ридерживался такого взгляда, в то же время признали
причину совершенства [в вещах] первоначалом существующего, и притом таким,
от которого существующее получает движение.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Можно предположить, что Гесиод первый стал искать нечто в этом роде или еще
кто считал любовь или вожделение началом, например Парменид: ведь и он,
описывая возникновение Вселенной, замечает: Всех богов первее Эрот был ею
замышлен. А по словам Гесиода: Прежде всего во Вселенной Хаос зародился, а
следом широкогрудая Гея. Также - Эрот, что меж всех бессмертных богов
отличается, ибо должна быть среди существующего некая причина, которая
приводит в движение вещи и соединяет их. О том, кто из них первый высказал
это, пусть позволено будет судить позже; а так как в природе явно было и
противоположное хорошему, и не тальке устроенность и красота, но также
неустроенности и уродство, причем плохого было больше, чем хорошего, и
безобразного больше, чем прекрасного, те другой ввел дружбу и вражду,
каждую как причина одного из них. В самом деле, если следовать Эмпедокла и
постичь его слова по смыслу, а не по тому, что or туманно говорит, то
обнаружат, что дружба есть причина благого, а вражда - причина злого. И
потому если сказать, что в некотором смысле Эмпедокл - в притом первый -
говорит о зле и благо как о началах, то это, пожалуй, будет сказано верно,
если тальке причина всех благ - само благо, а причина зол - зло.

Итак, упомянутые философы, как мы утверждаем до сих пор явно касались двух
причин из тех, что мы различили в сочинении о природе, - материю и то
откуда движение, к тому же нечетко и без какой-либо уверенности, так, как
поступают в сражении необу ченные: ведь и они, поворачиваясь во все
стороны, наносят иногда хорошие удары, но не со знанием дела; и точно так
же кажется, что и эти философы не знают что они говорят, ибо совершенно
очевидно, что ом почти совсем не прибегают к своим началам, разве что в
малой степени. Анаксагор рассматривает ум как орудие миросозидания, и когда
у него возникает затруднение, по какой причине нечто существует по
необходимости, он ссылается на ум, в остальных же случаях об объявляет
причиной происходящего все что угодно только не ум. А Эмпедокл прибегает к
причинам больше, чем Анаксагор, но и то недостаточно, и при этом не
получается у него согласованности. Действительно, часто у него дружба
разделяет, а вражда соединяет. Ведь когда мировое целое через вражду
распадается на элементы, огонь соединяется в одно, и так же каждый из
остальных элементов. Когда же элементы снова через дружбу соединяются в
одно, частицы каждого элемента с необходимостью опять распадаются.

Эмпедокл, таким образом, в отличие от своих предшественников первый
разделил эту [движущую] причину, признал не одно начало движения, а два
разных, и притом противоположных. Кроме того, он первый назвал четыре
материальных элемента, однако он толкует их не как четыре, а словно их
только два: с одной стороны, отдельно огонь, а с другой - противоположные
ему земля, воздух и вода как естество одного рода. Такой вывод можно
сделать, изучая его стихи.

Итак, Эмпедокл, как мы говорим, провозгласил такие начала и в таком
количестве. А Левкипп и его последователь Демокрит признают элементами
полноту и пустоту, называя одно сущим, другое не-сущим, а именно: полное и
плотное - сущим, а пустое и <разреженное> - не-сущим [поэтому они и
говорят, что сущее существует нисколько не больше, чем не-сущее, потому что
и тело существует нисколько не больше, чем пустота), а материальной
причиной существующего они называют и то и другое. И так же как те, кто
признает основную сущность единой, а все остальное выводит из ее свойств,
принимая разреженное и плотное за основания [archai) свойств [вещей], так и
Левкипп и Демокрит утверждают, что отличия [атомов] суть причины всего
остального. А этих отличий они указывают три: очертания, порядок и
положение. Ибо сущее, говорят они, различается лишь "строем",
"соприкосновением") и "поворотом"; из них "строй" - это очертания,
"соприкосновение" - порядок, "поворот" - положение; а именно: А отличается
от N очертаниями, AN от NA - порядком, Ъ от N - положением. А вопрос о
движении, откуда или каким образом оно у существующего, и они подобно
остальным легкомысленно обошли.

Итак, вот, по-видимому, до каких пределов, как мы сказали, наши
предшественники довели исследование относительно двух причин.

ГЛАВА ПЯТАЯ

В это же время и раньше так называемые пифагорейцы, занявшись математикой,
первые развили ее и, овладев ею, стали считать ее начала началами всего
существующего. А так как среди этих начал числа от природы суть первое, а в
числах пифагорейцы усматривали [так им казалось) много сходного с тем, что
существует и возникает, - больше, чем в огне, земле и воде [например,
такое-то свойство чисел есть справедливость, а такое-то - душа и ум, другое
- удача, и, можно сказать, в каждом из остальных случаев точно так же); так
как, далее, они видели, что свойства и соотношения, присущие гармонии,
выразимы в числах; так как, следовательно, им казалось, что все остальное
по своей природе явно уподобляемо числам и что числа - первое во всей
природе, то они предположили, что элементы чисел суть элементы всего
существующего и что все небо есть гармония и число. И все, что они могли в
числах и гармониях показать согласующимся с состояниями и частями неба и со
всем мироустроением, они сводили вместе и приводили в согласие друг с
другом; и если у них где-то получался тот или иной пробел, то они
стремились восполнить его, чтобы все учение было связным. Я имею в виду,
например, что так как десятка, как им представлялось, есть нечто
совершенное и охватывает всю природу чисел, то и движущихся небесных тел,
по их утверждению, десять, а так как видно только девять, то десятым они
объявляют "противоземлю". В другом сочинении мы это разъяснили подробнее. А
разбираем мы это ради того, чтобы установить, какие же начала они полагают
и как начала эти подходят под упомянутые выше причины. Во всяком случае
очевидно, что они число принимают за начало и как материю для
существующего, и как [выражение] его состояний и свойств, а элементами
числа они считают четное и нечетное, из коих последнее - предельное, а
первое - беспредельное; единое же состоит у них из того и другого (а
именно: оно четное и нечетное), число происходит из единого, а все небо,
как было сказано, - это числа.

Другие пифагорейцы утверждают, что имеется десять начал, расположенных
попарно: предел и беспредельное, нечетное и четное, единое и множество,
правое и левое, мужское и женское, покоящееся и движущееся, прямое и
кривое, свет и тьма, хорошее и дурное, квадратное и продолговатое. Такого
же мнения, по-видимому, держался и Алкмеон из Кретона, и либо он
заимствовал это учение у тех пифагорейцев, либо те у него. Ведь Алкмеон
достиг зрелого возраста, когда Пифагор был уже стар, а высказался он
подобно им. Он утверждает, что большинство свойств, с которыми сталкиваются
люди, образуют пары, имея в виду в отличие от тех пифагорейцев не
определенные противоположности, а первые попавшиеся, например: белое -
черное, сладкое - горькое, хорошее - дурное, большое - малое. Об остальных
же противоположностях он высказался неопределенно, пифагорейцы же прямо
указали, сколько имеется противоположностей и какие они.

Итак, и от того и от другого учения мы можем почерпнуть, что
противоположности суть начала существующего; но сколько их и какие они -
это мы можем почерпнуть у одних только пифагорейцев. Однако, как можно эти
начала свести к указанным выше причинам, это у них отчетливо не разобрано,
но, по-видимому, они определяют элементы как материальные ибо, говорят они,
из этих элементов как из составных частей и образована сущность.

Итак, на основании сказанного можно в достаточной степени судить об образе
мыслей древних, указывавших больше одного элемента природы. Есть, однако, и
такие, которые высказались о Вселенной как с единой природе, но не все
одинаково - ни в смысле убедительности сказанного, ни в отношении существа
дела [kataten physin). Правда, рассуждать о них вовсе не уместно теперь,
когда рассматриваем причины [ибо они говорят о едином не так, как те
размышляющие о природе философы, которые, хотя и принимают сущее за единое,
тем не менее, выводя [Вселенную] из единого как из материи, присоединяют [к
единому] движение, по крайней мере когда говорят о происхождении Вселенной,
а эти утверждают, что она неподвижна). Но вот что во всяком случае подходит
к настоящему исследованию. Парменид, как представляется, понимает единое
как мысленное [logos), а Мелисс-как материальное. Поэтому первый говорит.
что оно ограниченно, второй - что оно беспредельно; а Ксенофан, который
раньше их (ибо говорят, что Парменид был его учеником) провозглашал
единство, ничего не разъяснял и, кажется, не касался природы единого ни в
том, ни в другом смысле, а, обращая свои взоры на все небо, утверждал, что
единое - это бог. Этих философов, если исходить из целей настоящего
исследования, надлежит, как мы сказали, оставить без внимания, .притом
двоих, а именно Ксенофана и Мелисса, даже совсем - как мыслящих более
грубо; что же касается Парменида, то он, кажется, говорит с большей
проницательностью. Полагая, что наряду с сущим вообще нет никакого
не-сущего, он считает, что с необходимостью существует [только] одно, а
именно сущее, и больше ничего (об этом мы яснее сказали в сочинении о
природе). Однако, будучи вынужден сообразоваться с явлениями и признавая,
что единое существует как мысленное, а множественность - как чувственно
воспринимаемое, он затем устанавливает две причины или два начала - теплое
и холодное, словно говорит об огне и земле; а из этих двух он к сущему
относит теплое, а другое начало - к несущему.

Итак, вот что мы почерпнули из сказанного ранее и у мудрецов, уже
занимавшихся выяснением этого вопроса: от первых из них - что начало
телесное (ведь вода, огонь и тому подобное суть тела), причем от одних -
что телесное начало одно, а от других - что имеется большее число таких
начал, но и от тех и от других - что начала материальные; а некоторые
принимали и эту причину, и кроме нее ту, откуда движение, причем одни из
них признавали одну такую причину, а другие - две.

Таким образом, до италийцев, и не считая их, остальные высказывались о
началах довольно скудно, разве что, как мы сказали, они усматривали две
причины, и из них вторую - ту, откуда движение, некоторые признают одну, а
другие - две. Что же касается пифагорейцев, то они точно так же утверждали,
что есть два начала, однако присовокупляли - и этим их мнение отличается от
других, - что предел, беспредельное и единое не какие-то разные естества,
как, например, огонь или земля или еще что-то в этом роде, а само
беспредельное и само единое есть сущность того, о чем они сказываются, и
потому число есть сущность всего. Вот как они прямо заявляли об этом, и
относительно сути вещи они стали рассуждать и давать ей определение, но
рассматривали ее слишком просто. Определения их были поверхностны, и то, к
чему прежде всего подходило указанное ими определение, они и считали
сущностью вещи, как если бы кто думал, что двойное и два одно и то же
потому, что двойное подходит прежде всего к двум. Однако бесспорно, что
быть двойным и быть двумя не одно и то же, иначе одно было бы многим, как
это у них и получалось. Вот то, что можно почерпнуть у более ранних
философов и следующих за ними.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

После философских учений, о которых шла речь, появилось учение Платона, во
многом примыкающее к пифагорейцам, но имеющее и свои особенности по
сравнению с философией италийцев. Смолоду сблизившись прежде всего с
Кратилом и гераклитовскими воззрениями, согласно которым все чувственно
воспринимаемое постоянно течет, а знания о нем нет, Платон и позже держался
таких же взглядов. А так как Сократ занимался вопросами нравственности,
природу же в целом не исследовал, а в нравственном искал общее и первый
обратил свою мысль на определения, то Платон, усвоив взгляд Сократа,
доказывал, что такие определения относятся не к чувственно воспринимаемому,
а к чему-то другому, ибо, считал он, нельзя дать общего определения
чего-либо из чувственно воспринимаемого, поскольку оно постоянно
изменяется. И вот это другое из сущего он назвал идеями, а все чувственно
воспринимаемое, говорил он, существует помимо них и именуется сообразно с
ними, ибо через причастность эйдосам существует все множество одноименных с
ними [вещей]. Однако "причастность" - это лишь новое имя: пифагорейцы
утверждают, что вещи существуют через подражание числам, а Платон, <изменив
имя>, - что через причастность. Но что такое причастность или подражание
эйдосам, исследовать это они предоставили другим.

Далее, Платон утверждал, что помимо чувственно воспринимаемого и эйдосов
существуют как нечто промежуточное математические предметы, отличающиеся от
чувственно воспринимаемых тем, что они вечны и неподвижны, а от эйдосов -
тем, что имеется много одинаковых таких предметов, в то время как каждый
эйдос сам по себе только один.

И так как эйдосы суть причины всего остального, то, полагал он, их элементы
суть элементы всего существующего. Начала как материя - это большое и
малое, а как сущность - единое, ибо эйдосы <как числа> получаются из
большого и малого через причастность единому.

Что единое есть сущность, а не что-то другое, что обозначается как единое,
это Платон утверждал подобно пифагорейцам, и точно так же, как они, что
числа - причины сущности всего остального; отличительная же черта учения
Платона - это то, что он вместо беспредельного, или неопределенного, как
чего-то одного признавал двоицу и неопределенное выводил из большого и
малого; кролю того, он полагает, что числа существуют отдельно от
чувственно воспринимаемого, в то время как пифагорейцы говорят, что сами
вещи суть числа, а математические предметы они не считают промежуточными
между чувственно воспринимаемыми вещами и эйдосами. А что Платон в отличие
от пифагорейцев считал единое и числа существующими помимо вещей и что он
ввел Эйдосы, это имеет свое основание в том, что он занимался определениями
(ведь его предшественники к диалектике не были причастны), а двоицу он
объявил другой основой (physis) потому, что числа, за исключением первых,
удобно выводить из нее как из чего-то податливого.

Однако на самом деле получается наоборот: такой взгляд не основателен. Ибо
эти философы полагают, что из одной материи происходит многое, а Эйдос
рождает нечто только один раз, между тем совершенно очевидно, что из одной
материи получается один стол, а тот, кто привносит Эйдос, будучи один,
производит много [столов]. Подобным же образом относится и мужское к
женскому, а именно: женское оплодотворяется одним совокуплением, а мужское
оплодотворяет многих; и, однако же, это-подобия тех начал.

Вот как Платон объяснял себе предмет нашего исследования. Из сказанного
ясно, что он рассматривал только две причины: причину сути вещи и
материальную причину (ибо для всего остального Эйдосы - причина сути его, а
для Эйдосов такая причина - единое); а относительно того, что такое лежащая
в основе материя, о которой как материи чувственно воспринимаемых вещей
сказываются Эйдосы, а как материи Эйдосов - единое, Платон утверждал, что
она есть двоица - большое и малое. Кроме того, он объявил эти элементы
причиной блага и зла, один-причиной блага, другой - причиной зла, а ее, как
мы сказали, искали и некоторые из более ранних философов, например Эмпедокл
и Анаксагор.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Мы лишь вкратце и в общих чертах разобрали, кто и как высказался
относительно начал и истины; но во всяком случае мы можем на основании
этого заключить, что из говоривших о начале и причине ни кто не назвал
таких начал, которые не были уже рассмотренны в нашем сочинении о природе,
а все - это очевидно - так или иначе касаются, хотя и неясно, этих начал. В
самом деле, одни говорят о начале как материи, все равно, принимают ли они
одно начало или больше одного и признают ли они это начало телом или
бестелесным; так, например, Платон говорит с большом и малом, италийцы - о
беспредельном, Эмпедокл - об огне, земле, воде и воздухе, Анаксагор - о
беспредельном множестве Гомеомерии. Таким образом. все они занимались
подобного рода причиной, а так же те, кто говорил о воздухе, или огне, или
воде, или о начале, которое плотнее огня, но разреженнее воздуха; ведь
утверждали же некоторые, что первооснова именно такого рода.

Они касались только этой причины; а некоторые другие - той, откуда начало
движения, как, например. те, кто объявляет началом дружбу и вражду, или ум
пли любовь.

Но суть бытия вещи и сущность отчетливо никто не объяснил; скорее же всего
говорят о них те, кто признает Эйдосы, ибо Эйдосы для чувственно
воспринимаемых вещей и единое для Эйдосов они не принимают ни за материю,
ни за то, откуда начало движения (ведь они утверждают, что Эйдосы-это
скорее причина неподвижности и пребывания в покое), а Эйдосы для каждой из
прочих вещей и единое для Эйдосов они указывают как суть их бытия.

Однако то, ради чего совершаются поступки и происходят изменения и
движения, они некоторым образом обозначают как причины, но не в этом
смысле, т. е. не так, как это естественно для причины. Ибо те, кто говорит
про ум или дружбу, принимают эти причины за некоторое благо, по не в том
смысле, что ради них существует или возникает что-то из существующего, а в
том, что от них исходят движения. Точно так же и те кто приписывает природу
блага единому или сущему, считают благо причиной сущности, но не
утверждают. что ради него что-то существует или возникает. А поэтому
получается, что они некоторым образом и говорят и нe говорят о благе как о
причине, ибо они говорят о нем не как о причине самой по себе, а как о
причине привходящей.

Итак, что мы правильно определили причины, и сколько их, и какие они, об
этом, видно, свидетельствуют нам и все эти философы; ведь они не в
состоянии были найти какую-либо другую причину. Кроме того, ясно, что надо
искать причины - или все так, как это указано здесь, или каким-нибудь
подобным способом. А как высказался каждый из этих философов, как обстоит
дело с началами и какие трудности здесь возможны, мы разберем вслед за
этим.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Те, кто признает Вселенную единой и какое-то одно естество как материю,
считая таковое телесным и протяженным, явно ошибаются во многих отношениях.
В самом деле, они указывают элементы только для тел, а для бестелесного
нет, хотя существует и бестелесное. Точно так же, пытаясь указать причины
возникновения и уничтожения и рассматривая все вещи так, как рассматривают
их размышляющие о природе, они отвергают причину движения. Далее, ошибка их
в том, что они ни сущность, ни суть вещи не признают причиной чего-либо и,
кроме того, необдуманно объявляют началом любое из простых тел, за
исключением разве земли, не выяснив при этом, как возникают эти тела друг
из друга (я имею в виду огонь, воду, землю и воздух). В самом деле, одни
вещи возникают друг из друга через соединение, другие - через разъединение,
а это различие имеет самое большое значение для выяснения того, что есть
предшествующее и что последующее. Придерживаясь одного взгляда, можно было
бы подумать, что самый основной элемент всего - это тот, из которого как из
первого вещи возникают через соединение, а таковым было бы тело, состоящее
из мельчайших и тончайших частиц. Поэтому те, кто признает началом огонь,
находятся, надо полагать, в наибольшем согласии с этим взглядом. И точно
так же каждый из остальных философов согласен с тем, что первооснова тел
именно такова. По крайней мере никто из последующих философов, указывавших
одну первооснову, не настаивал на том, что земля есть элемент, явно потому,
что она состоит из крупных частиц, а из трех других элементов каждый нашел