли причины одна или многие науки и
должна ли искомая нами наука уразуметь только первые начала сущности, или
ей следует заниматься и теми началами, из которых все исходят в
доказательстве, как, например, выяснить, возможно ли в одно и то же время
утверждать и отрицать одно и то же или нет, и тому подобное. И если имеется
в виду наука о сущности, то рассматривает ли все сущности одна наука или
несколько, и если несколько, то однородны ли они, или же одни следует
называть мудростью, а другие - по-иному. И вот что еще необходимо
исследовать существуют ли одни только чувственно воспринимаемые сущности
или также другие помимо них, и [если также другие], то имеются ли такие
сущности только одного вида или их несколько родов, как полагают те,
например, кто признает Эйдосы, а также математические предметы как
промежуточные между Эйдосами и чувственно воспринимаемыми вещами. Эти вот
вопросы надлежит, как мы утверждаем, рассмотреть, а также вопрос о том,
касается ли исследование одних лишь сущностей или также привходящих
свойств, которые сами по себе им присущи. Кроме того, относительно
тождественного и различного, сходного и несходного, <одинаковости> и
противоположности, а также предшествующего и последующего и всего тому
подобного, что пытаются рассматривать диалектики, исходя лишь из
правдоподобного, следует спросить: какой науке надлежит рассмотреть все
это? И далее, также относительно привходящих свойств, которые сами по себе
им присущи, не только что такое каждое из них, но и противоположно ли
одному [лишь] одно. Точно так же, есть ли указанные выше начала и элементы
роды или же они составные части, на которые делится всякая вещь? И если они
роды, то те ли, что как последние сказываются о единичном (atomos), или
первые, например, живое ли существо или человек начало и кому из них бытие
присуще в большей мере по сравнению с отдельным существом? Но главным
образом нужно рассмотреть и обсудить вопрос: имеется ли кроме материи
причина сама по себе или нет, и существует ли такая причина отдельно или
нет, а также одна ли она или имеется большее число таких причин? Также:
существует ли или нет что-то помимо составного целого (а о составном целом
я говорю, когда что-то сказывается о материи) или же для одних вещей
существует, для других нет, и [в последнем случае] что это за вещи? Далее,
ограниченны ли начала по числу или по виду - и те, что выражены в
определениях, и те, что относятся к субстрату, - а также имеют ли
преходящее и непреходящее одни и те же начала пли различные, и все ли
начала непреходящи или же начала преходящих вещей преходящи? Далее, самый
трудный и недоуменный вопрос: есть ли единое и сущее, как это утверждали
пифагорейцы и Платон, не нечто иное, а сущность вещей, или же это не так, а
в основе лежит нечто иное, например, как утверждает Эмпедокл, дружба, а
другие указывают: кто-огонь, кто-воду или воздух? И кроме того, есть ли
начала нечто общее или они подобны единичным вещам, и существуют ли они в
возможности или в действительности? И далее, существуют ли они иначе, чем в
отношении движения? Ведь и этот вопрос представляет большое затруднение.
Кроме того, есть ли числа, линии, фигуры и точки некие сущности или нет, а
если сущности, то существуют ли они отдельно от чувственно воспринимаемых
вещей или же находятся в них? По всем этим вопросам не тельно трудно
достичь истины, но и нелегко надлежащим образом выяснить связанные с ними
затруднения.

.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Итак, прежде всего надлежит разобрать вопрос, поставленный нами вначале:
исследует ли все роды причин одна или многие науки?

С одной стороны, как может быть делом одной науки - познавать начала, если
они не противоположны друг другу? И кроме того, многим из существующих
вещей присущи не все начала. В самом деле, каким образом может начало
движения или благо как таковое существовать для неподвижного, раз все, что
есть благо, само по себе и по своей природе есть некоторая цель и постольку
причина, поскольку ради него и возникает и существует другое, цель же и
"то, ради чего" - это цель какого-нибудь действия, а все действия сопряжены
с движением? Так что в неподвижном не может быть ни этого начала, ни
какого-либо блага самого по себе. Поэтому в математике и не доказывается
ничего через посредство этой причины, и ни в одном доказательстве не
ссылаются здесь на то, что так лучше или хуже, да и вообще ничего подобного
никому здесь даже на ум не приходит. Вот почему некоторые софисты, например
Аристипп, относились к математике пренебрежительно: в остальных искусствах,
мол, даже в ремесленнических, например в плотничьем и сапожном, всегда
ссылаются на то, что так лучше или хуже, математическое же искусство
совершенно не принимает во внимание хорошее и дурное.

С другой стороны, если существуют многие науки о причинах, одна - об одном
начале, другая - о другом, то какую из них надо признать искомой нами
наукой и кого из тех, кто владеет этими науками, считать наилучшим знатоком
искомого предмета? Ведь вполне возможно, что для одного и того же имеются
все виды причин; например, у дома то, откуда движение, - строительное
искусство и строитель; "то, ради чего"- сооружение; материя-земля и камни;
форма-замысел дома (logos). И если исходить из того, что было раньше
определено по вопросу, какую из наук следует называть мудростью, то имеется
основание называть каждую из этих наук. Действительно, как самую главную и
главенствующую науку, которой все другие науки, словно рабыни, не смеют
прекословить, следовало бы называть мудростью науку о цели и о благе (ибо
ради них существует другое). А поскольку мудрость была определена как наука
о первых причинах и о том, что наиболее достойно познания, мудростью надо
бы признать науку о сущности. В самом деле, из тех, кто поразному знает
один и тот же предмет, больше, по нашему мнению, знает тот, кто знает, что
такое этот предмет по его бытию, а не по его небытию; из тех же, кто
обладает таким знанием, знает больше, чем другой, и больше всего тот, кто
знает суть вещи, а не тот, кто знает, сколь велика она или какого она
качества, или чти она способна по своей природе делать или претерпевать; а
затем и в других случаях мы полагаем, что обладаем знанием чего-то, в том
числе и того, для чего имеются доказательства, когда нам известно, чти оно
такое (например, что такое превращение в квадрат: это нахождение средней
[пропорциональной]; так же обстоит дело и в остальных случаях). С другой
стороны, относительно того или другого возникновения и действия, как и
относительно всякого изменения, мы считаем себя знающими, когда знаем
начало движения. А оно начало, отличное от цели и противоположное ей. Таким
образом, можно подумать, что исследование каждой из этих причин есть дело
особой науки.

Равным образом спорен и вопрос о началах доказательства, имеется ли здесь
одна наука или больше. Началами доказательства я называю общепринятые
положения, на основании которых все строят свои доказательства, например
положение, что относительно чего бы то ни было необходимо или утверждение,
или отрицание и что невозможно в одно и то же время быть и не быть, а также
все другие положения такого рода; так вот, занимается ли этими положениями
та же наука, которая занимается сущностью, или же другая, и если не одна и
та же, то какую из них надо признать искомой нами теперь? Полагать, что ими
занимается одна наука, нет достаточных оснований. Действительно, почему
уразумение этих положений есть особое дело геометрии, а не дело какой бы то
ни было другой науки? Поэтому если оно в одинаковой мере относится ко
всякой отдельной науке, а между тем не может относиться ко всем наукам, то
познание этих начал не есть особое дело ни прочих наук, ни той, которая
познает сущности.

Кроме того, в каком смысле возможна наука о таких началах? Что такое каждое
из них, это мы знаем и теперь (по крайней мере и другие искусства
пользуются