а общее благо, например  когда думают,
что нужно блистательно снарядить  хор  или триеру или устроить пир для всего
города.
     Во  всех этих случаях,  как уже  было  сказано, учитывается действующее
лицо: кто  это такой и чем он располагает. Ведь затраты должны быть достойны
того и другого, т. е. подобать не только делу, но и деятелю. Поэтому  бедняк
не сможет быть  великолепным:  у  него  ведь нет  средств,  чтобы  потратить
подобающе много; и кто возьмется - глупец,  ибо это вопреки и достоинству, и
должному,  а  только то,  что правильно,  сообразно добродетели. Подобают же
такие траты тем, у кого имеются достаточные [средства, безразлично], сами ли
они  нажили  их или получили  от  предков  или  друзей,  а  также  тем,  кто
благороден, знаменит и тому подобное,  потому что  во всем этом присутствуют
величие и достоинство.
     Итак,   великолепен   преимущественно  такой   человек   и  великолепие
[проявляется]  в  таких  затратах, о которых  было сказано: ведь  они  самые
величественные и почетные. В  частных  же делах  великолепно то,  что бывает
единожды,  например  свадьба  или еще что-нибудь такое,  а также то,  о  чем
хлопочет   весь  город   или  высокопоставленные  [граждане];   кроме  того,
великолепны   бывают  встречи   и  проводы  чужеземных   гостей,  подарки  и
отдари-вания.  Великолепный  тратит, конечно же,  не на себя  самого, но  на
общие дела, а подарки чем-то похожи на посвящения богам.
     Убранство дома,  подобающее богатству, -  также  признак  великолепного
(ведь и  дом  этот  служит  своего  рода  украшением  города);  кроме  того,
великолепный тратится  больше на такие дела, которые сравнительно долговечны
(а  это и  есть самое прекрасное), и на  то, [наконец], что подобает каждому
отдельному случаю, потому что не одно и то же подобает богам и людям, храмам
и  гробницам.  И  поскольку  каждая  из затрат  великолепного в  своем  роде
величественна,  великолепнейшей  {безусловно}  является  великая [трата]  на
великое [дело],  а  великолепной постольку-поскольку -  великая  для  данных
обстоятельств, причем различается великое  с  точки  зрения самого дела  или
вещи и  с точки зрения затрат;  ведь самый красивый мяч или лекиф,  конечно,
обладает великолепием как подарок ребенку, но цена [этого подарка] ничтожная
и скупая. Поэтому признак великолепного  человека делать великолепно, какого
бы рода  ни  было дело  (ибо  такое не  легко  превзойти), и  затрачивая  по
достоинству. Таков, стало быть, великолепный.

     6. Кто  преступает меру  и безвкусен,  преступает ее, как было сказано,
издерживаясь против должного. На что затраты [должны быть] малыми, на это он
издерживает  много  и  блистает  роскошью невпопад:  на пирушке  в складчину
угощает,  как  на свадьбе, а будучи хорегом в комедии, приносит  для  народа
пурпурный  (ковер],  словно  мегарец. И все это он  станет  делать  не  ради
прекрасной  цели,  но  показывая  свое  богатство  и  надеясь  вызвать  этим
удивление; и где следует пойти на большие издержки, он тратит мало, а где на
небольшие - много.
     У  мелочного  же  во всем недостаток; даже  издержавши очень  много, он
из-за  мелочи  погубит  [красоту],  и, что  бы  ни делал,  он  колеблется  и
прикидывает,  как бы  издержать поменьше, и все  равно  сокрушается,  будучи
уверен, что все делает велико[лепней], чем следует.
     Итак, эти склады  [души] являются пороками, но они все же  не  вызывают
[сурового]  порицания,  потому  что  не  вредят  окружающим  и  не   слишком
неприглядны.

     7(III).  Проявлять  себя в великом величавости подобает  уже  по самому
названию,  мы же прежде всего  рассмотрим,  в чем [именно]; а исследовать ли
[сам душевный] склад или его обладателя - это безразлично.
     Величавый  же  -  это,  по-видимому,  тот, кто считает  себя  достойным
великого,  будучи  этого  достойным.  Ведь  вопреки достоинству так  считает
только  глупец,   а   ни  глупцов,  ни   неразумных   (anoetoi)  нет   среди
добродетельных.  А значит,  величавый [именно таков], как  сказано.  В самом
деле, достойный малого и считающий себя достойным малого благоразумен, но не
величав, ведь величавость состоит  в величии, так  же как красота  бывает  в
большом теле, а малорослые изящны и хорошо сложены, но не прекрасны.
     Кто считает себя достойным великого, хотя не достоин, спесив, но спесив
не  всякий, [кто считает  себя  достойным] большего, нежели  [действительно]
достоин.
     Приниженный же -  это тот, кто считает себя достойным меньшего, [чем он
достоин]; велики ли его достоинства или незначительны, он  все равно считает
себя еще менее достойным,  и тот,  кто  достоин великого,  [а  считает  себя
достойным малого], - тот  кажется,  пожалуй, самым приниженным:  каким же он
считал бы себя, если б не был достоин столь [великого]?!
     Величавый поэтому - крайний с точки зрения величия и  срединный с точки
зрения должного [поведения], ибо ему свойственно ценить себя по достоинству,
а те, [другие], отклоняются в сторону излишка или недостатка.
     Если человек считает себя достойным великого, этого достоин, и особенно
если  он достоин  величайшего, то этим  величайшим  в первую  очередь бывает
что-то одно.  [Понятие] достоинства (he axia) относится  к внешним благам, а
величайшим из таких  благ мы  признаем, видимо, то, что воздаем богам, то, к
чему более  всего стремятся высокопоставленные люди, и награду, присуждаемую
за самые прекрасные [деяния]; это и есть честь, ибо именно она величайшее из
внешних  благ.  Величавый,  стало быть,  как  должно  относится  к  чести  и
бесчестью. Что величавые имеют дело  с честью, ясно  и  без рассуждения: они
ведь  считают  самих  себя  достойными   прежде  всего  чести,   причем   по
достоинству.
     Что касается  приниженного, то ему  недостает  как чувства собственного
достоинства,  так  и [понимания]  достоинства величавого человека.  Спесивый
преступает меру применительно к  самому  себе, но все же не применительно  к
величавому.
     Но величавый, коль скоро он достоин самого великого, будет,  пожалуй, и
самым   добродетельным:  действительно,   большего   всегда   достоин  более
добродетельный и величайшего - самый добродетельный. Следовательно, поистине
величавый должен быть  добродетельным и величие во  всякой добродетели можно
считать признаком  величавого. Разумеется,  величавому  ни в коем случае  не
подобает ни  удирать со всех ног, ни  поступать  против  права  (adikein). В
самом деле,  чего ради совершит постыдные поступки тот,  для кого нет ничего
великого? Если внимательно рассмотреть  [все] по отдельности,  станет  ясно,
что  величавый, если  он не  добродетелен,  предстанет  во  всех  отношениях
посмешищем. Как дурной  человек, он не был бы достоин чести, ибо честь - это
награда, присуждаемая за добродетель, и воздается она добродетельным.
     Итак,  величавость - это,  видимо,  своего рода украшение добродетелей,
ибо придает им величие и  не существует без них. Трудно поэтому быть истинно
величавым,   ведь   это    невозможно    без   нравственного    совершенства
(kalokagathia). Величавый, таким образом, имеет дело прежде всего с честью и
бесчестьем.   При  этом   удовольствие  от  великих   почестей,  воздаваемых
добропорядочными людьми, будет у  него  умеренное, как  если бы  он  получал
положенное или даже  меньше: дело  ведь в  том, что  нет чести, достойной во
всех отношениях совершенной добродетели; он тем  не менее примет эту  честь,
затем что  нет ничего  большего, чтобы воздать ему.  Но  он будет совершенно
пренебрегать честью, оказываемой случайными людьми и по ничтожным [поводам].
Не этого он достоин. Соответственно он отнесется и к бесчестью, ибо по праву
оно не может его коснуться.
     Итак,  величавый  проявляет  себя  прежде всего, как  было  сказано,  в
отношении  к чести;  вместе с  тем и в  отношении к  богатству,  и к  власти
государя, и вообще ко всякой  удаче и неудаче  он, как бы там ни было, будет
вести себя умеренно и не  будет ни чрезмерно радоваться удачам, ни чрезмерно
страдать  от неудач, ведь  даже  к чести  он  не  относится  как  к  чему-то
величайшему; а между тем и власть государя, и богатство избирают ради чести,
во  всяком случае, обладая ими, хотят за это быть в  чести, а для  кого даже
честь -  пустяк,  для того и  все  прочее [ничтожно].  Вот  почему величавые
слывут гордецами (hyperoptai).

     8.  Принято считать, что удачные  обстоятельства способствуют  величию.
Действительно, достойными чести  считаются благородные, государи или богачи,
ибо они обладают превосходством, а всякое превосходство  в благе заслуживает
большей  чести. Потому подобные  обстоятельства  и делают более  величавыми:
ведь некоторые почитают таких людей.
     Однако  только  добродетельный поистине  заслуживает  чести,  а у  кого
имеется и то  и другое, [и добродетель, и удачные обстоятельства), те  более
достойны чести. Но кто, не  будучи добродетелен, обладает подобными благами,
не по праву считает  себя  достойным  великого  и  неправильно  именуется он
величавым,  ибо  без добродетели, совершенной во всех отношениях,  [величие]
невозможно.  Гордецами и наглецами (hybristai) также  становятся  обладатели
этих благ, потому что нелегко без добродетели пристойно переносить удачи. Не
способные переносить их и мнящие о  себе, что превосходят других, они других
презирают, а сами совершают какие угодно поступки. Они ведь только подражают
величавому,  не  будучи  ему  подобны, и делают это,  в  чем  могут,  т.  е.
добродетельных поступков они не совершают, зато презирают других.
     Что  касается  величавого, то он по праву  выказывает презрение, ибо он
составляет мнение истинно, тогда как большинство наугад.
     И  тот, кто  величав, не подвергает себя  опасности ради пустяков и  не
любит самой по  себе опасности, потому что [вообще] чтит очень  немногое. Но
во имя великого он подвергает себя  опасности и в решительный  миг не боится
за свою жизнь, полагая, что недостойно любой ценой остаться в живых.
     Он  способен оказывать благодеяния, но стыдится принимать  их,  так как
первое -  признак его превосходства,  а  второе -  превосходства другого. За
благодеяние  он воздаст большим  благодеянием, ведь тогда  оказавший  услугу
первым останется  ему еще должен  и будет облагодетельствован. Говорят, люди
величавые помнят, кому они оказали благодеяние, а кто их облагодетельствовал
-   нет   (облагодетельствованный-то   ниже   благодетеля,   а   они  жаждут
превосходства),  притом  величавые с  удовольствием слушают о  благодеяниях,
которые  они оказали, и недовольно - об оказанных им. Вот почему даже Фетида
не упоминает благодеяния, оказанного ею  Зевсу,  и лаконяне  -  благодеяний,
оказанных ими  афинянам, но  только те,  что были  оказаны им самим. Признак
величавого -  не нуждаться [никогда и] ни в чем или крайне редко, но в то же
время охотно оказывать услуги.
     Кроме   того,  с  людьми  высокопоставленными  и  удачливыми  величавые
держатся величественно, а со средними  -  умеренно,  ибо  превосходство  над
первыми  трудно и  производит  впечатление,  а над последними  не составляет
труда; и если возноситься над первыми отнюдь не низко, то над людьми убогими
гадко (phortikon), так же как выказывать силу на немощных.
     Величавый не гонится за тем, что почетно, и за  тем, в чем первенствуют
другие; он празден и нетороплив, покуда речь  не идет  о  великой  чести или
[великом] деле; он деятелен (praktikos) в немногих, однако великих и славных
[делах].
     Ненависть его и дружба необходимо должны быть явными (ведь и таиться, и
правде уделять меньше внимания, чем молве, свойственно  робкому); и говорит,
и действует он явно (он свободен в речах, потому что презирает трусов, и  он
правдив [всегда], за исключением притворства перед толпой).
     Он  не  способен  [приспосабливать  свою]  жизнь к  иному человеку,  за
исключением  друга, ведь это рабская способность, недаром подхалимы [бывают]
из прислуги и убогие - подхалимы.
     Его нелегко удивить, ибо ничто не [кажется] ему великим.
     Он  и  не  злопамятен: величавому вообще  не свойственно кому-то что-то
припоминать, особенно когда [речь идет  о причиненном ему] зле,  скорее, ему
свойственно не замечать этого.
     Он  не  обсуждает людей (anthropologos), ибо  не станет говорить  ни  о
себе, ни о другом; право же, ему нет дела ни до похвал себе, ни до осуждения
других,  и  в свою очередь он скуп  на  похвалы. По  той  же причине  он  не
злословит даже о врагах, разве только когда, презирая их, хочет оскорбить.
     Менее  всего   он  склонен  горевать   и   просить  помощи  в  связи  с
[повседневными] - необходимыми или малозначительными - делами, ибо так ведет
себя тот, кому они важны.
     И тот, кто величав, склонен владеть прекрасными и невыгодными вещами, а
не  выгодными и  для  чего-нибудь полезными, так как самодостаточному первое
более свойственно.
     Принято  считать,  что в движениях величавый человек  бывает  неспешен,
голос у  него глубокий, а речь уверенная, ибо не станет торопиться тот, кому
мало  что важно,  и  повышать голос тот,  кто ничего  не признает великим; а
крикливость  и поспешность от  этого [ -  от того, что все кажется важным  и
значительным].

     9.  Таков,  стало  быть,  величавый  человек;  [отклонения  в  сторону]
недостатка [дают]  приниженного, в сторону избытка -  спесивого.  Но  и этих
людей  считают не  злыми (kakoi) (так  как они не делают  зла), а заблудшими
(hemartemenoi). Ведь приниженный,  будучи достоин блага, лишает  самого себя
того, чего  он  достоин, и  оттого,  что он не  считает себя достойным благ,
кажется, что он наделен неким пороком (kakon ti); и самого себя он не знает,
[иначе]  он ведь  стремился  бы  к  тому,  чего  достоин,  во всяком  случае
[признавая] это благами. И тем не менее таких людей  считают не глупцами,  а
робкими (okneroi). Подобное мнение о самих себе, видимо, делает их хуже, ибо
всякий человек стремится к тому, что  ему по достоинству, а  они  сторонятся
даже  прекрасных дел и занятий, а  равным образом  и внешних благ, как будто
они [всего этого] недостойны.
     Что  до спесивых,  то их глупость  и незнание самих себя ясно видны. Не
обладая  достоинством, они берутся за почетные [дела], а  потом обнаруживают
свою несостоятельность;  они и нарядами  украшаются, и позы принимают, и все
такое [делают], желая, чтобы их успех  (entykemata) был заметен; и говорят о
нем, думая, что за него их будут чтить.
     Однако приниженность резче противопоставлена величавости, нежели спесь,
и встречается она чаще и хуже [спеси].
     Итак, величавость, как уже было сказано, имеет дело с великой честью.

     10   (IV).  По-видимому,   с   честью  связана,  как   было  сказано  в
первоначальном обзоре  добродетелей,  еще одна добродетель; она относится  к
величавости, наверное,  так же,  как щедрость к великолепию. Дело в том, что
обе эти добродетели далеки от великого, но в  обычных и незначительных делах
настраивают нас вести себя  как должно. Подобно тому  как для приобретения и
даяния  имущества   существует  обладание  серединой,  а  также   избыток  и
недостаток,  так  и для стремления к  чести  существует "больше"  и "меньше"
должного, а также должный источник и способ [достижения].
     Мы ведь  осуждаем честолюбивого за то, что он стремится к чести больше,
чем должно, и к чести не из должного источника, нечестолюбивого - за то, что
он  не собирается  принимать почести даже за прекрасные дела. Бывает иногда,
как сказано в первоначальном  обзоре, что честолюбивого мы хвалим за то, что
он действительно муж и любит прекрасное (philokalos), а нечестолюбивого - за
умеренность  и благоразумие.  Ясно,  что (слово)  "любитель" мы  употребляем
по-разному и понятие "честолюбие"  не всегда  относим к одному и тому же, но
когда хвалим - [к тем, кто  "любит честь"] сильнее, чем большинство, а когда
осуждаем - [к тем, кто любит ее), больше, чем должно. Поскольку же обладание
серединой здесь не имеет названия, кажется, что обе крайности оспаривают [ее
место], как незанятое. Однако в чем  есть излишек и недостаток, в том есть и
середина,  между тем к чести  люди стремятся и больше, чем должно, и меньше,
значит, и  должное  [стремление] тоже  существует, так что  этот  [душевный]
склад,   представляя   собою  обладание  серединой  в  отношении  к   чести,
заслуживает похвалы, но не имеет имени. В сравнении с честолюбием он кажется
нечестолюбием,  в сравнении с нечестолюбием  - честолюбием, а  в сравнении с
тем и другим в известном смысле кажется и тем и другим; так, видимо, обстоит
дело и  с другими добродетелями.  И  от того,  что  [держащийся середины] не
назван, кажется, что противостоят друг другу носители крайностей.

     11(V).  Ровность  -  это  обладание,  серединой  в  связи  с гневом.  В
действительности  для   середины  здесь  нет  имени,  как,  впрочем,  и  для
крайностей, так что  мы относим к середине  ровность,  которая отклоняется в
сторону  недостатка,  [в  свою очередь] безымянного. Избыток, пожалуй, можно
назвать  гневливостью, ведь переживание  (pathos) [в  этом случае] - гнев, а
вызывается он многими и разнообразными [причинами].
     Действительно, кого гнев  охватывает из-за того,  из-за  чего  следует,
из-за тех,  из-за  кого  следует, а кроме  того, так, как следует, в должное
время и на должный срок,  тот заслуживает  похвалы, стало  быть,  он и будет
ровным  человеком,  раз уж ровность заслуживает похвалы. Ровный, разумеется,
хочет  быть невозмутимым  и не идти на поводу у  страсти,  но, как  прикажет
суждение,  так  и  злится,  за  то  и  такой  срок.  Погрешает  он,  скорее,
по-видимому, в сторону недостатка, ибо ровный не мстителен, а скорее склонен
прощать (syggnomonikos).
     Недостаток,  будь  то некая "безгневность"  или что  бы  там  ни  было,
осуждают, ибо  те,  у  кого  не  вызывает гнева то, что  следует,  считаются
глупцами, а также  те, кого гнев охватывает не так,  как следует, не тогда и
не  на тех, на кого следует. Кажется ведь, что  такой человек не чувствует и
не страдает,  а  недоступный  гневу, [он,  видимо], не  способен защищаться,
между тем сносить унижения самому и допускать, чтобы унижали близких, низко.
     Избыток может быть во всем (ведь гнев бывает и против  тех, против кого
не следует, и против того, против чего не следует, и больше, чем  следует, и
поспешней  и дольше, чем  следует), но все-таки  все эти отклонения  не даны
одному  и  тому  же  человеку.  Да  этого и  не  могло  бы  быть, ведь порок
уничтожает сам себя, и если он достигает полноты, то становится  невыносимым
[для самого его обладателя).
     Итак, гневливых быстро  охватывает гнев, причем на кого не следует,  на
что не следует и сильней, чем следует. Но зато они быстро и успокаиваются, и
это [в них] лучше всего. Это происходит с ними потому, что они не сдерживают
гнева,  а благодаря  своей  резкости  открыто  платят  [за  обиду]  и  затем
успокаиваются.
     Горячие  (akrakholoi) излишне  резки и вспыхивают  гневом из-за  всего,
[что угодно], и по всякому поводу; отсюда их название.
     Желчные (pikroi) непримиримы, и гнев у них долго [не стихает], ведь они
сдерживают  ярость. Успокоение  наступает,  когда  они  отплатят,  ибо месть
прекращает  гнев,  заменяя страдание  удовольствием;  однако  если этого  не
происходит, им тяжко, и это оттого, что они скрытны и никто их не утешает, а
между  тем,  чтобы  самому переварить  гнев,  нужно  время. Такие люди очень
докучают и себе, и самым своим близким.
     Злобными  (khalepoi)  мы  называем тех,  кто  злится и на то, на что не
следует, и  сильней, чем  следует,  и дольше, а  кроме того, они  не идут на
примирение, покуда не отметят или не накажут.
     Ровности мы  противопоставляем,  скорее, избыток  гнева, ведь  он  чаще
встречается,  так  как  людям более  свойственно мстить, да и для совместной
жизни злобные хуже, чем безгневные.